Семен Иванович… Поверьте, я не ворую у Николая Васильевича Семена Ивановича! Вокруг столько Семенов Ивановичей! Например, начальник одного из цехов на заводе, где я, извиняюсь, работаю, - Семен Иванович. Муж моей, так сказать, одной хорошей знакомой - хоть и Иван Иванович, но так и хочется сказать ему: "Ме-е-е, Семен Иванович!" Спишь ли после обеда, рассказываешь ли в курилке политический анекдот, а Семен Иванович так и вертится на языке. Пожурит, мягко выражаясь, тебя директор, Федор Николаевич, а ты уже едва не шепчешь: "Виноват, Семен Иванович". Спросит тебя Федор Николаевич, дескать, как вы думаете, повысить качество нашей установки, а ты в ответ едва не брякнешь: "Не могу знать, Семен Иванович!" - "Да вот и я не знаю, Семен Иванович", - посокрушается Федор Николаевич. "Позвольте разработать план оргтехмероприятий, Семен Иванович!" - "Вы, Семен Иванович, полагаете, что нас спасет план оргтехмероприятий?" - "Под Вашим мудрым руководством…" - "Повышаю вам оклад на 20 рублей". - "Семен Иванович…" - прослезишься ты. Сколько их вокруг, родных моих соотечественников, милых сердцу моему Семенов Ивановичей! Потому как и сам я - Семен Иванович, хотя и Виталий Валентинович.
Семен Иванович Яночкин соблаговолил родиться 26 лет назад. Ныне он женат, имеет одного ребенка и работает на заводе инженером. Свою работу Семен Иванович ненавидит до судорог мышц челюсти и мечтает, чтоб ему повысили оклад этак рублей на 20. Жена Семена Ивановича в порыве любви и нежности, когда заворкуют они как голубки и защекочут друг дружку, бывает, промолвит кипятящим молодую кровь шепотом: "Сенечкин-ин…" Почему именно Сенечкин, про то мне не ведомо, но станем и мы так величать Семена Ивановича. А не то запестрит все вокруг Семенами Ивановичами, и скажет раздосадованный читатель: "Зачем он всех обзывает Семенами Ивановичами? Разве я, к примеру, - Семен Иванович?"
Сенечкин сидит в конторе с восьми до пяти. С ним сидит мужчина средних лет, тоже инженер. Главное, что они делают, это то, что они ничего не делают. Впрочем, они об этом не знают. Их рабочий день начинается так:
- Николай Петрович, вот! Прочтите вчерашнюю "Комсомолку".
- Благодарю вас, Семен Иванович! А я вам вчерашнюю "Правду" принес. Не читали?
- "Правда" дорого стоит, Николай Петрович. Но я вам очень признателен.
- Да, да, прочтите обязательно… Это же надо, какой ужас, какой ужас!
- Да-а, - вздыхает Сенечкин. - 80… нет, 90… иль 85 процентов истории Руси советского периода - коту под хвост.
- Это трагедия! - восклицает Николай Петрович. - Кто ответит мне за то, что водил меня, водил, понимаешь ли ты, туда, сюда, да и привел бог знает куда!
- Это трагедия, какой еще ни одна нация не знала! - вскинув указательный палец, подхватывает Сенечкин. - А ведь мы - это великая в прошлом нация! С нами хотели породниться французские короли!
- О-о! - одобрительно в адрес французских королей качает головой Николай Петрович.
- Ведь мы разгромили Мамая! - вкратце излагает историю Сенечкин. - И шведов, и тех же французов, и… это… кого мы там еще били… да и кого мы только не били!.. Вот какая осанка у народа русского была!.. А теперь что!
- Уничтожили нацию, уничтожили нацию, - енчит Никоолай Петрович.
- А вот я вам, Николай Петрович, "Литературку" принес.
- А я вам "Огонек".
- Да уж после обеда прочтем. Пойдем-ка в столовую.
Подчас удивляется Сенечкин: как это им не надоедает так много говорить. Впрочем, и впрямь: выбьются, порой, из сил и замолкнут часа на два: сидят, ковыряются в чем-то на столах. Но отдохнут - и пуще прежнего обсуждают различные проблемы. Бывает, забежит к ним начальник и сказать что-то хочет. Но они набрасываются на него с двух сторон и, перебивая друг друга, втолковывают ему, втолковывают, а что - так и не поймешь сразу. И бумажки при том одну за другой подбрасывают. Начальник посмотрит на них, опешит; что хотел сказать - все из головы вылетело. Махнет рукой и дальше побежит, дескать, не до вас сейчас, но там как-нибудь и до вас доберемся.
Так и жил Сенечкин: не сказать, чтоб хорошо, да уж и не так плохо. Экономически, конечно, нелегко. Если телевизор захочется купить цветной или стенку, или туфли "Саламандра", или "пьяные" талоны отоварить, свои и женины разом, или прочее какое буржуазное излишество, - так фига! Легче себе задницу поцеловать! Однако же не на Соловках живем и не на Колыме, и на войну в Афганистан не гонят, пронесло. Так уж вы, товарищи, думайте со всех сторон, когда ругаетесь, что Сенечкину живется плохо. Он, между прочим, так не считает.
Тут я сам не могу вытерпеть и встреваю. Ну кто это все придумал! Да это же происки ЦРУ! Нет, я право, разволновался, разнервничался весь. Это ж додуматься надо было: выборы руководителя организации! Эдак мы и до прямых президентских выборов доиграемся! Эдак мы еще догадаемся, что подчиняться следует прежде правительству, а уж остальным - как кому нравится… Вот в наши старые добрые времена… Впрочем, встреваю, встреваю.
Как-то в курилке Сенечкин узнал, что среди прочего есть еще и выборы руководителя организации. Сенечкин был в восторге: демократия! Потом он узнал, уже в другой перекур, что в этом месяце пройдут выборы директора… на их же родном заводе! Сенечкин до того разволновался, что, докурив сигарету, пошел обходить цеха; минут через тридцать вернулся в курилку, выкурил еще сигарету, пребывая в напряженной задумчивости. А там уже время нового перекура подоспело; собрались мужики. Сенечкин и с ними перекурил. Однако возвратить собеседников к обсуждению проблемы выборов директора ему не удалось. Зато к следующему перекуру он тщательно подготовился, прибыл на место заранее, провел генеральную репетицию и, встретив мужиков, обрушился на них речью. Но Сенечкино понимание того, каким должен быть современный руководитель, энтузиазма у мужиков не встретило. Они тотчас перебили Сенечкина и завели разговор о женщинах. Эта всегда популярная тема тоже не пошла; мужики отчего-то нахмурились, недокурили свои сигареты и разошлись. Сенечкин издал вздох догадки, приложив пальцы к губам и округлив глаза: "Кажется, я знаю, отчего они испугались!" - и помчался рассказывать Николаю Петровичу.
Ворвавшись в контору, он резко затормозил в центре, выдержал интригующую паузу и издал победный вопль:
- Николай Петрович! Я знаю! Я все понял!
- Так, так, - Николай Петрович скоренько свернул дела. - Ну-с, мой юный друг, вы нашли рецепт?
-Нет! Рецепт я еще не нашел! Куча академиков пребывает в растерянности, а вы хотите, чтобы некто Сенечкин нашел вам рецепт!
- Ну-у, мой юный друг, - Николай Петрович изобразил гримасу, означавшую уважительное с его стороны отношение к Сенечкину. - С вашим интеллектом, начитанностью, способностью видеть скрытые… м-м… от глаза толпы механизмы и пружины… мы, так сказать, вправе ожидать… и весь народ… то есть, вы обязаны найти рецепт! То есть, вы, молодое поколение, а то кто же?..
- Но рецепт чего? - продолжал орать Сенечкин, указывая в полемическом азарте пальцем в пол; Николай Петрович посмотрел, куда указывал Сенечкин, и вдруг увидел там таракана, пересекающего скорым шагом контору.
- Дави его! - в свою очередь закричал Николай Петрович и шлепнул ногой, но, к сожалению, промазал.
Сенечкин потерял мысль; таракан изменил направление и припустил во весь дух.
- Дави его! - Николай Петрович топал ногами, но, увы, безрезультатно.
- Позвольте мне, - Сенечкин зашел таракану в лоб, тщательно прицелился… и как топнул ногой!
- Так его, - одобрил Николай Петрович. - Да, вы спросили про рецепт?
Сенечкин озадаченно рассматривал подошву.
- Какой рецепт, спрашиваете вы! А вот какой! - Николай Петрович тоже, в конце-то концов, вышел из себя; пришел в центр к Сенечкину, руками стал размахивать; со стороны могло показаться, что один ужасно провинился, а второй за это распекает первого в пух и прах. - Я требую опубликовать четкий, исчерпывающий, от "а" до "я", от первого до трехсотого, к примеру… - Николай Петрович запутался и, будучи не в состоянии оформить словами нахлынувшие чувства, потряс руками, едва ли не воздев их к небу: - Ну, как нам обеспечить прогресс и процветание нации! - Еще немного походил, роняя в словах обрывки мыслей: - Не обеспечил, уйди с дороги… Эх, Россия… К стенке мерзавца!..
- Чем бы отколупнуть?..
Однако наступил обеденный перерыв, поэтому к теме выборов директора вернулись, отобедав.
- Итак, Николай Петрович, - продолжил заседание Сенечкин, - я чего сказать-то хотел: у нас пройдут выборы директора.
Эффект превзошел самые смелые сенечкины предположения. Николай Петрович целых пять минут сидел молча с трудно описуемой физиономией. С не менее трудно описуемой физиономией столько же пред ним стоял Сенечкин. Со стороны могло показаться, что наступила финальная сцена возвращения блудного сына. Наконец, Николай Петрович шевельнул рукой, промычал, и Сенечкин тотчас пришел в движение. Он секунд пятнадцать попрыгал по конторе, как боксер перед боем, и прибежал к столу Николая Петровича:
- Николай Петрович, родной мой, миленький! Представляется уникальная возможность покончить с царствованием кровавого диктатора… ну, я образно, вы же понимаете.
- Нет-нет, все верно. Дай волю, всех бы перестрелял.
- Я в том не сомневаюсь, но мы должны оперировать фактами… уникальная возможность сбросить с престола этого типичнейшего представителя административно-командной школы руковождения… то есть, сталинского представителя… - Сенечкин с тоской подумал, что не может выразить словами мысль, сколь опасен для успешного производства товаров народного потребления и процветания родильных домов руководитель советской административно-командной школы. В какое-то мгновение Сенечкин увидел себя со стороны, но, господи, в каком невыгодном для себя свете! Он замер, повернул голову на притихшего Николая Петровича и тихо, с лютой ненавистью в голосе, произнес:
- Пора кончать с аппаратом!
Для Николая Петровича эти слова явились нечто вроде удара дубины по темечку; он надолго замолчал. Да и Сенечкин вскоре остыл. К концу дня он уже думал: "А ведь давал себе слово не заниматься политикой. Такое брякнуть! А вдруг все вернется к старому! Сегодня они там в демократию играют, завтра перевешают нас всех. Нет, лучше помалкивать". Внезапно его озарила догадка:
- Николай Петрович, у нас тут могут "жучки" завестись?
- Какие жучки? - Николай Петрович теперь смотрел на Сенечкина с недоверием.
- Ну, "жучки". Подслушивающие устройства.
Николай Петрович не ответил. Эта догадка юного друга была для него еще одним ударом дубины по темечку. "Пошел ты к черту, идиот!" - подумал Николай Петрович и дал себе страшную-престрашную клятву - о политике с Сенечкиным больше не говорить. Да и с остальными также.
Возвращаясь домой, Сенечкин не шел, а словно плыл в тумане. Как неосторожно, как неосторожно, качал он головой! На кого замахнулся, дурачина! Детей осиротить захотел, правдоискатель хренов! (Сенечкин в запарке как-то забыл, что у него один ребенок, и, стало быть, если уж осиротить, так ребенка, а не детей).
Сколь, однако, пластичны наши внутренности. Да вот хоть бы и Сенечкин - эвон, чего придумал: внимательно читать газеты. Читает он одну страницу, другую, да все вдумчиво, да со всем соглашаясь, и кажется ему, что смотрит на него грозный, но справедливый дядя; дядя смотрит строго, но любовно; одобрительно качает головой, прячет пистолет в кобуру и застегивает ее; Сенечкину душу заполняют строгость и справедливость; ему кажется, что они с дядей друзья, что он, Сенечкин, совершает подвиг, где-нибудь там Россию спасает, отчего дядя, с которым уже стоит куча других дядей, доволен, и куча тоже довольна; наконец, куча забирает Сенечкина к себе, а чего дальше тому пошло мерещиться, там уж и не разобрать… Но как воспрянул духом наш Сенечкин! Все страхи показались чепухой, так что и читать далее газеты незачем стало.
Успокоившись, Сенечкин решил начать новую жизнь. Новая жизнь представляла следующее: терпеливое времяпровождение рабочего дня… Впрочем, здесь имелось множество уловок, среди которых обсуждение с Николаем Петровичем вопроса, быть или не быть футбольному союзу. Следовало также после работы приходить домой и отдыхать, помогать женушке, лелеять ребеночка, смотреть детективчики, кушать еще надо было и делать ночью с женой чик. И все! И заруби себе на носу, Сенечкин, сказал себе Сенечкин!
Увы, увы, бывают у наших телевизионщиков проколы. Вот однажды, например, по второй программе шел документальный фильм о видном деятеле партии, о том, каким он был талантливым, порядочным и мужественным человеком, о том, что его расстреляли… По республиканскому телевидению шел художественный фильм про то, как одного мужественного милиционера, благородного человека, посадили в тюрьму, где его убили зэки. По Госзаказу, ясно. И хоть фильм был чертовски увлекательным, детектив, боевик, Сенечкин зло прошипел: "А, чтоб вас…" - и включил первую общесоюзную программу. Там шел "Взгляд". Наивный Сенечкин поверил "Взгляду", но и здесь была засада.
Как-то получалось, что Сенечкин не выключил телевизор. Не успел, а потом лень вставать было (он бы так объяснил). Жена рядом примостилась и тоже притихла. Полтора часа мотал Семену Ивановичу душу "Взгляд". Вот вроде отпустит: зарубежная звезда поет на нерусском языке. Чего ж еще, ведь все равно не ясно, о чем поет, хоть бы и о политике. Ну и успокойся; но нет! Прошлые кадры будят внутренний голос Семена Ивановича, и внутренний голос, как заправский садист, начинает его терзать. Вот чуть было не поднялся Семен Иванович и не выключил телевизор. Но внутренний голос, словно имеет реальные руки, очень сильные, не в пример его слабым рукам, и держит, держит Семена Ивановича. И терзает его, и хохочет над ним. А там и новый кадр идет…
Спроси у Семена Ивановича: "Семен Иванович, есть ли у тебя внутренний голос?" И Семен Иванович ответит, что никакого внутреннего голоса у него нет, что внутренние голоса бывают только у душевно больных. Но не знал бедный Семен Иванович, что внутренний голос у него не просто есть, но и что вот уже на протяжении последних шести-семи лет он, Семен Иванович Сенечкин, ежедневно встречается со своим внутренним голосом, беседует с ним и всегда недоволен им. Да и то сказать, слова доброго не услышишь от этого внутреннего голоса: уж такой ворчун, критикан, обидчик, такой неуживчивый, этот внутренний голос Семена Ивановича. Вот и "Взгляд" кончился, а Семену Ивановичу не спится: внутренний голос не дает. "В конце-то концов! - разозлился на него Семен Иванович. - Что вам, Сенечкин один Родину спасет?!"
Спустя три дня после выхода в эфир программы "Взгляд" Сенечкин отправился к товарищу из другого отдела, якобы за тем, чтобы вместе покурить. Он повел товарища сквозь цеха, долго петлял, наконец, привел его в одно укромное местечко.
- Виталий! - обратился к товарищу Сенечкин; он был чрезвычайно сосредоточен и создавал впечатление чертовски ответственного момента. - Здесь ты в полной безопасности, так что говори, что думаешь. Мне ты доверяешь?
- Конечно, - ответил еще ничего не понимающий Виталий, начавший уж было волноваться. - что случилось, Семен?
- Случилось то, что наступил очень важный момент. Может быть, самый важный момент в нашей жизни. Нельзя упустить шанс, предоставленный правительством. Ты удивлен. Да, именно правительством, но самым главным правительством страны. И между прочим, самое главное правительство страны в своей борьбе против местных правительств надеется на народ, то есть на нас с тобой, Виталий!
- В какой борьбе! Семен, ты бредишь?
- Эх, Виталий, ничего-то ты не понимаешь, а еще писатель! Ладно, про борьбу не будем, тебе этого не понять, тебе бы только все лямурчики расписывать… Короче, как ты относишься к директору?
Лишь мгновение задержался с ответом Виталий. Сенечкину он действительно доверял:
- Я ненавижу его больше, чем Сталина, - тихо произнес он.
- Разве можно какого-либо человека ненавидеть больше, чем Сталина?!.. Ну да ладно. Нам всем необходимо консолидироваться, чтобы этот низкий человек проиграл выборы.
Теперь Виталий все понял и запустил про себя в адрес Сенечкина такое сочное матерное слово, что, запусти он его вслух, сразу всем стало бы ясно: народный интеллигент - не чета российскому. Но Сенечкин угостил Виталия сигаретой и две дал впрок, так что Виталий решил немного потерпеть. Сенечкин продолжал:
- Необходимо сформировать общественное мнение. Тебя я попрошу написать рассказ, который бы разоблачал гнусную административно-командную сущность нашего директора. Рассказ я отпечатаю в пяти, нет, десяти экземплярах и развешу его в цехах, заводоуправлении, разбросаю по верстакам и станкам, Далее…
Сенечкин еще с минуту излагал свой план, наконец, Виталий мягко перебил его:
- Извини, Семен, но на меня не рассчитывай, - Сенечкин застыл, открыв рот. - Думай обо мне что хочешь, мне, прочем, глубоко на это наплевать. Директор, конечно, сволочь редкая, но мне удалось с ним договориться, и разрешение поступать в Литературный институт он мне дал. Но взамен - Тихий океан лояльности.
- Виталий, да ты ли это? А помнишь ли ты свой рассказ, как один клерк разрабатывал стандарт предприятия "Правила хождения на полусогнутых"?
- Конечно, помню. Недурно вышло, да? - Виталий устремил взгляд в нечто неконкретное; он весь немного изменился, размяк.
- Ну, вот же!
- Но я его уничтожил, - он встрепенулся. - Как Николай Васильевич второй том. Решил податься в детективщики. Не так накладно, знаешь ли.
- Да какой же ты к черту писатель!
- Какой и все, кто с пирожками, - спокойно ответил Виталий, однако юношеский максимализм Сенечкина начинал раздражать его. - И, послушай, выведи меня отсюда.
Сенечкин долго размышлял над случившимся. Парадокс, недоумевал он: покрываться аллергическими пятнами при упоминании Сталина и тут же продавать душу дьяволу за пирожки.
- Богата Русь мерзавцами, - вынес резюме Сенечкин.
Пессимизм переполнял Сенечкина. Не было, казалось, конца и края торжеству подлости. Пессимизм выплескивался в сильнейшее озлобление, ярость, но сенечкины мышцы были какими-то ватными. Внезапно по Сенечкину словно электрический ток прошел: "Да что же это в самом деле происходит! Человек я или ручная болонка! Все, драться! Кому-то же надо драться! Я буду драться! Я покажу этому негодяю, что есть еще на Руси бесстрашные люди!
Сперва Сенечкин думал пойти к директору и дать ему в морду. Вот он заходит в приемную и решительно продвигается в сторону директорского кабинета. Навстречу бежит перепуганная секретарша. Она в чрезвычайной досаде, потому как предвидела такой поворот дела, да не позвонила вовремя в милицию, КГБ, министру обороны, и теперь полчища, вооруженные дубинками, водометами, гранатометами, пушками, танками, ядерными бомбами, - спешат эти полчища выручать директора, но поздно! Сенечкина переполняет праведный гнев. Директор же настолько струсил, что его аж парализовало прямо в кресле; он сидит, выпучив глаза на Сенечкина, закрывая и открывая рот, как рыба на суше, и ни рукой пошевелить не может, ни ногой. Сенечкин подходит к директору и как даст ему в пятак! Директор бык - и ногами кверху. Сенечкин обходит стол, и как даст ногой директору в живот!..
"Однако, это я уж слишком", - пришел в себя Сенечкин, но предвыборную кампанию решил продолжать. Следующим был Поздняков Ефим Ефимович:
- Ефим Ефимович! Все на заводе знают, что метрологическую службу организовали вы. Вы опытный в этих вопросах специалист, высококвалифицированный производственник. Никто не сомневался, что главным метрологом, когда будет создан отдел, станете вы. И насколько же низким оказался поступок директора: в новый отдел пришел его ставленник, понятия не имеющий…
"Стукач! - мгновенно догадался Поздняков Ефим Ефимович. - Ефим, будь начеку! Но Семен! Так вот кто меня тогда заложил!"
И Поздняков Ефим Ефимович торжественно поднялся и в самом интересном месте, когда Сенечкин излагал свои планы, перебил его, чеканя каждое слово:
- Федор Николаевич - талантливый руководитель и, главное дело, благородный человек! А вы - подите-ка вон!
- Но Ефи…
- Выйдите вон!
Сенечкину пришлось выходить вон, но внезапно он понял причину такого поведения Позднякова Ефима Ефимовича. "Ну, куропатка, гляди не помри сейчас!" - и уже в дверях, с видом, что он более не скрывает своего истинного лица, сказал:
- А я все равно скажу Федору Николаевичу, что вы его ужасно ругали, - и тотчас захлопнул дверь.
Поздняков же Ефим Ефимович постоял, громом пораженный, и плюхнулся в кресло. Бедняга вздымал к потолку карие очи и поговаривал:
- Семен… Сенечка… Я ведь тебе курить давал…
Уставший Сенечкин возвращался в контору. Странные чувства испытывал он. Чудилось ему, что бежит он быстрее пули; бескрайняя толпа заводчан, однако, от него убегает еще быстрее, и впереди всех какой-то вожак, не разобрать какой, но очень на кого-то похожий, но тоже не разобрать на кого, - влечет за собой этот вожак стадо… то бишь, пардон, толпу заводских людей…
- Семен Иванович! - набросился на Сенечкина Николай Петрович. - Вы читали во вчерашней "Комсомолке" о конфликте между Тихоновым и Фетисовым? Не читали? Господь с вами, я вас целый день ищу, чтобы сообщить эту новость! Мне представляется…
Сенечкин воспринимал неиссякаемый поток, извергаемый устами Николая Петровича, как некий шум, не очень его, Сенечкина, донимающий, на фоне которого он молча сидел и отрешенно смотрел на что-нибудь. Он ни о чем не думал; тем не менее понял, что пожаловал старый приятель:
- Здравствуй, Семен!
- Здравствуй, Внутренний Голос!
- Узнал-таки, наконец.
- Почему же ты не обзываешь меня Сенечкиным?
- Сегодня я рад тебя видеть.
- Странно, но и я не испытываю сейчас к тебе злости.
- Мне грустно, Семен.
- И мне.
- Но мне не за других совестно, как тебе. Мне кажется, что так просто и хорошо я называю тебя первый и последний раз. Или я ошибаюсь, Семен?
- Мне страшно, Внутренний Голос.
- Будь мужчиной!
- Н-не могу!.. Вы подбиваете меня совершить глупую выходку!
- О, вы правы, Семен Иванович…
- … Как же нас не может волновать будущее хоккейной дружины! Я считаю, что…
- Николай Петрович. После завтра собирается совет трудового коллектива. Вы, как его член, выскажетесь против кандидатуры директора?
- Обязательно! А, забыл: на послезавтра у меня выписан больничный. Да, так вот хоккей. Что касается меня…
Сенечкин встал и вышел из конторы. Вначале он шел спокойно. Ненависть к тварям придавала сил, а ТО когда еще будет.
Но вскоре кольнуло что-то; почудилось ухмылка Внутреннего Голоса. "Нет! - сказал ему Сенечкин. - Вы меня еще не знаете!"
Покалывания участились, но Сенечкин твердил себе: "Я не раб, раб не я".
Вы меня, конечно, извините, я опять встреваю, но, право же, погорячился наш Семен Иванович. Что ты будешь делать, одолели беднягу галлюцинации вконец!
Словно пьяный, словно накаченный наркотиками, задавив остервенелой хваткой всякие поползновения, скрутив себя в отчаянном порыве силы воли, Сенечкин, покачиваясь, вплыл в приемную и нос к носу столкнулся с директором.
Все эти внутренние голоса, все эти силы воли, всякие там мужество, благородство, уважение своей личности, - вся эта чепуха на постном масле разом куда-то исчезла, сдрейфила, спряталась, оставив Сенечкина в одиночестве; объятый ужасом, он предстал перед директором и зашевелил ртом.
- Чего тебе? - спросил директор.
- Я хотел сказать… что ты… то есть, вы…
Директор вдруг исчез из сенечкиного поля зрения. Все стало каким-то мутным, и лишь пол левым концом повернулся вверх, правым - вниз, и небольно шлепнул Сенечкина по щечке.
- Елена Ивановна, сюда, сюда! - директор не на шутку испугался. - Возьмите там из аптечки что-нибудь. Мальчику плохо!
Прибежала Елена Ивановна. Потом прибежали другие товарищи. Клали Сенечкину под голову какой-то "дипломат", наверно, из кабинета главного инженера, хлопали Сенечкина по щечкам, брызгали в лицо водой, открывали форточку, давали нюхать какую-то дрянь. Вскоре Сенечкин промычал.
- Ничего страшного, Федор Николаевич, - сообщила Елена Ивановна. - Обыкновенный обморок.
Директор успокоился.
- Кто таков? - спросил он, указывая на распростертого Сенечкина.
- Да это так, Федор Николаевич, - поспешили ответить из толпы. - Сенечкин из шестьдесят первого отдела. То есть, Яночкин.
Над Сенечкиным еще возились, когда директор позвонил в отдел кадров.
- Ходора? Посмотри, какой оклад у Сенечкина. Тьфу, зараза, у Яночкина. Из шестьдесят первого отдела… По минимуму? Ну, так оформи ему еще десятку какую, черт бы его побрал! Ходят тут всякие, понимаешь ли, в обморок падают…
конец