Как мы и обещали в прошлом номере, мы печатаем стихи Вениамина Блаженного,
представленные нам Геннадием Борисовым.
Мы остаемся верны себе и печатаем только те стихи, которые ранее не публиковались.
Г. Борисов пытался опубликовать стихи В.Б. в "Витебском Курьере" и написал
к подборке предисловие.
Публикация стихов в газете откладывается на неопределенный срок, и Г. Борисов дал нам и это предисловие, подготовленное для "Курьера", напечатать.
Редакция
*
Когда продерусь я ободранным боком
Сквозь чашу, сквозь сучья судьбы
К тому, кто казался в пути моем богом,
А может, и вправду им был, -
Когда продерусь я тропой окаянной
И выйду на свет, - наконец
Увижу я бога - какой же он странный,
Бродяга, жилец - не жилец.
Жилец - не жилец, человек-небылица, -
Но что-то в лице пришлеца (?)
Но что-то такое, что светится птица, (?)
Ликуют и волк и овца...
И сам я невольно сгибаю колени...
Кого я увидел? - Свой страх
Или, как Планида, увидел Оленя
С крестом на ветвистых рогах?..
Этот медленный танец частиц мирозданья,
Потерявших однажды судьбу,
Где танцуют с завязанными глазами -
Кто на воле, а кто и в гробу.
Этот танец танцуют, забыв все на свете, -
И его никому не прервать,
Этот танец танцуют умершие дети -
Ах, как хочется им танцевать!..
Ах, как хочется им небывалого чуда -
Всем, кто выброшен из бытия,
Чья разбита надежда, и в сердце остуда,
В бездорожье ушла колея...
И танцуют обломки, танцуют осколки
В ореоле изломанных рук,
И вступают собаки и кошки и волки
В заколдованный праздничный круг...
*
Почему ты приходишь не в буре и громе,
А с изменчивою и недоброй улыбкой,
И порою кружишься, снежка невесомей,
Над моим неподвижно-страдальческим ликом?..
Почему никогда не стучишься ты в двери,
А крадешься неслышным движением кошки,
И растешь из моей безвозвратной потери,
А потери мои с каждым мигом все горше.
Я не вижу тебя и не слышу, когда ты
Называешь мое обреченное имя,
Но я чую и вздохи и стоны расплаты -
И навеки опутан сетями твоими...
*
Мамочка, спичку зажгу я березовую,
Вспыхнет во мраке кусочек березы, -
Вот и увижу тебя я, бесслезную,
Вот и увижу тебя я сквозь слезы...
Ты почему притаилась на дереве,
Сына смущаешь невнятною речью?..
Мамочка, я ведь на то и надеялся,
Что непременно в лесу тебя встречу.
Ты не печалься, что стала пичужкою,
Что по земле ты бродить перестала...
Помню тебя я убогой старушкою, -
Ты трепыхалась воробушком малым!..
Птичка-старушка и птичка-воробушек,
Души умерших высоко взлетели,
Стал твоим гнездышком ветхонький гробушек, -
Мама, уютно в господнем гнезде ли?..
*
Николай Алексеевич Клюев
Головою касается звезд,
И бредет, благодарности взыскуя,
Наш всевышний ушибленный пес.
И бредет в одиноком смятенье,
Ако голубь, пресветел и чист,
И его окликает Есенин,
И приветен Васильева свист.
Николай Алексеич в испуге
Большелобой трясет головой:
- Ой вы, милые юные други,
Вам недолго дышать синевой...
Ненасытна звериная злоба,
Собираются в круг палачи,
И во сне я увидел три гроба,
Словно три восковые свечи.
Ако пес, и смердящ, и затравлен,
Ако голубь с стрелою в боку
Ваши смерти во гробе восславлю
Я, России второй Аввакум...
*
Я не себя во сне увидел мертвым -
Котенка бездыханного, но был
Он как бы всею мертвою когортой
Неумолимых выходцев могил.
Как будто это маленькое тело,
Которого коснулся вечный сон,
Всю муку бесприютного удела
Явило мне из пропасти времен.
Как будто этот призрачный котенок
Меня к загробным трепетным слезам
Скитальческою мукою Христовой
Словно к высокой мачте привязал...
... Куда же поплыву я за тобою,
Какую унаследую звезду,
Я, все еще бичуемый судьбою,
Умерший в незапамятном году?
Кто руку мне подаст на переправе,
Ведь одному мне не поднять тот гроб,
Где спит мое предвечное бесславье
И нежностью увенчан бледный лоб.
Или и впрямь букашки, мошки, мухи,
Все малые на свете существа
Меня передадут в Христовы руки
Под горестные крики торжества, -
Чтобы, Вселенной тягостный свидетель,
Остался я и в смерти тем, кем был,
И радовались мертвые, как дети,
Что никого я в мире не забыл.
Ведь я затем и говорил стихами,
Что от прикосновения стиха
Порою рушился могильный камень,
Выглядывали лики и века.
И я клянусь, что все земные твари,
Свое былое бремя возлюбя,
Воскреснут, даже в смерти не состарюсь:
Им никуда не деться от себя...
*
Я живу в нищете, как живут скоморохи и боги,
Я посмешищем стал и недоброю притчей для всех,
И кружусь колесом по моей бесконечной дороге,
И лишь стужа скрипит в спотыкающемся колесе.
Через пустоши дней по каким-то неведомым вехам.
По проезжей прямой. По какой-то забытой косой.
Было время, когда называл я себя чеовеком.
Это время прошло и теперь я зовусь колесом.
Сколько комьев с тоски, сколько грязи налипло на обод!
Поворот колеса, словно сердца тяжелый удар.
Словно вехи судьбы, эти пустоши, рвы и сугробы.
Эти вехи и рвы провожают меня в никуда.
Все, что было судьбою, уходит в следы от убоя.
Все, что было судьбою, скрипучим скрипит колесом.
Через вехи и рвы. Из беды - на рожон - за бедою.
Все уходит, как сон. И опять наплывает, как сон.
На исходе пути поджидает пути мои пропасть.
Поворот колеса. И уже невесомая смерть.
Разлетается в щепы моя бесконечная повесть.
Завершается срок. Завершает свой срок круговерть.