Вячеслав Новиков
ВЕНГЕРСКИЕ ДНЕВНИКИ
(второе лето, 1985 год)

21 июня 1985.

Утро.

Позавтракали. "Позавтракали" - многообещающее слово для начала моего второго венгерского дневника. Загадочное, рождает вопросы: кто позавтракал? где? - непонятно. Тем выгоднее для меня - лучше плохо начать, чем плохо закончить. В общем, лиха беда начало, первый блин комом, главное - ввязаться, а там посмотрим!

А что касается первого слова, пожалуйста - объяснение: это мы позавтракали - Сергей Сотников, Володя Турина и я. Сергей Петров не позавтракал. Он еще спит.

Итак, нас четверо. Второй вопрос - где? Ответ: в купе пассажирского поезда. Мы едем, едем, едем в далекие края! Вообще-то нас больше, почти в десять раз. Не было бы слова "почти", если бы с нами ехал Старцев. Но Старцев "заболел", и нас - тридцать пять. В вагоне пассажирского поезда "Москва-Будапешт".

Начался обычный день на колесах. Его нужно как-то провести, чем-то заполнить. Где-то там, впереди, в голове поезда сидит недремлющий машинист, внимательный и сосредоточенный, и бдительный - ведет наш состав:

Машинист ведет состав,

Он-то знает свой устав...

А наше дело маленькое - искать себе занятия по душе, слоняться из купе в купе, завтракать, обедать, ужинать и пить чай - чай, чай, чай... и лежать на полках, трястись, отлеживать бока, дремать, или смотреть в окна, иногда выходить на остановках на перрон и гулять по нему туда-сюда, курить.

Зашел Тосиф Бабаев, громыхнул шахматами, обращаясь к Сергею: "Давай?" Сергей отвечает: "Давай!" - он редко отказывает себе в удовольствие обыграть очередного залетного претендента. Наше купе гордится Сергеем Сотниковым - еще никто не выходил из нашего купе победителем.

Продолжаю писать после значительного перерыва.

В купе набился народ, жаждущий лицезреть крах шахматных амбиций Тосифа, и я, поддавшись общему ажиотажу, отложил на время свою тетрадь в сторону.

Но сейчас можно писать - все ушли.

Я нахожусь на верхней полке, на своем любимом месте, по ходу поезда (правда, мне известно, что после Жмеринки ситуация изменится - поезд пойдет в обратном порядке и мое любимое место превратится в нелюбимое, и в этом, возможно, есть своя справедливость - Сергею Петрову, который тоже наверху, тоже хочется ехать по ходу поезда). Никто писать не мешает. Внизу Володя Турина лежит, наш спорторг. Спросил у него, как зовут нашего преподавателя-физрука.

- Кого? Онищенкова? Владимир Николаевич. Нас трое Володей: я, он, и еще Лысенко.

- Как, всего трое?

- Да. Или нет?..

Я заставил Володю задуматься. Он лежит на нижней полке и читает сборник мудрых мыслей и высказываний. Иногда вслух:

- Пифагор, знаешь, что сказал?

- Что?

- Пифагор сказал: "Старайся прожить жизнь так, чтобы твои друзья не стали врагами, а враги превратились в друзей". А вот Пушкин: "Ничто так не позорит человека, как протекция".

Турина летом прошлого года ездил комиссаром в Сибирь, в "Дружбе", со Стрековым. Вчера, на вокзале, когда мы собирались у назначенного места, делать было нечего, он мне рассказал много занятного из жизни этого стройотряда.

Но это - не по теме.

Тема этого дневника - наша поездка в Венгрию, в лагерь русского языка. Я испытываю и радость, когда пишу об этом, и робость. Радость - понятно. А робость? Робость вот почему. Это будет вторая моя поездка в ВНР. Опять в Тисакечку, в тот же Диакоттон. Опять главным моим делом будет фотография. И хотя, конечно, много новых ребят и девчат едет в группе, почти все преподаватели - новые, кроме Хромова и Соколовой, и венгры будут другие, несмотря на это, второй раз - это не первый. Уже впечатления будут не такими яркими, события, ощущения и все - не таким свежим.

Вспоминаю три стройотрядовских лета, 1981, 82, 83 годов, проведенные в Казахстане. Одно за другим вспоминаю. Мое отношение к работе, мои отношения с ребятами, с Наташей. Первое лето было хотя и трудным, но одновременно - как здорово было! Во второе - не так трудно, но и не так здорово. А в третье - в третье лето было попросту говоря тяжко. Хотя не хочется слишком уж ругать это третье, последнее лето, да и второе тем более - все-таки и тогда было хорошо и я ни о чем не жалею. А если ругать и винить кого, то только самого себя в первую очередь. В третье лето мне было тяжело. И я знал тогда, что не следует мне больше ездить в стройотряды - я порчу себя стремлением к однообразному течению жизни.

И я поехал в Венгрию. Вместе с другими тридцатью пятью счастливцами, выстоявшими все выездные комиссии и все комитеты и все собеседования и высидевшими все собрания и лекции. В Венгрию, на производственную практику в лагерь русского языка в Тисакечке.

Это был чудесный месяц! Счастливое время. Это было похоже на мое первое стройотрядовское лето в Казахстане. Я много работал, не жалея себя, и ребята уважали меня, несмотря на все мои недостатки, и преподаватели меня ценили, и вот взяли снова в лагерь, на второе лето.

И тогда я еще успевал что-то записывать для себя, что-то вроде дневника. А потом взял и перепечатал все эти записи в "Идиот", ничего не изменяя. Получилось глупо, и наивно, и смешно, и необдуманно. Этим дневник тот и ценен - в нем нет ни одного слова, которое бы противоречило тогдашнему моему восприятию всего увиденного и прочувствованного. Ни одного слова ложного. Хотя много слов неточных. Нехватка времени, постоянная усталость - все тогда летело кутерьмой. И сейчас мне бывает неловко, стыдно, и больно даже, потому что не все было так, как мне виделось тогда. И не всем было приятно читать мои глупости. Но мне все это - мой дневник и все услышанные суждения о нем - дали многое.

Для меня главное в дневнике - возможность с его помощью, и еще с помощью фотографий, которых я там, с помощью Славика, наделал уйму, восстановить все события все свои впечатления и ощущения день за днем, если не час за часом. И если я о чем не смог написать, то, читая написанное, я вспоминаю все.

Я напечатал его в "Идиоте" N3. Зачем? Ведь можно было все это оставить в себе, для себя. Тут тогда надо объяснять, почему я затеялся издавать этот самый "Идиот", и дальше - "To be or not to be". И все же - зачем?

Во всяком случае, я не собирался печатать мой дневник именно так, как он был написан в Венгрии - не выкидывая, не изменяя и не добавляя ни одного слова. Уже когда сидел за машинкой, задумался - может быть, имена изменить? И решил оставить все, как есть, как было, как мне показалось, как было.

Мне так захотелось. И ничего не хочу объяснять. Хотя слышу голос оппонента: "Ему так захотелось! Да он дурак! Разве не видно - это же маразм!" И другой голос, вторящий: "Зато соответствует названию журнала!"

Наверное, так и есть, я - дурак, но умного строить из себя - так противно! И если не получается, как у умных, что же делать? Оставаться дураком?

Ну ладно, хватит вывертов. Главное, что я уже знаю, что я - дурак, и даже догадываюсь, как можно поумнеть. И слава богу!

Жмеринка. Перрон. Женщины подходят с вишней, черешней, огурцами солеными, картошкой вареной - все расфасовано по бумажным кулькам и всякому кульку цена - 1 руб. Кто-то покупает черешню и все угощаются. Стоим долго на станции. Электровоз отцепляют от головы поезда и прицепляют к хвосту. Наш вагон был первым, а стал последним. Едем назад!

После Киева климат заметно стал мягче. Трудно это объяснить, но разницу между климатом московским и здешним нельзя не почувствовать, как нельзя будет не заметить разницу между украинским и венгерским климатом. Там так: независимо от того, есть ли солнце на небе, или оно скрыто облаками, или даже - день на дворе или ночь - состояние воздуха - постоянно. Как в Сочи, как в субтропиках. Про такой климат говорят - бархатный. И если ветер там, то он не дует, а гладит тебя, ласкает теплым бархатом.

Венгры считают на пальцах не так, как мы. Они не складывают их при счете, а разжимают. Причем единица всегда обозначается большим пальцем, а два - разжатым указательным, и если в каком-нибудь магазине попросишь одну вещь, показав это поднятым вверх указательным пальцем, подумают, что тебе нужно два экземпляра. (Это мне просто вспомнилось из того, что я не записал в прошлогоднем дневнике и что я могу забыть записать вообще).

Продолжаю писать уже вечером, после того, как мы отъехали от станции Хмельницкой. Долго стояли со Львом и Милитиной в тамбуре, курили. Мы едем в последнем вагоне (после Жмеринки) и через окошко в торцовой двери тамбура можно смотреть на остающееся за нами полотно железной дороги. Когда мы проезжаем какую-нибудь станцию, люди, ждавшие, когда пройдет наш поезд, для того, чтобы перейти на другую сторону дорогу, начинают переходить рельсы, и создается такое впечатление, что все, кто находится в данное время на станции, только и делают, что переходят эти рельсы.

Иногда поезд останавливается где-нибудь в поле или в лесу и тогда не стучат колеса и не трясет вагон - наступает тишина, и слышно птичек, а Коля Кощеев говорит, что это не птички поют, а бендеры перекликаются и вообще здесь опасно останавливаться. Поезд после этих слов трогается.

Постараюсь не повторяться, буду записывать только то, что будет новым для меня. Конечно, нового будет меньше, чем в прошлом году, но думаю, что и то, что будет, не смогу все записать в эту тетрадку. Вторая поездка чем хороша - я смогу внимательнее всматриваться в людей и окружающие меня предметы, меньше будет эмоций и больше вдумчивости. (Не нравятся мне эти слова - "вдумчивость", "предметы", и еще - "издавать журнал", "печатать" не так это все серьезно. Но что поделать - сознание того, что эти записки, возможно, будут читать, влияет на меня - невольно начинаю подыскивать "солидные" и "умные" слова - а ведь это скучно, братцы!).

Проехали 1304 км.

Мне нравится компания, в которой я еду. Леша Лошаков, его термос, висящий у него на шее, на ремешке, а если не на шее, то на стенке купе, на крючке. Сергей Петров - только что он удивительно здорово копировал манеру грузин говорить - просто удивительно здорово. Ему помогал Коля Кощеев. И Тосиф Бабаев, я думаю, понравится всем - пусть иногда он и бывает смешон и слишком простодушен. Его бескорыстность, щедрость и опять же простодушие сделают свое дело - он понравится ребятам. Из девочек нравится Лена.

И Милитина изменилась немного.

Тут я задумался. Опять же синдром повторности. Вспоминаю Денисенко и мои отношения с ним. Они складывались на благодатной почве моего абсолютного неведения - я не знал, куда я еду, что меня ждет, как, в каких условиях мне придется работать - и я относился к нему, как к всезнающему богу, как к отцу. И не отсюда ли - его отношение ко мне, к нам? И не отсюда ли - следующий круг - результаты моей работы и тот факт, что меня во второй раз взяли в лагерь?

И вот я еду во второй раз. Милитина Владимировна. Ей уже не быть тем человеком, каким был для меня В.Н. Это - объективно. Отсюда мое к ней отношение и, в ее очередь, ее отношение ко мне. Отношение определяет отношение. Это надо иметь в виду. Так хочется, чтобы и этот месяц был таким же хорошим.

Пишу и многое исправляю, черкаю. А что, если по честному: то, что зачеркиваю, все-таки оставлять, печатать, но в скобках. Например в двойных ((вот так)). Думаю, любопытно будет почитать.

Проезжали какие-то холмы. Володя Турина объявил: "Карпаты начинаются!" Потом холмы кончились и снова потянулась равнина.

- Что, Карпаты уже проехали?

За Володю отвечает Сережа авторитетным тоном: "Да. Уже проезжаем Западно-венгерскую низменность, имени II Интернационала". Это - смешно. Многие, кто был в купе, попадали на пол. Благо, что он покрыт ковровой дорожкой. Потом еще долго упражнялись в ономастике, давая разным попадающимся на глаза объектам всякие названия.

Много спим, едим.

Неминуемы сравнения с первым летом, и первое сравнение - не в пользу второго (или мне так кажется? Впрочем, слова "мне так кажется" - лишние, потому что все, что я здесь пишу, и отражает суть этих слов - "мне так кажется").

И вот это сравнение.

В.Н. в дороге вообще не командовал. Вернее, он командовал, как я потом заметил, но командовал незаметно, через Сергея Сергеевича. Сергей Сергеевич получал инструкции от него в купе (они ехали в одном купе) и выходил в народ - раздавал паспорта, декларации, собирал на хранение оставшиеся советские деньги, поторапливал всех в вагон перед отправлением поезда со станций. В.Н., казалось, просто ехал с нами в одной компании. Он был нашим товарищем. За время поездки я ни разу не услышал от него приказного слова, начальственной нотки. Может быть, поэтому и ситуаций, которые бы требовали приказов, тоже не было. Для меня это - высший стиль руководства - когда подчиненные просто не замечают этого руководства. Оставалось удивляться - где и когда ВН научился этим премудростям?

А Милитина стремится все сделать сама. Сама ходит по купе - раздает паспорта, сама диктует, как надо заполнять декларации, сама загоняет всех в вагон со стоянок - надолго ли хватит у нее такого командного запала?

"Не осуждай, не надо, не осуждай..."

Уже ночь. До границы - два часа езды. День проехали неплохо. Можно сказать - весело. Много смеялись и пели. Немного удалось даже погорланить. Мою "Клару" мне уже три раза пришлось исполнять. Ребята утверждают, что мне ее петь на концерте в лагере.

22 июня, "ровно в четыре часа..."

Нет, не в четыре, а где-то около семи часов утра мы ступили на венгерскую землю. Нас встречали Ласло и еще одна женщина, кажется, Кларой ее зовут (это не та Клара, что была в прошлом году, другая - постарше - ей лет сорок и она тучная). Все пошло знакомым порядком: перрон, погрузка вещей на кары, автобус того же Имре, сорок минут езды от Сольнока до Тисакечке. Да! Сережка чуть не уехал в поезде дальше, в Будапешт - замешкались с последним чемоданом при выгрузке.

Дорога в Тисакечку уже привычна, уже не в диво. Интереснее было послушать и посмотреть на ребят, которые приехали в Венгрию первый раз. Возникло такое чувство, как будто они приехали ко мне в гости и мне очень будет неприятно, если им что-то не понравится.

Не мог освободиться от этого чувства и позже, во время завтрака, и во время прогулки по Тисакечке. Не всем понравился завтрак: "Что, так всегда будут кормить? Да мы тут ноги протянем!" А потом, после завтрака, когда не знали, чем заняться: "Тоскливо что-то здесь!" Что это? Срабатывает у людей благоприобретенная привычка все первым делом охаять? С точки зрения психологической это можно объяснить.

Пошли гулять. Ребята освоились быстро и без смущения набросились на вишню, которая как раз созрела на уличных деревьях. К нашему приезду. Поселился в 214 комнате. В этом году в Диакоттоне будет просторнее - мы живем одни, без цитристов, на обоих этажах, на обеих половинах. Трудностей с душем и т.п. не будет. Одна только беда - ремонт Диакоттона. Мы приехали сюда на две недели раньше обычного, из-за фестиваля, и нарвались на него, еще неоконченный. Сейчас идет наружная побелка, здание обставлено лесами и можно через наше окно, которое находится на третьем этаже, вылезать по лесам наружу, на улицу. Двор, где мы в прошлом году занимались зарядкой, завален сейчас всевозможными строительными принадлежностями. Везде кучи песка. И вдобавок ко всему по всей длине улицы, на которую выходит наш дом, прорыта канава, под газопровод, кажется. Весьма неприглядный получается вид. Но что делать?

Проявил-таки две пленки. Тосиф договорился насчет помещения для нашей фотолаборатории - она будет в той же медицинской комнате, на первом этаже. Это прекрасно! В понедельник оттуда уберут кое-какие ящики и можно будет начинать работать.

В целом же день прошел скучно, и даже грустно. И не хочется писать почему.

Может быть, такое настроение - от дороги?

Весь день болит голова. И еще не приехали венгры. Помню, и в прошлом году до их приезда было скучно. Но и помню то, что так я не уставал, и другие - тоже. В прошлом году даже дискотеку вечером первого дня устроили.

После ужина пошли с Сережей М. по поселку - искать нужный ему магазин авто-товаров. Нашли его закрытым - сегодня суббота. Все магазины откладываются до понедельника. А тысячу уже выдали.

Честно говоря, писать не хочется.

24 июня, утро.

А вот теперь хочется.

Вчера были такие события. Первый раз печатал фотографии и Саша Ланская со своими помощниками уже должна выпустить фотомонтаж. Но главное - приезд венгров в лагерь. Есть старые знакомые - Линда, Этелка, другие. Очень радостные встречи. Разговаривали как хорошие добрые друзья. Устроились с Этелкой в клубе, в креслах, и проговорили до самого ужина. Она показывала мне фотографии, которые делала прошлым летом своим маленьким, похожим на игрушку японским фотоаппаратом, цветные фотографии, много рассказывала о себе. Оказывается, осенью она "немного" болела, была даже операция, на миндалинах, как я понял. Но если бы все девушки так хорошели после болезней!

Эталка очень похорошела - исчезла лишняя полнота - она стала даже стройной, лицо, его черты - тоньше и симпатичней, глаза - я как будто впервые увидел, какие у нее глаза - ярко-зеленые, красивые.

Ужинали за одним столом. Мне даже не хотелось разыскивать моих девчонок по тройке - Монику и Хенриэтту (можно ли вторую звать Хенри?)

Познакомился с ними на общем сборе нашего отряда. Ничего, неплохие девчонки. Особенно понравилась Моника. Ее же избрали старостой отряда. Мне надо было помочь ей выучить ее рапорт, который она должна будет произносить на открытии лагеря. Учили мы его недолго - до тех пор, пока не надоело - потом пошли гулять к Тиссе. Ходили по берегу, лазили на смотровую вышку, были на стадионе. С ней мне очень просто, и ей со мной.

Единственное затруднение - она почти не говорит по-русски. Зато она на полголовы ниже меня, у нее стройная фигурка, живое, симпатичное лицо. Она часто смотрит мне в глаза, улыбается, смеется, все порывается побежать, взлететь в небо, машет руками, вся в движении. Я с печалью подозреваю, что будет дружба, обреченная дружба.

Вернулись, когда уже темнело. С.С. поинтересовался: "Ну что, выучили рапорт?" "Выучили. Еще немного осталось подучить и все будет в порядке".

С Хенри будет труднее. Слишком уж она скромная. Еще скромнее, чем я. И в русском не сильнее Моники. Но у Моники с ее общительностью русский пойдет быстро, я уверен, а вот у Хенри... Ну да ладно, попробуем. Я думаю, все будет у нас хорошо.

Ночью снова печатал фотографии - с первых двух пленок и с новых. Сейчас выйду раздавать. Выносил во двор мусор и в вестибюле увидел первый фотомонтаж. Саша повесила. Молодец! Сейчас вся моя оперативность будет зависеть от ее оперативности.

В мою комнатушку, которую я иногда солидно называю лабораторией, ведут две двери. На этот раз мне дали ключи от двери другой, не той, которой я пользовался со Славиком в прошлом году. И замок у этой двери устроен таким образом, что закрыть ее можно только снаружи. Интересно, это случайно, или на основании опыта прошлого лета?

Был завтрак и будет открытие лагеря.

24 июня, 18:25.

Открытие лагеря было ознаменовано резким похолоданием (что я там писал о венгерском климате?). На меня, одетого в одну только футболку (но белого! цвета) смотрели с дрожью: "Славик, тебе не жарко?"

Из-за ремонта линейку проводили не у Диакоттона, а в гимназии, в ее дворе. Рапорты, песни, речи, гимны, знамена - все как полагается. Хенри видит мою дружбу с Моникой и не хочет нам мешать. Ходили с Мони на почту, накупили открыток. Буду писать Татьяне, как обещал. Одну уже отослал, как и договаривались, на английском языке, чтобы оставить с носом ее бдительную маму.

Все послеобеденное время провел у девчонок, в 207, где живет Моника. Меня угощали вишней и черешней, и конфетами, и чем только нет. На полдник не хотелось идти. И не пошли. Пошли с Моникой к Тиссе. Гуляли, забыв про время. Рвали друг для друга цветы, шутили, бегали по берегу, как малые дети. Долго стояли на вышке - с ее высоты хорошо виден весь поселок, и Тисса, и лес за Тиссой, и просто хорошо стоять с Моникой рядом. Она вся заглядывает мне в глаза и смеется. И я не знаю - ведь не средь же белого дня обниматься, и во всяком случае, не на вышке! А глаза у нее зеленые. И среди девчонок в своей комнате она - лучшая. Она веселая, простая, свободная. Что поделать - мне нравится все, что она делает и как она это делает.

Конечно, опоздали на вечернее занятие. Его проводил Ласло, наш венгерский преподаватель. Оказывается, Ласло - ее учитель по кечкеметской гимназии. А опаздывать - "никуда не годится", как сказал бы Володя Синячкин (четвертого Володю выявил!) и как говорю себе я. Так нельзя. Закрутилось-завертелось! Тут и фотографии делать и дневники писать помогать и интервью брать для завтрашней газеты. И я мечусь по этажам и меж этажей.

Мне нравится, как венгерские школьники разговаривают с преподавателями. Своими преподавателями. Когда возвращались с Моникой с Тиссы и проходили по стадиону, она увидела на поле учителя физкультуры из своей гимназии. Он проводил занятие с ребятами из спортивного лагеря, теми, которые заняли здание здешней школы. Мы подошли поближе, она окликнула его, поздоровалась. Они разговаривали как близкие друзья, как равные - это так просто и так сложно! - общаться на равных, когда одному - 16, а другому - за сорок.

25 июня.

Интересно гулять по Диакоттону ночью. Весь свет, абсолютно весь, выключен и можно идти только ощупью. Кстати, "Диакоттон" - это слагаемое венгерских слов "диа" - "ученик" и "коттон" - "дом". По нашему - интернат.

На первую зарядку не попал - пришлось идти с Олей рвать цветы на столы, к завтраку - наш отряд сегодня дежурный.

Сергей Петров (Петрович), постарался и сделал второй выпуск нашей фотогазеты.

Интересно у нас проходят пятиминутки. Интересно - другого слова я не могу найти. Ну - ладно. С Моникой не расстаемся - всегда вместе. После утренних занятий гуляли по Тисакечке. Были на почте, заходили в магазин, где накупили всякой всячины, а я в том числе и эту новую тетрадь, в которой сейчас пишу, сидя за одним столом со своей ученицей, которая корпит над своим дневником, который обещает быть у нее очень красивым и содержательным, с фотографиями, которые я обещаю для нее делать и которые она обещает мне помогать делать.

Занятия в тройке надо проводить втроем и мы берем с собой Хенриетту. По пути на Тиссу заходили в маленькое кафе, что напротив гимназии - там, оказывается, продается отличное мороженое, наподобие нашего эскимо, только, конечно, лучше.

Ничего не хочу писать про Монику, Мони, Мойчо. Мы знаем друг друга уже, кажется, много лет, и что я могу написать? Вот она сидит сейчас напротив меня, за столом, в моей комнате, у окна, пишет свой дневник, просит меня помочь нарисовать ей эмблему нашего отряда, еще что-нибудь сделать. Иногда она подолгу смотрит на меня, просто смотрит, потом вдруг возьмет и погладит меня по голове, и что-то скажет по-венгерски. "Что ты говоришь?" - "Ничего". Ей надоедает сидеть и она продолжает заниматься своим делом стоя, наклонясь над столом - тогда - я ничего не могу поделать! - я смотрю в вырез ее футболки, и она это чувствует и не стесняется этого. Иногда мы просто дурачимся.

Вечер того же дня.

Она пробежала 100 метров со вторым результатом среди девушек. Я, кажется, с таким же среди парней. Это у нас была Спартакиада. Мы празднуем эти достижения. И по-прежнему дурачимся. И когда-нибудь один из нас свернет себе шею на этих лестничных пролетах. И все больше и больше мы смотрим друг другу в глаза. "Оз и кек". Мы у всех на виду и, быть может, это выглядит глупо, но...

26 июня, утро.

- Сколько ей лет, как ты думаешь?

- Я думаю, лет тридцать, - отвечаю я и боюсь, что думаю я плохо - вдруг ей всего 25!

- Ей пятьдесят!

Это мы с Моникой встретили одну ее знакомую, опять же по Кечкемету, преподавательницу физкультуры. А я ей мог дать и двадцать пять.

Все-таки дневник - это не художественное произведение. Надо записывать события.

Вчера награждали победителей Спартакиады, за ужином. Моника заняла третье место, я - второе. А чемпионом оказался один венгр, которому проиграть было не стыдно - он чемпион Венгрии в беге на 400 метров среди юниоров. К сожалению, не помню его имени.

Массаж. Да.

Когда ходили на почту, Моника показывала ручку с пахучими чернилами - не надо письмо вспрыскивать духами.

Сегодня ночью добрая половина фотографий, около шестидесяти, пошла в мусор. Пришел Саша Шатов помогать и мы наштамповали столько, что не хватило на всех закрепителя. Ужасные желтые пятна! Стыдно!

Занятие проводит Сергей Сергеевич. Тема урока: "Город и деревня". Моника Сабо (Ольгина девочка): "А мне не нравится жить в нашем городе!"

Сергей Сергеевич: А почему?

Моника: Потому что люди такие!

Пишу уже после обеда. Днюю в 207-й. Деремся с Моникой. Неужели это единственный, последний способ общения с ней? Мы уже не смотрим друг другу в глаза. У нее пропал ко мне интерес. Этому подтверждение - весь сегодняшний день. Так что же - все? Так быстро? Неужели повторяется старая история?

Приехали Иштван и Ильдико. Ильдико еще красивее стала, Иштван - серьезнее, солиднее. Возмужал. Сидели в комнате у Тосифа, пили чай, вспоминали прошлый год. Тосиф притащил магнитофон. Слушали Аллу Борисовну. "Не могу я больше, не могу..." Браво! Ильдико говорила мало, больше молчала, и как-то печально молчала. Спросила только о Славике. Я пригласил их на урок - у нас начинались занятия с Сергеем Сергеевичем. Они посидели сзади, послушали. Уехали после обеда.

Играли наши с первым отрядом. И выиграли. Моника, как и обещала письменно в своем дневнике, "показала класс".

27 июня, четверг.

Вчера бы вечер знакомства. Ух и нанервничался я! То вспышка не хотела работать, то "Братьев Абрамовичей" надо было искать, и песню петь, слов которой не знал...

Все повторяется. Наверное, я действительно дурак, деревня, никчемный человечишко. Монике до меня нет никакого дела. Ну ладно, стерпится.

Вечер знакомства удался. Потом была дискотека, "самтрест", но все равно танцевали. Я вел себя глупо - танцевал то с Этелкой, то с М.С. Конечно, она может обижаться. И Этелка тоже. Взрослые, т.е. преподаватели, до часу ночи сидели внизу, в холле, песни пели. Перепели все русские и советские песни и начали уже разучивать, с помощью подошедшего с гитарой Мусихина и не совсем советские, когда вдруг оказалось, что все хотят спать.

Играли наши вчера в баскетбол.

Я хитрю с Моникой - сделал для ее дневника обещанные ей фотографии.

В 14:30 наш отряд играет с третьим. Я тоже решил тряхнуть стариной.

Я знаю, почему Моника стала добрее ко мне. Потому что я стал к ней внимательнее. Я делаю только то, что она хочет, чтобы я делал. Она просила фотографии - пожалуйста. Клей? Я оббегал все этажи, пока его нашел, но я его нашел. Я предлагаю ей резак, я делаю ей массаж, я с ней только тогда, когда я ей нужен - и это не остается без благодарности. Она смотрит мне в глаза снова. Заинтересованно.

В соседней комнате, в 206-й, живет Ольга Н. и ее Моника. По утрам я повадился сюда угощаться кофием. И вот, я сижу, пью этот самый кофий, наслаждаюсь Ольгиным обществом - заходит моя Моника. Заходит, останавливается у порога, смотрит на нас, ничего не говоря. И молча выходит. Что ей было нужно? Или кто был нужен? Может, Моника Сабо?

- У меня от быстрорастворимого кофе губы сохнут...

- Это не от кофе... - Ольга смеется.

- А от чего же?

- Целоваться надо меньше.

Интересно, с кем это я целовался?

28 июня.

11: Если с другом вышел в путь... 11: - так она обозначает повтор.

Объявляется тема сегодняшнего урока: "Блюда русской и венгерской кухни". Оживление в зале. За все время проживания в лагеря ни одно из блюд не повторялось. Сплошные сюрпризы. И вкусные ведь сюрпризы!! Чего стоит один вишневый суп! А горячие кровяные колбаски под соусом! И даже эта обычная вода на столах - ведь не от бедности ее подают к обеду - здесь система!

Вчера продули третьему отряду баскетбол. Наверное, потому, что я играл. Вечером ходили на кружок - "батик" называется - окраска тканей, в дом культуры. Оставил, по забывчивости, свою тетрадь там, вместе с ручкой, и открытками, и всем остальным, и теперь приходится писать в своем песеннике.

Оля рассказывала про Артек, про американцев, объясняла, что такое "брейк-данс".

А "Батик" - занятная штука. Теперь приблизительно знаю, как ткани красят. Сам сделал что-то наподобие салфетки. "Мастер на все руки" - Катя мне сказала, когда я похвастался своим произведением.

Вечером с Тосифом делали фотографии. С ним очень хорошо работается. Управились до 12 ч. Народ в это время еще не спал. У Ласло был день рождения, который перешел в ночь. "Ну, Слава, иди в мою комнату. Все, что ты там найдешь, можешь налить в стакан и выпить". Нужно было резать фотографии, а резак был у Моники. Ножницами же много не нарежешь. Я в первом часу ночи заявился в 207-ю. На мое счастье, она еще не спала - слушала плеер. Когда я в кромешной тьме стал разбираться, где у нее голова, а где что, она сняла наушники, спросила, чего я хочу. Резак искали вместе, опять же в полной темноте. Из наушников доносился "Queen".

Монике нравится Петрович. Мне он тоже нравится. Как-то втроем встретились в холле. Я шепнул Монике на ухо:

- Скажи ему: "Привет, Петрович", ему понравится!

- Привет, Петрович! - она озорно смеется.

- Привет, Моника! - улыбается Петров.

- Она тебя любит, Сережа! - сказал я ему.

Первый раз без скрежета в сердце я так говорю. Первый раз - когда ничего не надо - было бы хорошо любимому человеку. Это трудно описать - такое чувство. Не мне это описывать. Но я это пережил - факт.

"Знаю, милый, знаю, что с тобой...".

Все зависит от того, как я веду себя по отношению к ней. Вот уж кто-кто, а она - верный барометр моего поведения.

Моника Сабо просит, чтобы я помог ей с дневником, и вот я сижу с ней в 206-й (в своей комнате я появляюсь только для того, чтобы переодеться и поспать) и пытаюсь понять, что она хочет. Заодно несколько отвлекся от мыслей о зеленых глазах. Спасибо, Моника Сабо! Только вряд ли у нас с тобой что-нибудь получится. Только - спасибо...

А Моника, моя Моника - приняла меня за ненормального и не желает со мной общаться. Все прошло, и любовь прошла. Что делать? Может, страдать? "Ни за какие коврижки! (Пригодилась-таки поговорка, если не венграм, то мне. Вместе с ними тут и русский язык выучу). А если могу не страдать, если не наступил для меня конец света - была ли эта самая, ну, как ее... любовь? Да, была.

Просто прошла. И все. И не надо страдать. Надо только остаться благодарным за часы, минуты и секунды счастья, которые она когда-то мне дала. Все. Точка.

Но не тут-то было. Я поставил точку, а она ставить ее не собирается. Вот опять - стоит мне чуть-чуть поменьше обращать на нее внимания и обращать внимания больше на других (у меня же в тройке - я совсем забыл - есть еще одна милая девочка - Хенриетта) - как климат тут же смягчается.

Сегодня - опять баскетбол.

Еще 28 июня.

Владимир Николаевич выходит в коридор и через мегафон (с которым он, кажется, никогда не расстается) объявляет: "Внимание, лагерь! Поздравим Сергея Сергеевича с его первой покупкой - почтовым конвертом!"

Вечером сегодня - вечер. Вечер поэзии. Кружком стулья, приготовлены свечи. По радио пойманная Колей Кащеевым венгерка объявляет: "Внимание, лагерь! Через десять минут начинается вечер поэзии. Просьба всех спуститься в зал". Ее акцент приводит меня в умиление.

В Венгрии нет воровства. То есть совсем нет. Кто-то из наших забыл футболку и часы на пляже. На следующий день эти вещи принесли в лагерь какие-то дети. То же самое произошло с моей тетрадкой и фотоаппаратом, которые я забыл забрать, когда уходили с прошлого занятия кружка.

На кружке было очень интересно. Для меня это совершенно незнакомое дело - окраска тканей, и я ловил весь процесс на лету, т.е. приходилось все понимать только по действиям ведущей кружок женщины, которая объясняла все конечно же по-венгерски. Кое-что мне подсказывали Зита и Ильдико, а в основном, секреты этого мастерства мне надо было разгадывать самому. Впрочем, ремесло это не особенно мудреное - окраска тканей. Делается это вот так. Берется кусок материи, на него наносится жидким парафином нужный рисунок. Потом ткань опускается в краситель и после этого сушится. Парафин выглаживается (через бумагу) утюгом и получается, например, салфетка, синяя, например в цвет моря, а по синему морю плывет белый кораблик. Если вы хотите, чтобы парус был не белым, а, скажет, красным, тогда надо все, кроме паруса, снова покрыть парафином и ткань опустить в красный краситель. Вот и все.

Остается только пожалеть, что у нас не выпускают такие красители, для бытового пользования - я бы такие вещи делал!

Мне понравилась женщина, ведущая кружок. Маленькая, стройная, на вид лет 35, энергичная, подвижная, деловая, в джинсах и майке. Очень деловая. Мы еще не все зашли в ее мастерскую, а она уже раздавала первым куски материи и объясняла, что с ними делать. Так, без вступительных речей и всяких прочих церемоний мы начали работать. Возле нашей руководительницы постоянно крутились мальчик и девочка, лет по семи, причем о том, что один из них была девочка, я стал догадываться только через некоторое время - по сережкам в ее ушах. В остальном она была как мальчик - и одета, и пострижена, и лицом. Мальчик, и все! Как-то Моника показывала мне свои фотографии - в детстве она тоже была очень похожа на мальчика - у нее и сейчас осталось что-то мальчишеское - в ее озорстве. Правда, сейчас она если и озорует, то уже не со мной.

А эти мальчик и девочка - они помогали женщине (матери?) со всей серьезностью и ответственностью, и она помогала им так же. Я замечаю, что люди здесь в своих отношениях не возрастом отличаются - семилетние разговаривают со взрослыми так же, как взрослые разговаривают с семилетними, с одинаковым уважением. Может быть поэтому я ни разу не слышал, чтобы взрослый повышал голос на ребенка, или чтобы ребенок плакал. Ни разу!

29 июня.

С утра - обычное дело - зарядка. Бегали на стадион - под руководство и под юмор Владимира Николаевича. Основной груз его задорностей терпят на себе (с завидной выносливостью) Сергей Сергеевич и Лена.

С утра на стадионе трава мокрая от росы и можно, разбежавшись, скользить по ней, как по снегу на лыжах. Но никто не хочет на траву садиться по причине образования на заднем месте пятен. Мои трусы уже превратились из красных в красно-зеленые - еще один способ окраски тканей.

Милитина устроила на пятиминутке суровый разбор вчерашнего вечера поэзии - прямо разнос какой-то получился - а к чему? Вечер прошел, и не Саша будет проводить его в следующий год, и не М. поедет руководителем. Но - не буду больше. Мое дело - фотографии. И это - не фраза типа "моя хата с краю..." Как раз наоборот.

Я опять летаю на крыльях. Поразительная быстрота смены настроения. Такую плотность жизни можно ощутить, если только спрессовать все события, случившиеся со мной за целый год обычной моей московской студенческой рутины. Ребята дружат со мной, девчонки ко мне липнут - разве может быть плохое настроение? А Моника - что Моника? - обычная девчонка, не лучше других. Все.

После обеда продолжаю писать. Сегодня на стадионе было что-то вроде спортивного дня - съехалась молодежь со всего района - играли в футбол, тянули канат, бегали в мешках - нам тоже дали возможность участвовать. День выдался отличный - солнечный, яркий - получился праздник, настоящий праздник! Много улыбок, смеха, радости. Правда, наши, как всегда, проиграли в футбол, но уже не дали себя разгромить - 3:2. Я фотографировал как заведенный. Нащелкал три пленки, сейчас их проявляю как раз. Все не успеваю записывать и надеюсь, что фотографии будут дополнять мои заметки.

Самым смешным был конкурс "Кто быстрее съест лепешку". На перекладине футбольных ворот на нитках повесили нарезанные квадратиками куски лепешки - на уровне рта. Надо было без рук, как можно быстрее справиться со своим куском. Главный приз - бутылка шампанского.

Когда дали старт, ребята принялись за дело. Лепешка эта была не простая, и, хотя с виду была невелика - размером с ладонь каждая - справиться с ней оказалось нелегко (это я уже потом узнал, когда меня угостили этой штукой. Хлеб - как резина - очень тугой, и вдобавок сухой - типа нашего лаваша, сразу не прожуешь). Что тут было! У ворот собрался весь стадион, и с трибун зрители сорвались, чтобы поближе посмотреть. Это был тот случай, когда идеальным образом выполнялось требование известного лозунга: "Хлеба и зрелищ!" Был тут и хлеб, было и зрелище. Я забрался на перекладину и снимал все это сверху. Снизу было не протолкнуться. Я начинаю ценить свою работу фотографа уже на том только основании, что моя камера дает мне право соваться в такие места, куда другие полезть не могут или стесняются. А мне надо фотографировать - и я хожу по сцене во время представления, по полю во время игры, по классам других отрядов во время занятий.

Сегодня началась неизбежная эпопея фотографирования поваров. Наверняка еще не раз придется их снимать - сегодня работает одна смена, завтра будет другая - им тоже хочется. Что ж, и это делать надо.

Этелка пригласила меня в кино. Фильм начинается в семь и придется поступиться ужином. Впрочем, есть совсем не хочется. Иногда даже жалко: готовят такие вкусные блюда! а аппетита нет.

Вчера подходила Лена: "Можно прийти к тебе помогать?" О-ла-ла, что-то будет!

Тосиф помогал.

Подходит Моника:

- Где ты сегодня был весь день? Почему ты не занимался в тройке?

Все это сказано на очень правильном русском языке. Неверное, она основательно готовилась, чтобы так сказать, без единой ошибки. Тут же следует выразительный жест пальцем около виска, разворот и - она убегает. И мне почти не хочется догонять ее.

Получается: либо, любя, терпеть боль, либо, любя, самому делать боль - неужели мы не можем любить иначе?

Репетировали "Клару" с Альфредом.

Весь день сегодня тащился.

Ну вот - Володя - на моих глазах страдает. Совсем как я страдал. Но с меня довольно. Монику я все же перехитрю. Вот только трудно мне понять - почему (о боже! сколько раз это можно говорить!), почему, когда любишь, надо хитрить, лукавить, врать, и вообще, делать не то, что хочешь, если хочешь добиться взаимности?

На сегодняшнем спортивном празднике наши парни постарались и заработали три бутылки шампанского, в качестве призов. Последствия этого успеха не замедлили проявиться на только что прошедшем уроке пения в лице Тимура - в "Калинке" он протянул последние слова куплета на три такта больше, чем положено и произвел этим в зале фурор. Самым печальным было то обстоятельство, что почти никто не видел зашедших в это время в клуб Милитину и Соколову.

Жизнь, оказывается, только начинается!

Почему-то я не жалею, что поехал в Венгрию.

30 июня, утро.

Вчера ходили с Этелкой в кино. Ради такого случая пришлось оставить Монику наедине со своим дневником. Перед тем, как идти, посидели в моей комнате, кофе пили. Кроме нас в комнате был еще Чопа - он тоже куда-то собирался уходить. Ему надо было переодеться, и он это делал, совершенно не стесняясь Этелки, прямо перед ней. И что еще больше меня удивило - и она не стеснялась его вида - он стоял перед ней в одних белых трусах, что-то ей говорил, рассказывал. Этелка сидела на кровати со стаканом кофе, слушала его, изредка о чем-то переспрашивала, и смотрела, как он переодевается, совершенно индифферентно. Чопа в конце концов все ей рассказал, попрощался с нами обоими и умчался по своим делам. И мы, кофе допив, поспешили вниз.

По дороге в кинотеатр она заставила меня проглотить два гамбургера, "вместо ужина". Какая же ты чудная девушка, Этелка! Закусил придорожной вишней.

Здешний кинотеатр своими размерами чуть побольше московского "Витязя". Мы уселись в семнадцатом ряду, посередине, согласно дороговизне купленных билетов. Зашел Ласло, увидел нас с Этелкой, подошел, что-то ей сказал. Этелка перевела потом: "Катя сказала, что билеты надо сохранить - она будет выплачивать половину их стоимости". Это - дело. Восемьдесят форинтов - слишком дорого даже для американского фильма.

Перед самым его началом случился для меня сюрприз. В зал зашла Моника, с Зитой. Они прошли вперед и сели на несколько рядов ниже нас. Зита посмотрела по сторонам, увидела нас с Этелкой, сказала что-то (что-то?) Монике. Та обернулась, долго и пристально на нас смотрела. Я сделал ей ручкой. Она отвернулась. Тут погас свет и начался фильм.

Мягкие кресла похожи на небольшие диванчики - можно скинуть обувку и забраться в кресло с ногами. Очень удобно. По домашнему. "Бен-Хур" - название фильма. Американский, двух-серийный, дублированный. Этелке пришлось поработать, хотя, как она меня уверяла, ей переводить было не в тягость. Сама она смотрела этот фильм второй раз и очень была рада, что я смогу посмотреть его.

А фильм действительно был хороший. Красочный, живописный, с сильно действующим драматизмом. Одним словом - Голливуд. Но главное не в этом. В фильме много библейских эпизодов, является и сам Иисус Христос - эти сцены завораживали больше всего. У нас таких фильмов не показывают. И еще - красивая, божественная музыка!

Иногда я смотрел на Этелку. Она прямо-таки ела глазами происходящее на экране, и бывало, что забывала о моем присутствии. В одном из драматичных мест у нее даже слезы на глазах заблестели. Я и раньше догадывался, из наших с ней разговоров, что она верующая, а сейчас у меня уже не было в этом никаких сомнений. Впрочем, на меня этот фильм тоже произвел большое впечатление. Много батальных сцен, незабываемы эпизоды морских сражений. И этот жестокий, неумолимый ритм ударов, отбиваемых начальником рабов-весельщиков в трюме боевой галеры - этот ритм до сих пор стучит в голове.

Кстати будет сказано, что все массовые сцены в этом фильме, в том числе и ипподромные скачки ставил один венгерский режиссер - признанный в мировом кинематографе мастер такого рода съемок - жалко, имя его забыл - Этелка мне говорила - надо будет переспросить ее.

Этелка мне также говорила, что во время съемок скачек, которые на экране больше походили на живодерню - так много там было крови и сломанных лошадиных хребтов - во время съемок этих скачек погибло всего (всего!) шесть лошадей.

Сначала Этелка переводила все подряд, но вскоре я почувствовал, что в этом нет большой необходимости. Многое было понятно без слов, по действию. Поэтому мы договорились, что она будет переводить только то, что я попрошу. Так и смотрели.

Где-то ближе к концу произошел обрыв пленки и в зале зашумели недовольно. Громче всех кричали мальчишки на передних рядах, цыганята, как объяснила мне Этелка.

- А что они кричат? - поинтересовался я.

- Что они кричат - этих слов нет в словаре.

По дороге в Диакоттон мы немного поговорили о фильме, о других фильмах. Немного, это так, потому что вскоре Этелка замолчала, замкнулась в себе. Так молча и дошли до дома.

Она стала намного взрослее за этот год.

Сегодня будет видеодискотека.

Моника не разговаривает со мной.

Ходил на почту. Послал очередную шифровку Татьяне и даже домой черкнул весточку.

Моника решила, что лучше будет, если не мы будем ходить в столовую за вторым завтраком, а наши вторые завтраки буду приходить к нам. И это было отличное решение. Моника с подносом шоколадок летает по комнатам и холлам и объявляет: "Второй завтрак!" У нее это хорошо получается. Она подлетает к вам, делает книксен и с улыбкой предлагает: "Завтрак". По две". И порхает дальше. Я видел у нее за спиной крылья.

Сегодня воскресенье. У венгров - родительский день. По опыту прошлого года знаю, что это очень вкусный день - заботливые взрослые привозят своим ненаглядным детям килограммы изысканнейших деликатесов.

Тосиф подвернул ногу на футболе и хромает, бедолага.

Распогодилось - даешь венгерский загар! Только бы не сжариться!

Груди, груди, груди... Это что-то вроде пытки. Сладкой пытки.

Сегодня такое было! Под прозаичным названием "Конкурс кулинаров" скрывалось явление, о существовании которого мои органы чувств до сегодняшнего дня не давали мне повода даже вообразить. Я прожил двадцать лет сознательной жизни и думал все это время, что, например, бутерброд - это когда на куске хлеба кусок колбасы или что-то в этом роде. Я определенным образом заблуждался. Я просто не мог себе представить, что бутербродами можно назвать те произведения искусства, те запретные плоды, которые нельзя есть, но на которые надо молиться, что видел я сегодня в нашей столовой. Если бы я не видел воочию, как наши девочки трудятся над их приготовлением и над приготовлением других произведений кулинарного искусства под не менее одиозными названиями типа "салат", "пирог", "закуска", я бы не отважился предположить, что они, наши девочки, на такое способны. И если бы я не отведал всех этих волшебных вещей, пользуясь возможностью присутствовать на судейской дегустации в качестве все того же фотографа, я бы сейчас просто весьма сомневался, что это были настоящие съедобные вещи, а не искусно сделанные муляжи, которые, как известно, обладают способностью выглядеть гораздо красивее и желаннее своих натуральных образцов.

И я пробовал эти запретные плоды, во время судейского обхода, пользуясь настойчивыми угощениями Володи Синячкина и С.С. и Ласлы, которые были в составе жюри (жюри состояло только из мужчин и Сергея Сергеевича, и дегустация проходила при закрытых дверях), как не казалось мне кощунством уничтожать эти небесные создания своими грешными органами пищеварения. "Запретный плод" - неверное сравнение в том смысле, что плоды труда наших юных кулинарок явились для меня образцами чудодейственных средств от всех бед и несчастий, в отличие от библейского яблока, которое как раз и послужило причиной всех бед и несчастий, свалившихся на Адама и Еву, стоило им только это яблоко попробовать. А верно это сравнение тем, что мужчина, отведав его, становится добрым, покладистым и слабым, от счастья - он начинает глупо улыбаться, и мысли его теряют определенность и связность - тут его женщина и бери! И еще это сравнение хорошо тем, что это был действительно рай, рай для мужчин, которым посчастливилось войти в состав жюри, рай, в который превратилась наша столовая благодаря нашим ангелам. Пусть на время, но это был рай. И я на него не пожалел пленки, жалко только, что не цветной.

Рай вечен, к сожалению, только на небесах. А у нас с ним расправились быстро, как только жюри закончило свою работу и пригласило всех участников конкурса и всех желающих поужинать.

После ужина сидели с Ласло в холле, переваривали "запретные плоды". Хлобустин к нам присоединился. Сотников подошел. Делать было нечего, дело было вечером. Должна была быть дискотека и никто никуда не расходился. Подошла Моника. Села в кресло рядом с нами. Она была одной из участниц конкурса и было самое время высказать наше восхищение по поводу увиденного и съеденного, что мы все и начали делать хором. Подошла Катя, немного нервная, только немного - по случаю задержки дискжокея. Тот со всей своей аппаратурой уехал на весь день в Будапешт и обещал к вечеру вернуться, т.е. к настоящему времени. Надо ждать.

Вообще Катя молодец. Она одна из немногих людей, которые не боятся показаться такими, какими их делают в данный момент их чувства и окружающая их атмосфера. Одним словом, она непосредственна, скажете вы, и ошибетесь. Нет, она не так непосредственна, как та девочка, которой, например, жарко, и которая от этого начинает кукситься, вместо того, чтобы попросить воды, и не так, как другая, которая в такой же ситуации задирает подол своего сарафана и начинает им обмахиваться. Нет. Я вот что хочу сказать. Катя не будет играть роль эдакой страдалицы: "Вот видите, мне жарко, но я терплю. А вы почему не можете?" Катя скажет сердито: "Черт побери эту жару! А ну, пойдем купаться!"

В общем, мы сидели в холле просто так: я, Ласло, Гена, Сережа. Что делать до дискотеки? Я смотрю на Монику и говорю ей:

- Моника, пойдем погуляем. В кафе, что ли, сходим!

Моника не поняла.

- Куда?

- В кафе.

Она вопросительно смотрит на Ласло, как будто слово "кафе" требует какого-либо перевода. Ласло молчит, смотрит то на меня, то на Монику. Моника говорит:

- Я не понимаю.

Я тоже не понимаю, чего она не понимает.

- Я говорю, пойдем куда-нибудь, погуляем, до дискотеки.

Тут Ласло подключился:

- Да, Моника, можно погулять сейчас.

Моника что-то поняла, приподнялась с кресла и, как будто не зная, правильно ли она делает, пошла со мной к выходу.

Ушли далеко, в старое село. Чуть не заблудились. Было уже совсем темно, когда повернули назад. Я вел себя до смешного добропорядочно и Моника оценила это по достоинству. Она рассказывала о себе, своих друзьях. Она еще совсем девочка. "Я - девушка! Девушка!"

Когда подходили к перекрестку, что около стадиона и кладбища, она вдруг остановилась и прислушалась. Со стороны Диакоттона раздавались звуки музыки. "Диско!" Она припустилась бежать. Я - за ней. Неужели ей так хочется танцевать? - думал я, едва за ней поспевая.

Танцевали не вместе.

Этелки на дискотеке не было.

Сахарная вата. Бассейн. 20 форинтов.

"Слава, Слава!"

Другая Моника - та, что уже знает 10 русских слов - мы с ней вместе подсчитывали - все строит глаза. Ну строй, строй.

Завтра едем в Сегед - это где-то на юге страны. Делать ничего не хочется. Нет в жизни счастья. "Наравакс" 1 литр - это хорошо. И стоит хорошо.

2 июля, понедельник.

Есть чему поучиться.

3 июля, вторник, утро.

Сегед - второй по величине город в Венгрии. Общий поток машин влил наши два "Икаруса" как два бочонка в уже достаточно прогретый и загазованный с утра центр города, по которому мы не менее получаса лавировали в поисках свободного места для стоянки. Для многих из нас уже в это утреннее время было приятно спрятаться от ярких солнечных лучей в тени листвы центрального сквера, в который мы всей своей сотней завалились, чтобы положить цветы к обелиску павшим солдатам. Потом все вместе отправились на прогулку по старому городу. Мария, как всегда, тащила меня за собой, все объясняя и показывая вокруг, и я уже так прочно вошел в роль любознательного экскурсанта, что даже задавал ей какие-то вопросы и делал все, что полагалось по сценарию, а она делала все от нее зависящее, чтобы удовлетворить мое стремление узнать как можно больше из того, что появлялось перед моими заинтересованными глазами. Говорят, у меня получается умный вид.

Впрочем, к черту иронию. Мария мне нравится. Я бы с ней и ходил по городу, если бы не традиционная обязанность венгерских преподавателей больше уделять внимания во время экскурсий своим коллегам - советским преподавателям. Жалко, что Клара не приехала в этот год работать в лагерь! "О Клара, ты меня очаровала!" А Мария училась в Сегеде и очень хорошо знает город. Кстати, Саша (йога) встретился здесь со своей ученицей по позапрошлому году. Они переписывались, и девушка знала, что мы в этот день будем в Сегеде. Я ее видел - какая взрослая девушка!

Общая экскурсия заканчивалась в городском соборе, куда все зашли толпой и растворились в его приятном после режущих глаза ярких солнечных лучей полумраке, наполненном звуками великолепного органа. Музыкант готовился к службе и это не была музыка, а только куски ее, но эти аккорды заставляли медлить, не уходить отсюда, ждать саму музыку. Можно было вечно сидеть здесь, на одной из скамеек полупустого громадного зала, смотреть вверх, в гигантскую высоту освещенного солнечным светом витражного купола и почти видеть, как звуки музыки взлетают в эту дымчатую высоту и растворяются там, а в это время уже новые звуки гуляют по залу собора.

По залу гуляли не только звуки и прохлады, но и люди. В частности, какая-то туристическая группа. Когда они проходили мимо меня, я прислушался к голосам. Долго не мог понять, на каком языке они разговаривают. В конце концов понял - на русском! Это оказалась группа из Волгограда. Больше мне знать о них ничего не хотелось.

В соборе ко мне подошли Моника с Зитой. "Иди здесь!" - как вам нравится такое обращение? Раньше, во времена былые, когда я не знал, что мне делать с этой девчонкой, я просто покоробился бы, обиделся, уничтожился - а сейчас - усмехнулся и подчинился. Понятно, Монике не хочется нарушать приказ Кати быть со своими советскими менторами. Ну-ну, и куда же мы пойдем? Мы пошли черт знает куда. Вместе с Володей Туриной, к нам присоединившимся. Мне было все равно, куда идти, и так мы шли, пока Володя не поинтересовался у девчонок, куда мы держим путь. Они сказали так: "Жарко. Мы хотим в бассейн". Володе в бассейн идти совсем не хотелось. Ему хотелось идти в магазины. Да и меня, честно говоря, не устраивала перспектива весь день проторчать на каком-то бассейне вместо того, чтобы полазить по незнакомому и этим интересному городу - ведь вряд ли я еще когда-нибудь буду в Сегеде! Но видит бог, я играл отлично свою роль человека, которому все равно куда идти - бассейн, по магазинам, или вообще никуда не идти, а стоять здесь, чуть ли не на середине перекрестка и обсуждать возникшую дилемму - бассейн или город.

В конце концов получилось так: девочки упрямо настаивали на посещении бассейна (как было объяснено ими, это что-то подобное нашей зоне отдыха в Тисакечке, "только очень интереснее" и "там очень вкусное мороженое"), Володя, как ему ни хотелось побыть еще в компании Моники, все же рвался в магазины, а мне мой товарищеский долг подсказывал находиться рядом с ним - новичком в Венгрии. Так мы с девочками и разошлись, помахав друг другу ручками.

По всему Сегеду были расклеены афиши, приглашавшие на концертные выступления "Twins". Причем буква "W" была стилизована под эмблему близнецов, типа " ... ", и зрительно выпадала из слова, и я читал "Tins", пока встретившиеся нам Ева и Ильдико, гулявшие по городу с Тимуром, не поправили меня.

С Ильдико и Евой я познакомился еще раньше, как-то вечером, в клубе, у телевизора. Показывали какой-то швейцарский детектив, на венгерском языке. Я силился что-нибудь понять, но ничего не понимал и уже собрался уходить, когда оказавшаяся рядом со мной венгерка начала мне объяснять суть происходящего на экране. Она и объясняла, и переводила, причем делала это явно охотно, так, как мы частенько разговариваем с иностранцами на их языке, только для того, чтобы попрактиковаться. Это была Ильдико. Если она не знала какого-нибудь русского слова, она обращалась к своей подружке, сидящей рядом, Еве, и та подключалась к нам. Ева явно лучше владела русским, но старалась не использовать это преимущество в общении со мной и переводила только тогда, когда ее просила Ильдико. Один раз требовалось перевести что-то весьма сложное и объяснение Евы затянулось, а так как она объясняла мне через Ильдико, я попросил ее пересесть ближе ко мне. Так мы и досматривали тот фильм, совершенно не интересный (для меня, во всяком случае). Девушки же с такой добросовестностью и желанием переводили его мне, почти дословно, что мне неудобно было просто встать и уйти. Так я с ними познакомился, и сейчас, когда мы с Володей столкнулись с ними (они оказались приветливыми и добродушными девушками), но и потому, что мне несколько уже наскучило быть в обществе Володи Т.

Тимур не возражал против того, чтобы мы присоединились к ним. Все вместе мы и провели время до самого вечера - бегали по бутикам (девушки учились в этом городе и знали самые лучшие), сидели на веранде какого-то центрального кафе - надо же было угостить девчонок чем-то! и просто гуляли по городу.

Сто форинтов за переход улицы в неположенном месте или на красный свет - в венгерских городах только русские имеют привычку нарушать эти правила - ни один венгр не пойдет на красный свет, даже если на улице не будет ни одной машины.

С Тимуром познакомился поближе. Когда девчонки привели нас в первый бутик, Тимур посмотрел и обалдел: "......, они что, не могут у нас ввести частную торговлю?

Ему тоже нравились Ева и Ильдико, но он этого не показывал и в этом была какая-то прелесть. Он нравился им, несмотря на его грубоватые манеры. Когда мы просто гуляли по одной из улиц и немного отстали от девушек (с ними Володя Т. шел), я заявил Тимуру, что эти две его девчонки - просто находки - таких в лагере очень мало, ему повезло (но я не стал ему жаловаться на свой удел!). А он мне вот что говорит:

- Да, ничего девчата. Вот Ева - она, смотри, как просто одевается. Думаешь, почему? Она верующая. И на дискотеки не ходит.

- А Ильдико тоже верующая?

- Нет, но она тоже неплохая. Вообще-то это не мои девчонки. Володи Попова. Но они его не любят. Вот и ходят со мной...

- Ты уж прости нас с Туриной, что мы к вам пристали.

- Да нет, ничего...

Я старался не злоупотреблять тимуровским благодушием, и к его девчонкам не подходил, разговаривал с ними только когда они обращались ко мне, или когда Тимур разговаривал с ними. И в Сегед, и обратно ехали не на Имревском автобусе, на другом, без музыки. Правда, в конце пути, когда уже подъезжали к Тисакечке, распелись и доехали весело. А в общем-то сильно утомились в этот день.

Ехал вместе с Моникой Маленькой. Трясло весьма соблазнительно.

Вечером - пленки.

Ночью - фотографии.

А после - "беседы при ясной луне". Вот это было интересно.

Я часто поднимался по ночам наверх, в классы - за газетами, чтобы глянцевать сделанные фотографии, и часто присаживался к ребятам, которые там чаевничали (Катя не хотела, чтобы менторы полуночничали в комнатах - "детям нужно спать!" - и рекомендовала нам, если уж нам так хочется, собираться после отбоя в классах). Иногда в компании ребят был или Ласло, или Рынин, или кто-то еще из преподавателей.

У меня было время - надо было после печатания подождать намного, минут 10-15, чтобы фотографии последние получше закрепились. На этот раз с нашими девчонками и ребятами сидела Катя. Это очень интересная женщина, интересная собеседница - когда она говорила, рассказывала что-нибудь - ее прямота и откровенность уничтожала все барьеры, традиционно существующие у нас между "отцами" и "детьми" - она умела говорить так, что другим тоже хотелось что-нибудь рассказать, поделиться своими мыслями, чувствами, наблюдениями. Не знаю, да и не хочу знать, были ли у Кати какие-либо "сверхзадачи" такого общения с нашими ребятами. Ее манера свободно и прямо высказывать свои мысли, безбоязненно давать оценки окружающим людям располагали к себе. Отступали на задний план всякие мешающие серьезной беседе мысли типа: "А если я так скажу, тогда как он обо мне подумает?" или "Это правда, но это может повредить моим с ним отношениям". Она рассказывала о себе и об отношениях с преподавателями, венгерскими и советскими все, что нас могло заинтересовать (я не говорю, что здесь не было совсем чувства такта - особенно когда речь заходила о советских преподавателях - она все же умная женщина!), она не оставляла обойденной ни одной проблемы, интересующей нас, не допускала ни одной недомолвки - появлялось чувство огромного к ней доверия.

Было место и смеху, и шуткам. "Я не знала, что здесь есть такие неограненные алмазы!" "Этот номер не пройдет!"

Были и анекдоты. Про противогаз. И про Сергея Сергеевича: "Если это на что-то и похоже, то только не на Сергея Сергеевича".

Интересно рассказала про один случай из студенческой жизни Саша Л. Их группа сбежала с урока французского - как это обычно бывает - если нет преподавателя более десяти минут - уходят. Они так и сделали. Половина группы уже была внизу, в гардеробе - спешили в "Витязь" на десятичасовой сеанс, а половина встретилась в коридоре с этой самой француженкой, которая должна была вести у них урок. Она совсем забыла, что недавно поменяли расписание и теперь у нее вместо окна - урок в этой группе. Она как раз шла смотреть это расписание. И вот она встречает замешкавшихся ребят в коридоре и начинает с ними по старой дружбе беседовать, и между прочим спрашивает: "А вы это с какого урока отпросились?"

Много смеялись. Было хорошо.

Этелка, по всей видимости, поняла мою несостоятельность и перестала подходить ко мне.

Сегодня утром собрание нашей комнаты обсуждало купленные мной в Сегеде плавки "Adidas". Одобрили проект резолюции, выдвинутые Володей Синячкиным: "Это же ужас! - отдать почти 400 форинтов за какие-то плавки!"

Сегодня играем финальную встречу с четвертым отрядом.

Пишу на пятиминутке. Милитина проводит ее весьма по-деловому. Молодец.

Вечером.

Ходили на кружок "батик". Прошлым опытом я остался недоволен и сегодня вложил в свой труд все, на что был способен. Получилось неплохо - "Белеет парус одинокий...". Всем понравился мой кораблик, и даже мне. И даже - даже! Монике. Она тоже не ударила лицом в грязь. Ее рушник оказался на удивление ярким и оригинальным - почему "оказался"? - потому что в то время, как отрабатывал старый способ окраски - с помощью стеарина, многие девчонки, в том числе и Моника, начали пробовать красить еще одним способом, выданным нашей руководительницей - способом перевязки суровыми нитками или жгутом куска материи и последующим окунанием этого куска в краситель - здесь трудно предугадать, что получится. Тем более, если делаешь это первый раз в своей жизни. А у Моники это получилось здорово. Солнце. Багровое, на закате, солнце. Ярко и выразительно. Она как будто знала, что делала.

Пришла в лагерь Клара и объявила о больших новостях из Союза. Причем, если бы не подоспевший Ласло, который помог ей эти новости изъяснить по-русски, мы бы поняли ее так, что у нас случилась революция.

Приближается вечер сказки и мне поручено сочинить на мотив "Клары" (другой Клары!) песню про нашу жизнь в таборе.

3 июля.

Завтра - экскурсия в Будапешт. А сегодня - экскурсия в библиотеку, с целью закрепления материала утреннего занятия - "литература, музыка, кино".

Снаружи здание библиотеки побелено, побелено так, что в солнечную погоду невозможно не только взглянуть на стену, но и просто долго находиться рядом - так сильно стена отсвечивает солнечные лучи. Причем, если бы это было просто большое зеркало, тогда бы было просто - нельзя бы было смотреть только прямо на солнечное отражение, а эта побеленная стена как будто сама испускает свет, матово-белый, жесткий, слепящий свет. Углы и окна, и крыша окаймлены томно-коричневой краской, и это только усиливает эффект побелки. Раньше в этом здании находилась синагога. На фасаде укреплена бронзовая плита с именами евреев, погибших во время второй мировой.

Зажмурив глаза, чтобы уберечься от яркого света, отбрасываемого стеной, я почти ощупью нахожу ручку входной двери и, пропустив своих девчонок вперед, вхожу и сам в приятный прохладный полумрак первого этажа библиотеки. "Приятный" и "прохладный" - это точно, а "полумрак" - только кажущийся, после солнечного света. На самом деле скоро обнаруживается, что в помещении достаточно светло. Здесь уже собрался почти весь наш второй отряд.

Странно, что наш отряд - второй. Венгров, как правило, стараются распределить по отрядам соответственно уровню их знаний русского языка: в первый - самых способных, во второй - менее способных и т.д., до пятого, в котором остаются все те, кого не взяли ни в один из первых четырех. Так вот, исходя из этой традиции нашим девочкам и нам, менторам, положено быть в пятом отряде - по всем признакам, которые я имел возможность обнаружить во время занятий и в сравнении с подготовкой других венгров. Или, в крайнем случае, в четвертом. Но уж никак не во втором.

При прошлом моем посещении библиотеки я все время провел наверху, на третьем этаже, там, где находятся книги по искусству и литературе СССР - мы с Этелкой готовились к викторине "Кто больше знает о СССР"; на этот раз я больше был внизу - листал журналы, газеты, слушал музыку. Володя Турина, обнаружив, что здесь можно заказывать не только книги, но и музыку, пришел в восторг и, порывшись у стеллажа с пластинками, подошел к девушке, обслуживающей библиотеку с "Реквиемом" Моцарта: "Поставьте, пожалуйста, вот этот диск!" Я представил, каково будет всем нам, если сейчас здесь зазвучат душераздирающие мотивы скорби и тоски. Мы что, пришли сюда слушать траурную музыку?

Еще я удивился совпадению моих мыслей с мыслями девушки-библиотекаря: она предложила ему слушать эту музыку через наушники. Володя со всей присущей ему вежливостью отказался от этого предложения и настоял на том, чтобы эту музыку, знакомую ему, вероятно лишь по книгам и со слов других ("ах, какая это музыка!") пустили по всему зданию - "он же не эгоист - слушать такую великую музыку один, когда есть возможность всем ее послушать!" - наверное, примерно так он думал. Девушке ничего не оставалось делать, как ставить пластинку. Зазвучали первые аккорды и голоса певчих, и мне захотелось уйти отсюда - слишком библиотека стала напоминать дом, в котором лежит покойник, а все мы - его родственники. Вскоре, однако к Володе подошел Коля Кащеев и намекнул, что здесь есть, кроме Моцарта, еще и такие вещи, как, например, "Pink Floyd", "Duran Duran". Володя уже и сам начал понимать свою оплошность и с удовольствием, когда закончилась одна сторона диска с "Реквиемом", попросил поставить "Pink Floyd" (Great Hits). Так была спасена наша экскурсия.

У меня слов не хватит на описание ужасной переменчивости Моники. Девчонка! И я тоже хорош. Сорго это называется - то, что растет во многих палисадниках в Тисакечке и весьма похоже на кукурузу - мне было неудобно, что я так долго не мог вспомнить название этого растения, когда меня венгерки по дороге из библиотеки спросили, тем более неудобно, что отец у меня агроном и как раз много занимается сорго. Когда я приезжал прошлым летом домой, он показывал мне снимки, на которых были сфотографированы он и его помощники по сортоиспытательному участку на фоне гигантской, в два, два с половиной человеческого роста зеленой массы этой самой сорго. А я забыл, как называется!

Эти стройные высокие растения служат здешним жителям лишь украшениями их палисадников.

Ольга меня удивила сегодня своим ансамблем - я имею в виду ее платье и клипсы - удивила приятно. Как сильно на меня влияет то, как человек одевается - стоило ей надеть это светлосинезеленое, с волокнистыми полосками платье, так идущее к копне ее рыжих волос и к ее зеленым глазам и добавить абсолютно такого же цвета и такого же рисунка клипсы - огромные, ромбиками висящие, колышущиеся клипсы к платью - я думаю, они продавались вместе, клипсы и платье - просто не верится, что так можно искусно подобрать их друг к другу! - и я, кажется, готов в нее влюбиться.

Вчера не делал фотографии - ужасно хотелось спать, просто невероятно как хотелось спать. Я немного посидел внизу, в клубе, за пианино, с нотами четырнадцатой сонаты - Бетховен окончательно меня сморил и я в полудреме добрался до своей комнаты и завалился в постель. Беззаветно. То есть, без задних ног дрыхнул. До утра.

И выспался!

После ужина.

Снова потепление. Причем резкое. Не потому ли, что ни Володя, ни Сережа не клюют на ее приманки? (из солидарности?). А мне уже не хочется, чтобы меня бросали из огня в полынью - я становлюсь мудрым, я учусь терпеливо ждать, когда выглянет из-за облака солнышко, и учусь радоваться, когда его тепло пусть редкими, но такими желанными лучиками ласкает и меня.

4 июля, утро.

Этелка напросилась помогать мне ночью. Тосиф смеется: "Что, предал меня? Мне теперь и не приходить?" Но раньше всех пришла Кристинка. С ней и начали работать. Этелка подошла через несколько минут.

Скоро полночь.

Готова очередная порция фотографий. Венгры уже вовсю помогают мне. А Кристи - чудо! Вчера она впервые видела, как делают фотографии и взялась мне помогать, а через некоторое время я усадил ее на свое место - и что же? - она не хуже меня стала управляться с фотоувеличителем. Мне приходилось даже тормозить ее - фотографии не успевали проявляться.

Сегодня были в Будапеште.

Ехали, как всегда, на двух автобусах, и наш отряд, как всегда, не в Имрином, главным достоинством которого являлся салонный магнитофон. Но на последнем сиденье, где между Моникой Сабо и Анико устроился и я, магнитофон был, и мы ехали с музыкой.

Мы ехали по той же дороге, что и в прошлом году и меня уже меньше интересовали виды, проносившиеся за окном. Больше меня интересовали виды, открывавшиеся передо мной и рядом со мной в салоне автобуса. Моника Миклош, которая тоже сидела на заднем сиденье, недолго думала, как поудобнее устроиться - она сняла свои туфельки, носки и протянула ноги на впереди расположенное сиденье, на его спинку - миниатюрные, кукольные ножки, 33 размер, холеные пальчики с аккуратно ухоженными ноготками (я незаметно посмотрел на ногти своих рук - мне стало стыдно!) - не верилось, что эти ножки ходят по земле, что эти пальчики когда либо ощущали тяжесть человеческого тела. Казалось, что эти ножки - ножки ангела, только что спорхнувшего с картины Рафаэля. И груди. Груди, груди, груди... Пять пар разных - пышных и маленьких, высоких и низких, молодые, задорные, желанные, не стянутые лифчиками, прикрытые лишь тонкой материей теннисок и рубашек девичьи груди, колышущиеся в такт езда автобуса - этот вид привлекает мое внимание сильнее всех достопримечательностей, которые мы проезжаем.

Хотя и за окном было на что посмотреть.

Как и в прошлый год, останавливались два раза - у одного придорожного трактира и у Дунайвороше. В Дунайвороше, кроме продуктового магазина успели заглянуть в галантерейную лавку - по сравнению с прошлым годом в таких лавках стало заметно больше товаров с эротическими картинками и фотографиями.

Снова поднимались на кручу горы Геллерт, к залитому солнцем памятнику Освобождения, ездили на Рыбацкий бастион и посещали Королевский собор. Эта часть Буды густо заполнена туристами, все больше иностранными - особенно много их, до тесноты, на площади перед собором и в самом соборе. Туда мы с Тимуром и его девчонками, Евой и Ильдико, зашли первым делом, когда закончилась общая ознакомительная экскурсия и нам дали возможность самостоятельно погулять по бастиону.

- Тимур, ты не будешь против, если я увяжусь с вами?

- Да нет, пожалуйста.

Монику немного жаль - но иначе у нас с ней ничего не получается - стоит мне начать оказывать ей знаки внимания, как тут же - ушат холодной воды. Что ж, пускай ей будет хуже, а мне совсем не плохо.

Тимур - отличный парень. С ним я себя чувствую непринужденно, легко. Особенно легко, когда вижу оттягивающую ему плечо его тяжелую, туго набитую какими-то книжками и вещами объемистую сумку. "Зачем ты ее таскаешь? Мог бы оставить в автобусе".

Впрочем, сумка пригодилась, когда у меня заела в "Зените" пленка и мне надо было вскрывать фотокамеру для того, чтобы передернуть ее вперед. В полумраке собора, да еще укрыв фотоаппарат большой и черной тимуровской сумкой сделать эту операцию можно было без всякого риска засветить пленку. Когда выходили наружу, девчонки остановились у одной из решеток, вделанных в пол собора. Я посмотрел вниз. Все дно под решеткой было усыпано монетами. Девушки порылись в своих кошельках, уронили на пол по монетке, которые, звякнув о решетку, проскочили вниз и присоединились к уже лежащему там серебру и меди. Я вспомнил недавнюю свою прогулку с Моникой и Зитой, когда мы шли из бассейна в Диакоттон и на обочине тротуара я увидел монетку, которую, конечно же, поднял. Это были 10 филеров, самая мелкая монета в Венгрии, на нее нельзя было купить даже коробок спичек, разве что листок писчей бумаги. Девчонки тогда рассмеялись и я подумал, что, наверное, монетка не стоила того, чтобы за ней наклоняться, а сейчас думаю, они посмеялись над тем, что кто-то, может быть даже из наших бросил эту монетку на "возвращение", как примету, а я ее поднял. Это действительно смешно.

Мы вышли на белый свет - на площадь перед Собором, потолкались у прилавков кустарей, подивились на мастерски сделанные сувениры, подивились и ценам на них.

Потом погуляли по стенам Рыбацкого бастиона, с высоты которых прекрасно был виден весь Пешт, с его Парламентом, набережными, отелями и уходящими лучами от центра к периферии в синюю даль шумными улицами. Был виден весь городской Дунай, со своими прекрасными мостами и островом Маргит. Кто-то сказал, что Будапешт - это маленький Париж. Возможно. Только почему - маленький?

Я, конечно, фотографировал.

В этот день на бастионе было гораздо оживленнее, нежели в прошлогоднюю экскурсию. Шла бойкая торговля открытками с видами города, продавались народные вышивки и разные украшения, а кроме этого, я здесь впервые увидел, как работают художники-портретисты. За сто форинтов и полчаса времени парень нарисует ваш портрет карандашом - сходство гарантировано. Чем не парижский Монмартр!

Любопытно, что было задумано сначала - Кремлевский Дворец съездов или этот отель Hilton?

В автобусы, раскаленные полуденным солнцем, никто не желал заходить. Стояли и ждали, пока все не подтянутся, чтобы потом разом сесть и поехать.

Кроме Королевского собора, Рыбацкого бастиона и улицы с названием "Топор" обнаружили еще одну достопримечательность - встроенный в нишу скального грота туалет с интересными дверьми - чтобы открыть их, надо бросить в щелку замка два форинта.

- Ты куда, Сережа?

- Да мне надо... два форинта потратить.

Потом гурьбой завалились в автобусы и поехали вниз, к Дунаю, и дальше - по правому берегу - к острову Маргит.

На переднем сиденье интереснее всего смотреть в переднее стекло, на заднем - в заднее. Подлинный ажиотаж вызвало преследование нашего автобуса ультрамодной моделью "Бьюика", в котором ехали два араба. Только арабы могут позволять себе иметь такие дорогостоящие машинки. Девчонки повскакали с мест, чтобы посмотреть на чудо, колесящее за нами по пятам, приветственно помахали арабам ладошками. Те не остались в долгу. На капоте у авто поднялись неожиданно две створки и из них, как из раковин, вылезли две пары фар и помигали желтыми и белыми огнями, и этим выхвали у падких на подобные сюрпризы девчонок дикий восторг, который, после фокусов с фарами, с люками на крыше, облаками цветных дымов из выхлопных труб и в довершение всего звуковым сигналом на мотив песни "We are the world, we are the children" превратился в приступ забубенного экстаза. Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы парни в конце концов не свернули с набережной, по которой мы ехали, оставив нас с нашим экстазом, последствия которого в междометиях "ха-ха", "хи-хи", "о-хо-хо" на нашем последнем сиденье давали о себе знать весь оставшийся путь до острова.

Так случилось, что по острову гулять мы пошли втроем - Ева, Ильдико и я. Мы чудесно провели время в этом милом зеленом уголке венгерской столицы, называемом "легкими Будапешта". Действительно, воздух здесь чистый, и нет городского шума - только шелест листвы вековых деревьев и плеск падающих фонтанных струй и крики играющей детворы. Мы видели пруд, который был больше похож на аквариум - неглубокий, до одного метра глубиной, но огромный по площади и замысловатый по форме, со многочисленными каменными мостиками и переходами. В кристально чистой воде меж зарослей водорослей вальяжно плавали громадные, в две ладони каждая, золотые рыбы. На поверхности гнули шеи белые лебеди. И те, и другие питались бросаемыми им кусочками хлеба. Закормленные, они не спеша подплывали, лениво проглатывали хлеб - в их движениях было видно великодушие и снисхождение к глупым людям: "Ну ладно, мол, этот кусочек я, так и быть, съем, но больше подплывать не буду!"

Здесь же квакали сидящие не лилиях лягушки, тоже - огромные, по полкило каждая (не вру!).

Идиллия. Райский уголок.

Не хотелось отсюда уходить. Долго гуляли по мраморным бережкам и мостикам. Много и охотно разговаривали. Обо всем. Видно было, что девочкам хотелось поговорить по-русски, и послушать русскую речь. Когда я это чувствую, меня не надо тянуть за язык - я становлюсь отчаянным болтуном и любознательным собеседником. Моим спутницам не приходилось жалеть о проведенном вместе со мной времени.

Зато потом, когда мы поехали в Пешт и отправились там в поход по бутикам, взяв с собой Тимура и увязавшегося с нами Колю Кащеева, девочкам был устроен серьезный экзамен на выносливость и терпеливость.

К вечеру, уставшие, но, в основном довольные проведенным днем и совершенными покупками, сходились к набережной, где нас ждали автобусы. Домой приехали уже затемно.

5 июля.

День проходит.

Занимательный увидел сейчас словарь-перевертыш: обе части, русско-мадьярская и мадьяро-русская, начинаются от обложек. Чтобы использовать попеременно ту или иную часть, словарь нужно просто перевернуть!

И-и-и! - Сергей Сергеевич - очень весело и интересно на его уроках - аж плакать хочется.

Моника снова испытывает мое сердце мощными импульсами своего обаяния - я не готов к такой атаке и держусь настороженно - что еще выдумает эта вздорная девчонка?

Иногда теряешься - кто она? Женщина? или ребенок?

6 июля

Иногда я бываю в своей комнате. Ночью - чтобы поспать, днем - чтобы переодеться. Вот и сейчас захожу, а там в самом разгаре - дискуссия. Менторы Валера и Володя заняты воспитанием Чопы - единственного венгра, живущего с нами в комнате. Он - Валерин ученик. Влюблен в Веру, девушку, которая тоже - в тройке Хлобустина. Любовь Чопы и Веры мешает Хлобустину выполнять свои менторские функции, так как все время, свободное от занятий, Чопа и Вера проводят вдвоем, и чаще всего - за пределами лагеря. Кроме того, Чопина любовь к Вере настолько сильна, что парень больше ни о чем не думает, как о своих чувствах, оставляя без внимания все героические усилия, прилагаемые Володей и Валерой, чтобы заставить его хоть как-то соблюдать распорядок дня, вовремя ложиться спать, выходить по утрам на зарядку, и просто заправлять свою постель после сна.

"Любовь - любовью, а от коллектива отрываться нельзя" - основной постулат Валеры и Володи, которых поддерживают Фред и, кажется, Саша Шатов. На стороне Чопы - только его любовь, и ему ничего не остается делать, как прямо, откровенно поведать нашим апологетам порядка и дисциплины о своем чувстве и о своих проблемах. Чопа не знает, что в комнате этой его понимает только один человек, что только я ему сочувствую и только я прощаю ему незаправленную по утрам постель, бардак в комнате в день его дежурства и его поздние, в два-три часа ночи, возвращения в лагерь. Может быть, только потому, что я почти не живу в этой комнате? Или потому, что я мало знаю Чопу? Но ведь не потому, что я только могу ему посочувствовать, так как испытал когда-то подобные перегрузки души! Разве не было ничего такого у Володи, у Валеры? Или, может быть, они сильнее этого? Может быть, формула "любовь - любовью, а от коллектива отрываться нельзя" - не фраза, а выстраданное ими, их жизненным опытом правило?

А я готов убирать за Чопу во время его дежурств, мыть за него полы и заправлять его постель - лишь бы его любовь не омрачалась упреками, равнодушием, заинтересованностью посторонних.

Меня часто спрашивают венгерки: когда было лучше в лагере - в прошлом году или в этом? Я каждый раз долго думаю и потом отвечаю - в этом. Плохо только, что в этом году бассейн и зона отдыха для нас не бесплатны и мы не так часто, как нам хотелось бы, ходим туда. Поэтому с наступлением погожих дней в качестве зоны отдыха и места, где можно позагорать, наши венгерки не замедлили использовать внутренние веранды Диакоттона. Веранды эти щедро заливались яркими лучами венгерского солнца, с утра и до вечера. Те лучи, что падали на стекла окон и свежепобеленные стены внутреннего дворика, отражались и умножали солнечную энергию, потребляемую кожей - надо только оголить ее! Первооткрывателями сезона были Зита и Кристи. Эти юные грации, почти полностью обнаженные, без тени какого-либо смущения расположились на разогретых тем же солнцем плитках пола веранды, на расстеленных на нем больших полотенцах, отдавая себя светилу, требуя взамен только одно - загар - ровный, матовый, шоколадного цвета. Они помогали солнцу, переворачиваясь время от времени со спины на живот, на бок, снова на спину. Кроме того, они растирали друг друга каким-то мазями. Иногда они вставали и прохаживались по веранде. Иногда, перегревшись на солнцепеке, заходили в прохладу классных комнат, где несколько человек, в том числе и я, занимались своими делами - писали письма, дневники, просто слушали музыку - Ильдико из первого отряда принесла сюда свой "Шарп".

Трудно объяснить, почему - я постеснялся их фотографировать (а фотоаппарат всегда при мне), я не мог себе представить их, почти голых, на прямоугольнике фотобумаги - их можно было смотреть только так - в реальности. Тем более, что они позволяли на себя смотреть - смотрите! наши тела молоды, красивы - мы не скрываем этого. Любуйтесь нами, мы разрешаем!

И нам ничего не оставалось делать, как любоваться ими, их открытая красота, их юность не позволяли ничего грязного и грубого, когда я смотрел на них. И фотографировать я их не посмел. Я не знал, как я смотрел бы на фотографии.

Мы с Моникой стоим на третьем этаже веранды, а внизу стоит Лева, под нами. Он расставляет руки и кричит Монике: "Прыгай, Моника, я тебя ловлю!"

- Что он сказал? - спрашивает у меня Моника.

- Он говорит: "I love you", - перевожу я. Моника смеется, а Лева грозит мне пальцем.

Улица Ракоци, на которой находится наш Диакоттон, густо усажена вишней и черешней ("медью" и "чересней"), но плодов на деревьях уже нет - по улице часто прохаживались советские студенты.

Моника, Мони, Монча. "Я покажу тебе Кечкемет". Она живет на улице Шандора Петефи, в доме номер одиннадцать, на восьмом этаже.

Что может быть скучнее урока Сергея Сергеевича? Следующий урок Сергея Сергеевича. Может, все дело в подготовке к занятию?

"Тореадор, смелее в бой!" - обмен белья. И вот снова - "хуйя" - очень приятно. Сигнал того, что я снова забылся. Надо все начинать сначала. В комнате трое: я, Моника, Хенри. Все лежим на кроватях - они делают вид, что спят, а может, и действительно спят, а я пишу эти строчки. Картина называется "занятие в тройке". Хенриэтта лежит напротив меня, на животе, устроив голову на руках. Рядом лежат ее очки, книжка с вложенными в нее тетрадкой. Смотрю на нее - все-таки она совсем еще ребенок, подросток. Руки худые. Они совсем не пользуется косметикой, наши венгерки. Вот Моника Миклош - губы розовые, сухие, с легкими, такими милыми трещинками. На скулах сквозь бронзу загара проступает румянец. Глаза чистые, с карими крапинками в радужках. У Миклош типично венгерское лицо. И у Сабо. У Тимура - типично турецкое лицо, по словам Ильдико. "У Валерия Николаевича и у Володи (так они называют нашего преподавателя физкультуры) - типично русские лица". У меня, оказывается, тоже - "типично русское лицо", - говорит Ильдико и тут же вопросительное "да?". Этот полувопрос звучит как запоздалое извинение - она каким-то чутьем понимает, что это мне может не понравиться. Ильдико и Ева - удивительные девушки, я их очень люблю. Особенно мне нравится Ева - спокойная, добрая, милая девчушка, она всегда и с радостью готова тебе помочь. Она очень скромно одевается - всегда - темная юбка и светлая блузка. Это ее сильно выделяет среди остальных - здесь трудно кого-либо удивить оригинальностью своих нарядов - каждый может одеваться так, как подсказывает ему его вкус и фантазия. А Ева... Ей богу, если она такая потому, что христианка, я приветствую христианство!

Ольга зашла в комнату, посмотрела на нас, спящих и дремлющих:

- У вас интересно проходят занятия в тройке!

Я помог достать с полки стаканы.

- Хочешь, я тебе скажу, что такое венгерский коммунизм?

- ?

- Это когда у всех все можно взять.

Кстати, не забыть бы вернуть Терезе ее двухтомник, который нужен был мне для инсценировок на вчерашней викторине.

В последних моих занятиях много беспорядка. Беспорядок также и в голове. Мало отдыхаю. Не умею отдыхать. А можно из любого занятия сделать отдых, если захотеть, если полюбить его. Ведь у меня получается иногда такое. Например, батик.

Вчера проводилась викторина "Кто больше знает о СССР, о ВНР". Я так и не понял, кто знает больше, но победителями среди венгров оказалась команда первого отряда, во главе с Линдой, а среди советских - команда пятого отряда, капитанируемая Сашей Хоменко. И я кое-что узнал. И никому об этом не скажу. Упомяну только о том, как я подложил свинью команде своего родного отряда в случае с пословицами. А все из-за моей патологической безалаберщины.

Поручили мне вместе с другими ребятами подготовить к викторине инсценировку пословиц, чтобы, значит, мы их показывали, а команды бы называли эти пословицы. Дали нам пять пословиц, по одной на каждую команду. Неизвестно, какая пословица кому достанется. Я, конечно, не мог сдержаться, чтобы не помочь нашим девчонкам. Подошел к Миклош, капитану команды, и дал ей эти пословицы, и показал, для полного успеха, как мы будем каждую из них инсценировать. Миклош внимательно меня выслушала, поблагодарила за ценную информацию. Потом, перед самым конкурсом вдруг кто-то решил заменить одну пословицу - она показалась слишком трудной для разгадки. Я же не удосужился известить об этой замене Миклош, понадеявшись на то, что не нашей команде попадется эта новая пословица. И надо же такому случиться - именно эту пословицу и вытащили по жребию наши девочки! Конечно, они ее не отгадали, единственные из всех команд.

Стыдно теперь смотреть им в глаза. Нет мне прощения!

Вот ведь какая штука получается. По всему выходит - грех на мне, выражаясь старыми категориями. Пусть не ахти какой большой, пусть маленький, и так даже легче, на примере такого рассудить - что же делать мне? Замаливать его? Стоять на коленках и просить искупления? Нет уж, дудки! Не выпросить его - кто его даст, это искупление? - смешно и думать! Хочется вот что: делать теперь добро - только тогда люди - нет, не то чтобы простят твой грех, забудут его, нет - они примут твое добро, примут сначала недоверчиво, потом благодарно, а уж потом, может быть, и снова полюбят тебя. Но не забудут ничего. Ни твоих грехов, ни твоей доброты. Память их - залог твоего стремления к добру.

Вот такая философия.

Милитина еще в Москве предупреждала нас о том, что "возможно, венгерские девочки там будут вести себя со свойственной им непринужденностью, и делать все, что им захочется - я имею в виду их привычку в жаркую погоду разгуливать по интернату в одних купальниках, и тому подобные вещи - вам это строго запрещается. Вы - менторы, почти преподаватели, и должны вести себя подобающим образом, вы меня понимаете". Мы прекрасно понимали нашу руководительницу. Там, в Москве, на подготовительном собраниях. А здесь все запреты и постановления на этот счет были растоплены жаркими лучами венгерского солнца, ласково соблазняющими уже с самого утра, когда так и тянет стянуть с себя футболку, чтобы подставить свое тело для их теплых, нежных прикосновений. А что говорить о дневной жаре, когда просто преступление не уделить полчасика из своего свободного времени на удовольствие позагорать если не на Тиссе, и не на лужайке бассейна, то хотя бы на веранде нашего Диакоттона, по примеру Зиты и Кристины, позабыв о всех запретах и постановлениях на этот счет.

И вот я лежу на веранде, в своих недавно приобретенных плавках "Адидас", на расстеленном на полу махровом полотенце. Вообще-то мне больше нравится загорать в кресле, неизвестно какими судьбами оказавшемся на веранде, но очень удобном для принятия солнечных ванн, особенно если положить ноги на перила веранды. Но это мое любимое место, увы, сегодня занято подоспевшим вперед Володей Т. Пришлось поэтому устраиваться на полу. Находятся и свои преимущества - можно лежать и на животе, и на спине, и на боку. Когда лежишь на спине, надо прикрыть чем-нибудь глаза обязательно - иначе зайчики потом будут мелькать до самого вечера. И нельзя ни читать, ни писать - на бумагу смотреть больно - все равно, что в зеркало солнце разглядывать. Остается полностью предаваться неге. Только иногда под солнце забегает тучка и тогда можно взять ручку, что я и делаю. Но вот - снова - солнце.

7 июля.

Плохо. Почти все - плохо. И вчерашнее кино, и... все. А сегодняшние мои замены Сергея на поле! Одни они уже способны отравить все хорошие впечатления этого дня. Моника старается не смотреть на меня. И Ласло тоже.

Осталась одна неделя. А как прошла эта, вторая, я и не заметил. Как будто и не было ее вовсе - так быстро мелькали дни.

И в лагере творятся какие-то безобразия.

Вечером - лучше. Для этого надо было немного поджариться на солнышке, поплескаться в душе, облачиться в новую рубашку и встретить на лестнице улыбнувшуюся мне приветливо - приветливо! Монику. Все снова заплясало, запрыгало в радостном танце.

Как найти и - далее - сохранить счастливое равновесие души на этой тонкой струне, протянутой через три недели, через всю жизнь?

Как научиться радоваться каждой минуте своего бытия, как научиться радоваться и приходящему и уходящему, жизни и смерти?

8 июля.

Занятия надо проводить энергично: бегать, прыгать, скакать по аудитории, петь, плясать перед своими учениками - всеми силами удерживать их внимание, быть в центре внимания. И во всяком случае не нудить и не талдычить: "А почему? А почему?" - Моника уже порывается ответить ему: "Потому, что кончается на "У", но пока еще говорит только мне, тихонько, чтобы он не расслышал. Интересно, кто ее этому научил?

"Какие фрукты у вас в саду?" - "Груши, яблоки, сливы" - при слове "сливы" - смех. Потому что в классе за одним из задних столов сидит Ласло Слива.

Некоторые разыгрывают из себя пинкертонов: "Послушай, Тосиф, Наташа ходила вчера в кино?" Начинается последняя неделя и скоро предстоят расставания. "Ильдико - самой красивой девушке нашего отряда", "Монике - буду любить тебя всегда" - это уже звучат мелодраматические аккорды в моих автографах, которые просят оставить себе на память наши девушки.

Видеодискотека... не знаю, как и рассказать... Потом. Расскажу пока, как танцует Кристина. Нет, потом.

"На кока-коле были мы..." Это целая история. Нашему отряду поручили вот какую работу: откупоривать бутылки и сливать их содержимое в канализацию. Веселенькое досталось дело! На ум приходит "Бостонское чаепитие". Правда, здесь причины совсем другие. У "Тоника" прошли сроки продажи, и партию вернули на завод. Надо было освобождать бутылки, что мы и делали. Стихийно произошло разделение труда - девочки занялись откупоркой, а мы стаскивали ящики с откупоренными бутылками к решеткам канализации и сливали туда просроченный "Тоник"". Хотя и с мужской и с женской стороны выявились противники такого разделения труда - Леве больше нравилось манипулировать открывалкой, а Монике - упражняться с ящиками. Так и работали. Благо все это происходило на открытом воздухе, под солнцем, и можно было загорать, чем мы и не преминули воспользоваться. Даже Ольга не была исключением, за что и понесла впоследствии наказание от солнышка за чрезмерное на нем пребывание.

Мы не были сапожниками без сапог. Ласло и Сергей Сергеевич щедро снабжали нас продукцией завода: "Кока-колой", "Оранжем", тем же, только не просроченным "Тоником". А в конце работы Ласло позвал желающих на дегустацию более серьезных напитков.

Почему бы и нет? Заодно познакомлюсь вплотную с работой одного из цехов, занятым разливкой "Cherry Brandy". Там каждому экскурсанту великодушно выдали набор этикеток всех производимых на заводе напитков.

По традиции, домой уходили не с пустыми руками. Кроме заработанных денег (на второй экскурсионный автобус) прихватили с собой десять ящиков "Кока-колы".

С Кристинкой очень интересно танцевать. Угловатая, и неопытная, и... все, что угодно, но - смелая, раскованная и непосредственная - невероятно, но все эти противоречивые свойства принадлежат одной ей - Кристинке-тростинке, девочке, подростку.

Танцевать - хорошо. Если это не видеодискотека. А когда на экране демонстрируют умопомрачительные вещи типа сцен из садистских фильмов или из фильмов-ужасов, или показывают Донну Саммер в чем мать родила, или Диких Ребят из "Дюран-Дюран" - и все - высочайшего класса исполнения - это представляет собой такое зрелище, при котором даже самые жестокие по популярности ритмы не способны вызвать у вас ничего, кроме легкого в их такт покачивания, и вы только делаете вид, что танцуете, потому что не можете вы танцевать - все внимание приковывается к происходящему на экране.

Впрочем, кто хотел потанцевать, тот уходил в глубину зала, чтобы не видеть экрана. А мне было интересно посмотреть. "We are the world, we are the children", "Wild Boys", "Life is life" - эти и другие песни уже сами по себе заслуженные хиты - а тут нам еще представлена возможность посмотреть их в игровой демонстрации - что для меня оказалось зрелищем, впечатление от которого останется у меня надолго. Как и от танца с Кристиной.

Я сижу на веранде, в своем любимом кресле - ноги на перилах, читаю (в десять утра солнце еще позволяет читать). Кто-то сзади подошел тихо и на глаза мне положил ладошки. На запястье негромко стукнулись пластмассовые кольца - у Моники сегодня на занятиях видел такие. "Ходь вадь?"

- Спасибо, хорошо.

- Ты хочешь пойти на почту?

С Моникой я готов идти куда угодно.

- Ну тогда пойдем.

Эти мои легкомысленные надписи на фотографиях неожиданно для меня произвели на обеих девчонок сильный эффект - Ильдико весь день дарит мне благосклонные взгляды, а Моника вновь стала веселой и одновременно с этим - застенчивой до растерянности. И еще - в честь какого праздника она так разоделась? - розовая юбка с золотым люриксом, голубая полупрозрачная блузка и эти клипсы - красные до неприличия - почему ей идет любой, самый нелепый, маскарадный наряд? И к чему это? Ведь не ради прогулки на почту?

Я тогда неправду написал, что я люблю ее и буду любить всегда - вовсе я ее не люблю. За что ее любить? Это отвратительная, глупая девчонка, похожая своими повадками на мальчишку - озорного и капризного. Она учится в классе Ласло - не он ли постарался, чтобы ее включили в мою тройку?

Катя разрешает мне не присутствовать на занятиях. А я хочу, хочу присутствовать на занятиях. И не только на занятиях. Я хочу присутствовать везде - на кружках, на уроках пения, в спортзале, на утренних зарядках; я хочу быть чаще в своей комнате, в комнатах, где живут мои друзья, я также хочу не пропустить ни одной дискотеки, ни одного интересного фильма в местном кинотеатре, я хочу... Я многого хочу, и не надо меня беречь и обо мне заботиться - лишь бы хватило сил на все. А свою работу фотографа я выполняю неплохо и без особого напряжения - и даже - мне нравится моя работа. Опыт прошлого года позволил избежать разных технических трудностей и сейчас тружусь почти только в свое удовольствие, причем с не меньшей отдачей.

У Зиты появился приятель - она и не расстается с ним. Надо ждать от Моники действий. Будем ждать.

9 июля.

Вчера мне помогали Кристи и Ева. Это приятно, когда кто-нибудь приходит и предлагает свою помощь. И вдвойне приятно, когда приходят такие девочки, как Кристи и Ева. Я сижу за фотоувеличителем и кидаю в ванночку с проявителем экспонированные прямоугольники бумаги, которые подхватываются пинцетом Кристи и полощутся там, пока на бумаге не появятся картинки. Девчонкам очень интересно видеть рождение снимков, интересно узнавать на них себя и своих друзей - каждое узнавание вызывает у них бурю эмоций, комментариев - иногда даже приходится их утихомиривать - ведь ночь, люди спят! - но, конечно, когда я вижу, что моя работа вызывает у людей столько чувств - это приятно. И еще. Эта Кристина серьезная в выполнении своей части работы до несерьезности, до смеха! Иногда она (бывает) увлекается разговором с Евой и забывает вынимать чернеющую уже к этому времени фотографию - я потихоньку подталкиваю ее - мол, не спи! - Кристи мгновенно спохватывается, и это ее "ага" - такой легкий, симпатичный значок того, что она понимает, что требуется делать - она вовремя выхватывает созревшую фотографию и сует ее в воду, затем - в закрепитель.

Между делом Кристи поведала о том, что жалко будет уезжать из лагеря - "здесь мы нашли друзей, здесь так хорошо нам вместе". И "здесь - вкусная кухня". Это она в самую точку попала, с кухней.

Все же несколько фотографий мы с ней проворонили.

Сижу в нашей классной комнате - почти весь наш отряд здесь - сидим, занимаемся каждый своим делом - слушаем "Модерн Токинг" - почему-то после утренних занятий никто никуда не захотел уходить отсюда - комната наполнена тихим, спокойным счастьем.

Хорошо мы живем, честное слово!

В одной из комнат Лева рисовал декорации к вечеру сказки. К столу, за которым он работал, подошла Ольга Д. Посмотрела на рисунки, похвалила художника и... потом она взяла и сделала несколько глотков из бутылки "кока-колы", которая стояла на столе. Лева не успел предупредить, что в бутылке вовсе не "кола", а вода, в которой он полоскал свои кисточки и которая случайно окрасилась в цвет популярного напитка, точь-в-точь "кока-кола", не отличишь. Особенного ничего не случилось - просто Ольга сделала страшные глаза, закрыла ладонью рот и выбежала из комнаты.

Постоянно подходят ко мне все и просят, умоляют, требуют фотографий, фотографий. И я делаю фотографии. Я их штампую. Вчера лег в три.

У меня еще есть пять минут. Сегодня меня снова выпускают на волейбольную площадку. Покажем класс!

Вечер.

Произошло нечто из ряда вон выходящее. Во время игры я попробовал поднять мяч, отскочивший от Моники, потянулся за ним и упал прямо на нее, причем коленом ударил ее в лоб, а ее голова от этого удара ударилась затылком об пол. Страшно сейчас вспоминать. Игру остановили, взяли тайм-аут. Потом она все же доиграла, кое-как, до конца. Мы выиграли. Но что мне теперь от того, что мы выиграли? И ей каково? В Диакоттон она шла, обхватив голову руками. Я пробовал подойти, спросить, извиниться - и теперь уже мне надо извинить ее за ее вздорную грубость, которой она ответила мне - хотя во всем виноват я - куда я полез? зачем? - доставать какой-то безнадежный мяч, через нее! Ударилась она сильно, вернее, я сильно ее ударил - и все может быть очень серьезно - я подошел к Ласло, попросил у него узнать у нее, как она себя чувствует, не требуется ли какая помощь - мне-то она ничего не отвечала. Плохо получилось. Очень плохо.

Сейчас наши венгры пишут контрольную работу - что Моника может написать после такого удара? Ну почему я способен только на такое - почему все не так у меня выходит?

Ласло молодец - запустил поиграть Кристи вместо Зиты, и меня вместо Сергея Сотникова, хотя и Зита, и Сергей играли совсем не плохо - запустил для того, чтобы и мы, запасные игроки, почувствовали себя участниками победы. Лучше бы он меня не выпускал. Как теперь Монике в глаза смотреть? Это же надо, таким детиной на девчонку упасть! Пусть она вздорная, капризная, взбалмошная, и еще, и еще - но я не лучше ее.

Следующий день.

Я в Венгрии уже не раз,

На этот раз - в последний раз

Насчет работы - тут я пас,

Хочу купить я "Адидас".

О, Тисакечка!

Какое чудное местечко!

Есть тут бутик, есть эттерем,

Есть и бюфе!

Давным-давно уже отбой,

Мой ученик отправлен спать,

Я на него сегодня злой,

За что достался мне такой?

Но все же -

Ночью отдохнуть мы можем!

Чайник ставлю и гитару

В руки беру!

Вечер сказки - событие в культурной жизни лагеря грандиозное. Уже тот факт, что за вечер я нащелкал три пленки, о чем-то говорит. Конечно, наш отряд не смог создать нечто выдающееся, но роль ученика, сыгранная Моникой, и эта моя "песня ментора" произвела впечатление, и сейчас я пишу подаренной мне ручкой - она так хорошо пишет! А вот второй отряд, где режиссировал Тимур - его постановка произвела настоящий фурор, особенно его собственные выходы в роли Владимира Николаевича, с мегафоном. И еще отлично получилось у Володи Синячкина - его роль бабки-сказительницы - зрители падали со стульев.

Мы только что вернулись из Кечкемета. Сейчас сижу у себя, проявляю вчерашние пленки. Полминуты осталось вторую проявлять - как бы не прозевать. Напишу потом про сказки поподробнее. И про Кечкемет.

После ужина пишу.

Вернулись из Бассейна, где я "показывал класс". Моника тоже была лучшей среди девочек. В заплывах участвовала и Катя - для массовости. После того, как все окончилось, пошел в термо-бассейн. И правильно сделал - в это время зарядил дождик - мелкий до неприятного - под таким дождем домой идти удовольствия мало. Зато очень приятно понежиться в бассейне с горячей водой. А тут еще венгры, находящиеся рядом, узнав, что мы русские, из лагеря, организовали нечто типа концерта под открытым небом. Помогал им в этом Володя Синячкин - наш признанный ведущий уроков пения, подключилась и Наташа. Что только не пели: и "Подмосковные вечера", и "Катюшу", и "Оз о сеп", и "А чинари хедек..." Я и тут фотографировал, прямо в воде. Скоро под водой научусь снимать. Подошла на голоса Катя, залезла к нам в воду, присоединилась к очередной песне - пела, пела, и только через несколько песен спросили у нее неуверенно: "Модьяр?" - "Иген" - для наших друзей это было ошеломляющим открытием. Они думали, что она - советский преподаватель - Катя все время говорила по-русски.

Пели до тех пор, пока не закончился дождик и нам нужно было идти на ужин. Взаимные приглашения, адреса...

Время, проведенное с Моникой в Кечкемете буду вспоминать часто, с удовольствием.

Как только мы приехали в город, вывалились из автобусов и Тимур уже тащил меня к Еве и Ильдико, подошла Моника и спросила: "Ты с кем хочешь идти в город?" - "Только с тобой".

Мы пошли к ней домой. Улица Шандора Петефи - главная улица города - не знал я, гуляя в прошлом году здесь с Кларой и Сашей Ивановым, что на этой улице, в доме номер одиннадцать живет моя будущая ученица Моника Варго! Мы поднялись на лифте на восьмой этаж и по открытой террасе (отсюда было видно половину города - невысокого, в красных черепичных крышах, утопающих в зелени деревьев), прошли к дверям ее квартиры. Она открывала дверь, приглашала меня вовнутрь, в гостиную, а мои мысли были заняты попытками вспомнить, в связи с чем мне так знакома цифра 144. Так тогда и не вспомнил. Только сейчас дошло, что этот же номер имеет московский автобус, на котором я часто езжу от УДН до Октябрьской площади. Дома никого не было. Моника показала, куда можно сесть, сама стала звонить по телефону. Маме, как я понял. Пока разговаривала, я смотрел вокруг себя. Скромно обставленная комната, телевизор, книги, цветы. Дверь на балкон, откуда хорошо просматривалась другая половина города, более молодая, современная, с высокими коробками многоквартирных домов. Внизу шумела широкая улица, ведущая в центр, где видны были купола обеих церквей - католической и протестантской, шпиль городской ратуши.

Моника принесла из другой комнаты магнитофон, включила музыку и снова взялась за телефон.

Следующий день, четверг.

Моника мало уделяла мне внимания, да я и не требовал от нее ничего особенного. Спасибо ей и за то, что взяла меня с собой, показала, как она живет.

Зашла соседка, молодая женщина - я ее уже видел на одной из фотографий, которые показывала мне Моника - ей надо было сходить в магазин и поэтому она хотела оставить при Монике свою девочку. Малышке было три года и она - очень спокойна и печальна. "Почему она никогда не улыбается?" - "Это только сейчас". Моника посадила ее к себе на колени и не выпускала из рук до самого прихода соседки. Я фотографировал их.

Единственным угощением, которое предложила Моника были кукурузные палочки. Она вывалила их из целлофановой упаковки в большую стеклянную вазу и мы дружно хрустели, пока не съели их все. Моника пригласила меня в другую комнату - свою и брата. Здесь было интереснее. Было видно, что здесь живут подростки: над кроватью брата вся стена была заклеена плакатами с голыми девицами, мотоциклами, "Оменами" и "Битлами". У Моники на ее столе стоял альбом Greatest Hits любимой ее группы Queen. На столе же Моника обнаружила открытку, пришедшую, видимо, в ее отсутствие. Она эту открытку долго читала, потом, улыбнувшись, показала ее мне: на ней не было написано почти ничего - только два или три слова, по диагонали, и адрес. "Это от друга", - сказала.

Вернулась соседка. Моника возвратила ее девочку. Женщина стала прощаться. Опустила девочку на пол, что-то шепнула ей. Девочка подошла ко мне, ткнулась в мое колено. Я поднял ее на руки, чмокнул в щечку. Женщина улыбнулась, что-то сказала ей и девчушка поцеловала меня в губы. Или - прикоснулась своими губами моих? Вспоминаю это снова и снова, и не могу найти слова, чтобы как-то описать этот поцелуй, это прикосновение ко мне, прикосновение девочки, невинного ребенка, чья чистота всколыхнула во мне столько хорошего, доброго! Совсем не хочется писать - только вспоминать, вспоминать это.

Они ушли. Мы еще немного посидели. Моника спросила, не хочу ли я чего-нибудь. Выпить? Чаю, если можно - что еще просят, если предлагают? "Тогда пойдем". Мы спустились вниз, перешли улицу (в Кечкемете большинство улиц - с "зебрами" - стоит на такую ступить - и машины останавливаются, дают возможность перейти на другую сторону), зашли в маленькое кафе. Внутри было почти пусто, только за стойкой бара стояла девушка, и несколько парней сидело за одним из столиков. Парни узнали Монику, поприветствовали ее. Она немного поговорила с ними, пока нам готовили чай. Чашки из полупрозрачного матового фарфора, сахар - отдельно в блюдечке. Круглые столики, полумрак, тихая музыка. Моника напротив меня сидит. Допила чай, достала ломтик лимона, положила в рот, улыбнулась - пойдем?

Вышли. Она подвела меня к одному из подъездов ближайшего многоквартирного дома. У входной двери - табло с номерами квартир и с переговорным устройством. Моника нажала одну из кнопок, поговорила с кем-то, видимо, с подругой - мы зашли вовнутрь. Лифт поднял нас на пятый этаж. Мы прошли к нужной двери. Она была приоткрыта. Моника зашла и меня пригласила. Нас встретила целая толпа девчонок и парней - молодых, симпатичных, улыбающихся. Я уже подумал, что эта компания собралась специально для меня и Моники, но вскоре оказалось, что это не так. Они поприветствовали нас и удалились в комнату, на кухню, как я понял, оставив нас с девушкой, которая, как я понял, была здесь хозяйкой, судя по ее одежде: на ней не было ничего, кроме белой ночной рубашки. Она, наверное, только-только встала с постели. Мы еще стояли с ней в прихожей, когда входная дверь открылась и нам пришлось потесниться: зашел высокий симпатичный парень, самый симпатичный из замеченных мной гостей. Он поздоровался с нами приятным низким голосом, направился к хозяйке. Девушка бросилась к нему на шею, прильнула к нему, нежно поцеловала в губы. Моника не стала ждать, пока на нас снова обратят внимание, провела меня в комнату, где не было никого - это была спальня и гостиная одновременно - постель еще не была убрана, горел яркими цветами экран телевизора. Скоро сюда пришла хозяйка, села рядом с Моникой - они надолго ушли в разговоры. Какой это красивый язык! Как они разговаривают - эту музыку можно слушать и слушать.

На полках много книг, пластинок. На одной из полок рядом с обычными книгами стояла коллекция миниатюрных книжечек - штук сто томиков, размером со спичечный коробок каждый - от сочинений Карла Маркса до Экзюпери - все на оригинальных языках. Это было единственное, ради чего я осмелился встать и подойти, чтобы посмотреть. А остальное время, пока Моника разговаривала с подругой, смотрел какую-то музыкальную передачу по телеку. По комнате бегали два совсем молодых и очень озорных котенка - они носились друг за другом по постели, по креслам, иногда - по нашим ногам, прыгали на гардины. А когда Моника, наговорившись, собралась уходить, и я вместе с ней, оказалось, что шалунишки забрались в пылу игры в ее пакет и долго не хотели оттуда вытряхиваться.

Когда мы уходили, все вновь высыпали в прихожую, стали прощаться.

Мы отправились к маме Моники на работу. На улице встретили Ласло. Он шел нам навстречу. Наверное, домой (Моника показывала с террасы, где живет Ласло, и где их гимназия находится). "Сио!" - "Сио!" - обменялись приветствиями и пошли дальше своей дорогой. Мне показалось тогда, что они с Моникой переглянулись как-то странно, чуть ли не как заговорщики, с пониманием друг друга. Но тогда я не придал этому значения, слишком я был польщен вниманием и заботой моего милого экскурсовода Моники.

В здание полиции, где работала мама, Моника меня не пустила: "Полиция!" Пришлось ждать ее у входа. Ждал долго. Моей персоной заинтересовался один полицейский, дежуривший неподалеку. Подошел ко мне, спросил по-венгерски, не нужна ли какая помощь. Неужели у меня был такой жалкий вид? Надо было с ним поговорить - он был настроен весьма дружелюбно, улыбался, когда подходил. А я просто сказал, что нет, все в порядке. Он и отошел.

Скоро Моника вышла. Ее мама выглянула из дверей, улыбнулась мне, кивнула - Моника, конечно, сказала, кто я такой. Они поцеловались, я махнул рукой, мы пошли. Моника поделилась со мной бутербродами, которые ей дала мать. Так мы и гуляли по городу, уминая аппетитные гамбургеры. Заходили в часовой магазин - я искал себе часы. Моника покупала и угощала меня всякими вкусными и сладкими вещами, мне трудно описать все эти конфетки, помадки, выпечку, что продается здесь на каждом шагу - в миниатюрных пластмассовых коробочках и пакетиках. Мне же трудно разобраться во всем этом изобилии - что стоит покупать, а что - нет. Моника же никогда не ошибалась, угощая меня чем-либо - все было изумительно-восхитительно на вкус!

Колокола над зданием городской ратуши заиграли свою старинную, чудную мелодию - и нам пора собираться у автобусов. Поспешили к центру.

Кечкемет - действительно прекрасный город и я понимаю Монику, любящую его "очень-очень". И я, кажется, понимаю, почему она взялась ходить со мной, и так была добра ко мне сегодня - конечно, из любви к своему городу. А я был для нее чужой, чужой! Опять же, Катя наверняка приказывала не бросать своих менторов.

А вечером была дискотека. "We are the world, we are the children" - все венгры поют эту песню. А чего стоит "Сюзанна"!

12 июля.

Чем ближе к концу, тем печальнее.

Вчера устроили вместо вечернего занятия чаепитие. На нем дарили друг другу сувениры на память, говорили какие-то слова. Фотографировались всем отрядом, ходили гулять на Тиссу. Было на реке тихо, безветренно. Казалось, что Тисса - вовсе не быстрая и не мутная - отражались в ее гладкой поверхности закатное солнце и темнеющее небо. У нас была гитара и, конечно, я пел свою "Клару", по возможности не очень громко, потому что и так песню было слышно всей Тисакечке. Потом пошли на вышку, где я когда-то, в самом начале нашего знакомства стоял с ней рядом-рядом. Мы смотрели на такой же закат, на Тиссу, и я все не решался ее обнять. Сейчас Моника одна. Она печальна и задумчива - что-то случилось? Ласло знает - тоже не подходит к ней, не спрашивает. Значит, так надо - не мешать ей, не беспокоить.

Потом половина нашего отряда пошла в лагерь, а Ева, Кристи, Моника Миклош потащили нас с Петровым кататься на качелях. Из-за меня осталась, не пошла в лагерь и Моника Сабо. Всей этой шумной компанией мы залезли на доску одних качелей и устроили на них такие взлеты и падения, что девчонки визжали и плакали от восторга, а мы с Сергеем орали что-то невозможно-хулиганское и безрассудное. Как тогда никто из нас не свалился и не сломал себе шею - удивляюсь. Мы дебоширили таким образом до полуночи. Потом пошли в Диакоттон. Мне еще надо было печатать фотографии - мы договорились с Атиллой. Кристи и Ева попросились присутствовать.

Сегодня - такая усталость - делать ничего не хочется - а ребята просят и просят фотографии. Придется сегодня специально посидеть над заказами. Чтобы не забыть, кто какие фотографии просит, я записываю все на другой стороне этой тетради - уже половину исписал!

Ну нет времени совсем на дневник!

Пока охлаждался проявитель, черкнул несколько слов. Неожиданно, но - факт: мы - победители веселых стартов, и в общем зачете - вторые, что еще весьма спорно - по очкам у нас выходит первое место. И это - не учитывая плавания, где оба первых места - и у девчонок и у парней - наши. За веселые старты нам дали медали - почти золотые! Все довольны. А мне стало ясно, что наши венгерки - они еще дети! И я сомневался! И не принимал всерьез Катины уверения в этом. Дети! Только у детей так горят глаза во время игры. Только у детей так наивно открываются рты, только дети способны ничего не замечать вокруг, увлекшись игрой, забыть все на свете. Или я не прав? И если бы этот ребенок полюбил меня, не стал бы я думать и видеть другое? (я начал плести глупость - стал бы я видеть и думать другое, конечно, если бы она меня полюбила, но тогда, если она способна полюбить, разве можно ее называть ребенком?)

Сергей Сергеевич пристал: "Спой "Клару" на прощальном вечере!" Повел меня к Милитине - на прослушивание. С ненастроенной гитарой, ужасно фальшивя, в полголоса, я кое-как пробубнил два куплета и к удивлению своему услышал: "А что, нормальная песня - пожалуйста! Почему бы и нет?"

Коля с Левой тоже готовятся: сколачивают группу для исполнения одной песни, ими сочиненной. Меня тоже пригласили. В песне - добрые и нежные слова о наших девочках, признание им в любви. И все это на мотив "Сюзанны". Прекрасная песня!

Век бы играл в теннис с Евой - так легко и спокойно с ней.

Суббота.

Все. Они уехали. И увезли с собой наши сердца. Остались одни воспоминания. Больше приятные, слава богу. Иногда - грустные, но все равно - приятные.

А последняя ночь и день особенно памятны. Кажется, зачем записывать - разве это можно забыть!

Как весь вечер протанцевал с Ильдико? Как потом гуляли по ночным улицам Тисакечке, забрели черт знает куда и еле нашли дорогу назад? И как потом долго не могли попасть в Диакоттон, потому что двери уже были заперты и нам пришлось залазить через окна моей фотолаборатории? И как потом еще печатали фотографии, уже вместе с Этелкой, которой тоже почему-то не спалось. И рассвет, который мы встречали в клубе уже, за пианино? И весь этот день - в слезах, в прощальных поцелуях, в последних словах!

Теперь тоскливо в Диакоттоне и у меня внутри. В груди нет ничего, кроме тупой, неснимаемой тоски. Девчонки смывают ее слезами, а мне что делать?

Воскресенье.

От тоски трудно отделаться. Не помогает ничто - ни бар, куда мы вчера ходили с Сергеем и Тимуром пить пиво, ни прогулки по Тисакечке. А фотографии, которые мы с Тосифом делали вчера, только усугубили настроение. Но с ними (с фотографиями) - кончено. Сегодня упаковал свою лабораторию, прибрался в отведенной мне комнате, сдал комендантше ключ.

Сейчас лежу на террасе, загораю перед обедом. После обеда собираемся идти в бассейн.

Приезжали две венгерки, возвращали Настю, которая ездила с ними в гости, еще раз прощались.

Монику Сабо жалко - но что было поделать, если нравилась мне не она, а Ильдико! И ведь ей было обидно, что я весь вечер танцевал с Ильдико, всю ночь где-то с ней гулял, возвратился только под утро. Когда мы с И. поднялись на третий этаж, нас затащили в классную комнату, где собрался почти весь наш отряд - пили чай, танцевали. Была здесь и Ильдико. Была здесь и Моника С. Интересно, что она не питала никаких плохих чувств к Ильдико - наоборот, она даже постаралась подружиться с ней в последнее время, чтобы как то чаще бывать со мной. После такого как мне думать о Вике и о том, что мне рассказала про нее Ильдико?

В лагере из преподавателей - только С.С. С ним и с Володей С. были после обеда в бассейне. Была еще Марина и Оксана. Народу было в бассейне известно сколько - воскресенье! Зато было на что посмотреть. Впрочем, ни на кого после наших венгерок уже смотреть на хотелось. Одна Кристи чего стоит - в такую девчонку можно влюбиться безумно - бывают же на свете такие чудеса, как Кристи, и Ильдико, Ильдико из нашего отряда!

Как водится, сгорел.

Когда возвращались домой, увидели, что клубные двери открыты нараспашку - через них и зашли в Диакоттон. В клубе Коля Кащеев, Лева и Петрович играли в теннис. Видимо, играли давно - уже и играть устали, так, помахивали вяло ракетками. А вот чувство юмора у них никакая усталость не берет - с этими ребятами только и можно развеять тоску. Присоединился, получилось двое на двое. Зачалась игра серьезная - можно было валиться с ног от смеха - четверо бугаев, в плавках, босиком, носятся вокруг теннисного стола, машутся ракетками как топорами и выделывают вдобавок такие "па", при виде которых нормальные люди обычно пожимают плечами недоуменно или выразительно вертят пальцем около лба. Решили играть до ста. Сбились со счета и начали играть двумя шариками. Потом правила игры ужесточились. Надо было ударить шариком так, чтобы он отскочил в потолок, ударился об него и полетел на другую половину стола. Потом вовсе стол убрали и стали играть в теннисный бадминтон. Устали стоять на ногах и стали играть сидя в креслах. Была еще выдвинута идея придвинуть телевизор и поставить на столы кока-колу, чтобы между тем как шарик летит к противнику и от него назад успеть посмотреть последние новости и хлебнуть из бутылочки тонизирующего напитка. Кто-то развил эту идею и предложил посадить на колени девочек, чтобы между делом еще можно было бы заниматься и любовью.

К вечеру стали съезжаться те, кто был в гостях у своих венгров - немного гордые тем, что их пригласили. Конечно, они гордились этим по праву - значит, крепко ребята сдружились.

Появились и преподаватели - веселые и шумные. Поймали меня, завели в свою комнату, дали гитару и потребовали "Клару". Успех песни удивителен - люди смеются - и мне смешно. В коридорах только и слышно: "О, Клара!.." Катя интересовалась - кто же эта Клара?

Последняя ночь в интернате. Завтра едем на Балатон и потом два дня проведем в Будапеште. Все-таки, несмотря ни на какие передряги, это лето мне удалось лучше, гораздо лучше, и я, кажется, знаю, почему. И не скажу.

Одна из девчонок написала в своем дневнике: "Сегодня мы с ментором ходили на Тиссу загорать. Погода была жаркая и мы кончили быстро. Я хотела еще, но надо было идти на обед".

Моника со своим дневником получила второе место. Еще бы! - ее прилежность, аккуратность, фантазия в оформлении, ее крылатые фразы типа "Мы им покажем класс", "все было клево" и, плюс ко всему - мои фотографии, фотографии на каждой страничке - специально для ее дневника делал, и даже фотографировал кое-что специально для ее дневника. Еще бы - любил! Любить человека - это прекрасно! All you need is love! Еще прекраснее, когда (нет, только тогда и прекрасно), когда тебя любят тоже. Правда, всегда думаю при этом, что человек, который меня любит - он обманывается. Просто он не все обо мне знает.

"Как жалко, что мы узнали друг друга только недавно!" Когда мы поднимались вверх по лестнице - я провожал ее до ее комнаты - мы остановились. Так не хотелось расставаться! Я обнял ее, поцеловал, хотел поцеловать в губы. Она же подставила щеку, только прижалась ко мне, обняла неумело.

Зачем это нам? Мы больше никогда не увидим друг друга, и, потом, не будем писать, и, потом - забудем друг друга. И то хорошо, что все, что было у нас - было таким светлым, таким чистым. И это - главное.

Мы не расстались тогда - пошли наверх, на третий этаж, где почти весь наш отряд бодрствовал: за Ритой должны были приехать очень рано, и никто не хотел ложиться спать, чтобы не проспать ее отъезд. Мы присоединились к компании, пили чай, танцевали.

Уже было светло, когда приехали Ритины родители.

Вторник, утро.

В номере будапештской гостиницы. Весь вчерашний день проехал на колесах. Катались на Балатон, к вечеру приехали в столицу.

Но хочется начать не с вчерашнего, а с позавчерашнего. Позавчера мы еще были в Диакоттоне. Почти всю ночь, часов до четырех смотрели кассеты, любезно предоставленные нам вместе с видиком недавно приехавшим сюда из Будапешта молодым учителем. С собой он привез кучу детей десяти-двенадцати лет, как мы поняли - отдыхать, жену, молодую и симпатичную, и этот самый "JVC". Коле Кащееву больше всех понравился учитель - молодой бородач, умело обращавшийся со своими детьми - для них он был бог - всевидящий, всемогущий, справедливый и добрый, мне больше всего понравились дети - непосредственные, самостоятельные, сообразительные, с ясными, веселыми глазами. Жена учителя понравилась всем. И всем понравился "JVC". Бородач дал нам его под Колину ответственность, научил, как пользоваться.

Я как раз закончил печатать фотографии, поднялся наверх, гляжу - ребята смотрят в классе телик - музыкальную программу. В общем-то, это не редкость для венгерского телевидения - показывать вечерами развлекательные программы. Я так и подумал сначала, что это телевизионная программа. Присел посмотреть вместе со всеми. Только удивился немного - был уже первый час ночи, и, потом, показывали сплошным потоком концерты западных групп, без перерыва - полчаса смотрю, час, полтора! Даже для венгерского ТВ это было необычно. Тогда то я понял, что смотрю видеозапись. Слева от телевизора стоял присоединенный к нему ящик с видеомагнитофоном, и Коля, когда закончилась одна кассета, перемотал ее и поставил новую. Тоже записи концертов. Я уже писал, что это за зрелище. Ей богу, можно смотреть не переставая и не уставая два, три, четыре часа - это было интересно. Тем более что записи были свежие, группы и певцы - самые популярные (на Западе, я имею в виду). До Венгрии я ничего о них не знал - Duran Duran, Limahae, Modern Talking. Особенно сильное впечатление оказала на меня песня, которую исполнял какой-то англичанин (к сожалению, не запомнил его имя). "It's a shame" - это тот случай, когда исполнение надо не только слышать, но и видеть - это целый драматический спектакль. Поразительна игра певца, мимика лица, его жестикуляция - бесподобно! Посмотрели еще серию из "Звездных войн" и что-то весторновское, но это было не так интересно. Я пошел спать.

А рано утром - погрузка в автобус, прощание с Диакоттоном, с милыми женщинами-поварами. Вперед, на Балатон! Заезжали в Кечкемет, к Катиному дому, повидались и попрощались с ее мужем Жозефом. На Балатон приехали в десять. На старое место. Мне после вчерашнего обжига на бассейне загорать было уже нельзя - я быстренько только разделся, еще быстрее залез в воду, понежился в теплых волнах венгерского моря и - даешь прогулку в город! Вместе со Львом и Сережей. Мы с Левой не пропускали ни одного киоска, ни одного бутика, чем замучили Петровича до смерти - оказалось, что у него - устойчивая аллергия ко всему, что связано с куплей-продажей. Балатонский курорт по сравнению с прошлым годом еще сильнее обуржуазился - машины всевозможных марок - шикарнейшие Форды, элегантнейшие Мерседесы, игрушечные Тойоты, новые японские модели мотоциклов - с бесшумными (и мощными!) двигателями, на рулях - акустические системы - эдакие суперкомфортабельные музыкальные гробы на двух колесах - мечта комикадзе. Что касается секса - все киоски с печатной и галантерейной продукцией набиты великолепно исполненными товарами этого рода. Правда, этот товар - не самый ходовой - на улицах и на пляже можно увидеть куда более импозантные вещи, особенно под вечер - сексом здесь никого не удивишь - южное солнце, балатонская вода, общая атмосфера курорта создают необходимые условия для отдыха, у кого есть деньги. А деньги здесь заезжие западные туристы оставляют немалые - шик местных отелей и цены на аренду домов в прибрежной зоне красноречиво говорят сами за себя.

Нам не дали вконец обуржуазиться - да и наши денежки не позволяли этого - посадили вечером в автобус - как нам этого не хотелось! - машина весь день простояла на солнцепеке и накалилась до свечения, и - прощай, венгерский дикселенд! - да здравствует Будапешт! Ехали всю дорогу в одних плавках - а вы бы смогли просидеть в хорошо прогретой сауне одетыми? - ну вот, лишь перед самым выходом из автобуса у ворот гостиницы, где мы должны были ночевать, надели рубашки.

Раскидали по номерам свои вещи, смыли с себя дорожную пыль и - айда гулять по вечернему Будапешту! На улице к нам с Тимуром и Сергеем М. присоединился Имре - зашли в какой-то трактир недалеко от гостиницы, просидели там весь вечер. Имре с Сергеем после подались в центр, а мы с Тимуром вернулись домой.

Грустно становится при мысли, что на этот раз "я в Венгрии - последний раз". Так жалко. Я подружился с этой страной, полюбил ее. Тем сильнее, что полюбил не сразу. Помню, в прошлом году я уезжал из Венгрии не с такими чувствами. Да и какие тогда чувства могли быть у меня, если я не видел ничего вокруг, кроме стен своей берлоги, освещенных тусклым светом красного фонаря! А ведь тогда я сделал не больше, чем этим летом. Даже если просто насчитать количество фотографий. А разве только фотографии надо считать? Как бы сосчитать количество положительных эмоций, которые я вызывал у окружавших меня людей, и количество отрицательных. Как оценить баланс собственных ощущений и впечатлений? Вот Сергей Сергеевич всякий раз, когда мне приходится с ним разговаривать, хвалит меня, мою работу в лагере. Было бы здорово, если бы я слышал это еще от кого-нибудь, а не только получал грамоты и премии. Мария как-то сказала, что в прошлом году я был слишком серьезным и "в воду опущенным", а в этом - совсем другой - сильно изменился, стал веселым, интересным парнем. Она права, Мария, хотя и видела только внешние мои проявления, да и то - не так много мы с ней общались, чтобы она в меня глубоко заглянула. Но что бы ни замечали во мне С.С, Мария, ребята, как бы ни объясняли это, один я знаю, чего мне это изменение стоило. Во-первых, я многому обязан Славику Б., его примеру. Он - умнейший парень, у него есть, чему поучиться. Я часто слышал от Сергея М., что было бы здорово, если бы Б. в этом году тоже был в лагере - он многое бы объяснил Сергею, подсказал. А для меня возникает неожиданный парадокс: я бы себя гораздо хуже чувствовал, и по этой причине с большим трудом работал бы, если бы Славик был в этом в лагере. Этот парадокс многое объяснят во мне и дает серьезные основания для других относиться ко мне негативно. И это здорово! Лишь бы мне побыстрее разобраться с этим парадоксом, решить, как жить дальше. Опять же - спасибо Славику - за то, что учусь теперь жить не только на чувствах, но и разумом, учусь владеть и этим, и тем, учусь находить в этом удовольствие даже когда обстоятельства довлеют надо мной. Учусь быстро, безболезненно переключать свое внимание с одного предмета на другой, меняться, менять свое поведение в зависимости от поведения человека. И во всем, в любой ситуации и в любом положении искать и находить приятное и интересное в каждом мгновении жизни.

И ведь жизнь заключается не в труде. Жизнь заключается в труде для людей. Можно, конечно, работать до посинения, до коликов в животе, до дрожания в коленках - но зачем? Кому нужен ты - синий, с болями в животе, с дрожащими коленками? - даже если ты сделал кучу фотографий, а не смог устроить так, чтобы результаты твоего труда радовали всех? Кому нужна такая работа, если она не доходит до людей так, как она должна доходить - принося им радость и удовольствие? Грош цена такой работе, такому труду, такому человеку. А первый год я так и работал - по глупому, на износ - и чувствовал себя героем, жертвующим всем ради труда - и портил всем настроение своим осоловелым от недосыпания лицом, своим "в воду опущенным видом".

В этом году - не так. Иногда даже, когда мне и хотелось пойти в свою фотолабораторию, проявить пленочку, подготовить все для ночной работы, я говорил себе: "Полегче, полегче, тов. Новиков, успеешь наработаться, посиди-ка лучше в комнате, с товарищами, поболтай о том, о сем, побездельничай, сходи с друзьями в бар, сходи с девочками в кино, потанцуй-ка на дискотеке - будет еще время и на работу". И не удивительно, потом только легче работалось. И помощников было столько, что приходилось очередь организовывать. И главное - столько новых друзей - один только Петрович, только Лева чего стоят! И я жил интересной, полнокровной жизнью, видел не меньше, чем другие, и получал (по своему труду) больше, чем другие.

Вечер.

Прошел день. Жаркий был денек. Лучшая форма одежды в летнем Будапеште - трусы и майка, что мы и демонстрировали сегодня с Тимуром. А в комнате нашего номера лучше всего - без майки и без трусов - демонстрирует это сейчас пока один Тимур, без меня.

Завтра еще один день в нашем распоряжении - до вечера. Я уже не ругаю предстоящий Московский фестиваль, сокращающий наше пребывание в Венгрии. Все это с лихвой восполняют два дня - целых два дня" - в Будапеште. Хоть и устал сильно, но впечатлений - на целый год.

Ласло завет нас к себе в комнату.

Пишу уже в поезде.

Всю ночь просидели у Ласло - Имре взял с собой из Тисакечки канистру вина. Сам Имре не выдержал, слег в постель и уснул уже где-то около двух, а мы с Тимуром, Рыжим и Ласло проболтали до половины пятого. Когда уже все позади, и когда уже ничего не будет впереди - можно о многом друг другу поведать, а можно и не говорить - к чему? Но канистра - это не бутылка - и мы говорили, говорили...

Ласло обещал приехать на Новый год. К этому времени я уже, может быть, сделаю и второй альбом, покажу ему. Может быть, совместить этот дневник с фотографиями?

Проезжаем Карпаты. Целая серия тоннелей. Карпаты красивы (смотреть бы на них, любоваться, а я забрался наверх - поспать). Не спится. Все вспоминается, вспоминается этот месяц и ничего не могу поделать с собой - грустно.

"Слава КПСС!", "Владыкой мира будет труд!" - лозунги встретили нас уже в Чопе. Ура!

Этелка так была уверена в том, что я останусь с ней - эта ее уверенное в сторону Ильдико: "Да, иди спать, уже пора" - меня удивило и покоробило. Так же, как и Этелку удивил и покоробил мой выбор. Хотя виду она не подала. Последний день в Будапеште много фотографировал, делать ничего не оставалось - деньги все вышли. На цветную пленку фотографировал, для слайдов. Как обычно, приставали С.С. и Наташа - сфотографируй их здесь, сфотографируй их там!

Посещали Национальную галерею. Видел, как снимают фоторепродукции с картин. Видел недалеко от здания Галереи, как производят раскопки. Весь день был потрачен на то, чтобы помочь Сергею Петрову истратить его неистраченные две тысячи форинтов, не считая не обмененные еще тридцать рублей. Толпой человек в десять водили его по магазинам.

К восьми часам всем надлежало быть в холле гостиницы - грузиться в автобус и отправляться на Восточный вокзал. Многие уже в семь были на месте. По ТВ шел какой-то хроникальный фильм про жизнь эскимосов - тем более интересный, что снят был в двадцатых годах, канадцами - я с большим вниманием посмотрел.

Груша в бутылке.

Банда юнцов в ночной Тисакечке.

Во Львове Володю Т. встретили родные, передали ему покушать и еще кое-что. Конечно, в купе был дан обед. Угостили и Сергея Сергеевича, газировкой. Раскрутили его на рассказ о Польше, где он был в лагере русского языка в 1979 году. Забавно, что волнения в Польше начались именно с того города, где этот лагерь находился и начались они именно в 1979 г., в октябре, после отъезда советских студентов.

Погрузив в вагон чемоданы и ящики, попрощались с венгерскими преподавателями. С.С. подталкивает меня к Марии: "Попрощайся с ней - любит она тебя".

Киев проехали.

в с ё.

главная страничка сайта / содержание "Идиота" №5 / авторы и их произведения