Пока в обществе наличествует общезначимое табу, многое не имеет значение. Многое "просто не приходит в голову" - это очень важный момент. Потом "это" приходит в голову - и зачастую оказывается, что внутри ничего нет. Никаких ограничителей. Никакой культуры.
В моменты ломок, когда табу "отменяются", общности рассыпаются - векторы людей обнажаются во всей своей противоречивости и в разные стороны как Лебедь, Рак и Щука. - Наступает хаос, персистирующая гражданская война. Вспомните спор А. Руцкого со своим соратником по Афганистану, приехавшим в Белый дом с президентской стороны в дни октябрьского путча: "Да ты же видишь! - Да ты же сам видишь!!!" - будто бы действительность однозначна, может быть описана простой формулой. -
Единой картины мира больше нет, она рассыпалась вместе с табу, ибо она есть проекция этого табу на Мир.
Люди разные. Одни вышли из Афганистана с глубокой душевной травмой, стремясь забыть пережитый ужас; другие - законченными убийцами. О войне можно писать как К. Симонов, Ю. Бондарев, или как В. Быков - где даже в ужасе есть героизм, есть красивый жест, есть подвиг. Фронтовое братство, описываемое Э. Ремарком, придает смысл даже бессмысленной бойне.
И можно писать как Г. Белль: война как сплошной ужас без героизма, безысходность безо всякого смысла. Война с точки зрения молодой девушки, потерявшей любимого и оставшейся "невостребованной" на всю жизнь. Война с точки зрения неродившихся детей. Война с точки зрения оставшегося пустым дома.
Какую литературу я читал, что мечтал об Афганистане? И я ли один? Вся наша компания стремилась попасть в Афган. Я зачитывался Симоновым, Бондаревым, Быковым. Э. Ремарк был нашим кумиром. Теперь я ужасаюсь внедренной лжи. "Война - катастрофа с точки зрения индивидуальной свободы", - может, поэтому. Героизм вырастает из осознания цели - на войне цель определена без тебя, дисциплиной ты зажат в тиски, и даже если существует Большая Цель, она где-то далеко, почти абстрактна. Бессмысленные жертвы, бессмысленные приказы, связь между которыми и Целью эфемерна. Властвуют, как обычно, худшие. - Власть глупости, канцелярщина. Близость смерти превращает людей в скотов. Нет и не может быть красивых жестов, они остались в первой половине ХIХ века. Сейчас война - это машинное производство по переработке пушечного мяса. Полная и окончательная об'ективация суб'екта. Ложь! Ложь! - апология войны кормится с генеральских столов - только генералы и могут ещё быть суб'ектами войны - и убийцы.
Кто это стоит перед тобой в мундире "мышиного" цвета? Может, это Генрих Бёлль?.. < И увидел я вдали смертное ложе. И что умирают победители как побежденные, а побежденные как победители. И что идет снег и земля пуста. Тогда я сказал: Боже, отведи это. Боже, задержи. И победа побледнела в моей душе. Потому что побледнела душа. Потому что где умирают, там не сражаются. Не побеждают, не бегут. Но остаются недвижимыми костями, и на них идет снег...> (В. Розанов) Политика - грязная штука. Я не могу, не хочу в этом участвовать. Я не должен принимать близко к сердцу то, о чём знаю понаслышке. Мой внутренний мир почти автономен. Кажется, я не изменюсь даже при диктатуре. Высшая ступень конформизма - игнорирование. Или наоборот?..
Злые ветры рвут душу. Я отвечаю не только за себя. Будь я в России, я бы не смог не пойти голосовать - будучи в Беларуси, я не смог пойти. Хотя видения Берхтенсгадена стоят передо мной: неистовый Адольф, топающий ногами на престарелого Гаху: "Чехословакия не способна быть независимой!"
Война рвется к власти каким-то страшным оголтелым способом. Она обращается не к разуму - это еще можно остановить, - но к подсознанию. Проявляется новый комплекс; я помню: читая статью, как в сталинские времена Маньчжурия едва не стала 16-ой союзной республикой, я поймал себя на ощущении, что мне досадно, что этого не произошло. - Непостижимо! Глупо! но я раз за разом перечерчиваю контурные карты, обозначая границы России КАК ЕСЛИ БЫ НЕ БЫЛО 1917 ГОДА! Это я, десяти лет, играю в "воешку", пятнадцати - черчу карты завоеваний личной империи и награждаю друзей и родственников титулами и чинами, а восемнадцати - скурпулезно подсчитываю количество военного контингента в Европе (по материалам "Зарубежного военного обозрения") для противостояния "условному противнику".
Новый комплекс. - Страна, стремительно с'ежившаяся, уменьшающаяся подобно "шегреневой коже"- густеет, насыщается. Успех "600 секунд" - и я смотрел эти "секунды", и что-то шевелилось внутри, и я ужасался этому. Странный комплекс, об'единяющий двуглавого орла с красными знаменами, баркашевскую свастику с портретами генералиссимуса Всея Руси. И иностранцы - наши ли, зарубежные - со своими советами. - Как иной невропатолог, недоуменно обследующий психически больного: никакой органической патологии, руки-ноги целы, рефлексы в порядке! - "Побольше гулять, свежий воздух, овощи, фрукты, одним словом, здоровый образ жизни!"
"А вот еще пиявки, не помешает - хотите, продам?" А напротив - страшные глаза с расширенными зрачками. - Страна, бьющаяся в эпилепсическом припадке. Злобный дисфоричный характер. Любящая употреблять уменьшительно-ласкательные эпитеты - и жгуче ненавидящая при этом - всех и вся. Потому что здоровы. Потому что дают советы. За то что улыбаются. Отдыхают на Ривьере. В Техасе - вечная жара, ковбои, виски. Красивые длинноногие женщины. В Германии, говорят, улицы с шампунем моют. А у нас - грязь, грязь. Оттепель, слякоть. - Не успеет снег выпасть, белый, чистенький, и снова - грязь, грязь. Что за грязь кругом? - Распутица, грязь. Даже если отбросить сор - всё равно грязь, грязь кругом, тут и там, свинья где-то посерёдке по пояс (ха-ха) влезла и сидит. На ферму не зайти: жижа по колено, переливается в сапоги через верх, а то и сапог застрянет где-нибудь, и оставишь его, а дальше в носках. Грязь, грязь...
То не грязь, это - почва. Поражает близость образов Вильгельма II и А. Гитлера, идентичность образов Ленина и Сталина и их близость ДОЛЖНОМУ Николаю Романову, близость образов Наполеона (до него - Робеспьера, но недотянул) и должного Людовика ХVI - РЕАЛЬНОГО Людовика ХV?! Инерция гасит ускорение. - Это ли не об'ективная реальность, данная нам в ощущениях? И я где-то посередине: суб'ект тонет в массе. И некуда бежать, ничто не спасает от ужасов об'ективации. Чужая страна в этом смысле - не выход, но усугубление, в лучшем случае - перенесение центра тяжести. Быть может где-то - земляничные поляны...
К ВЫХОДУ АЛЬМАНАХА.
ИЗ ДНЕВНИКОВ.
Гениальных людей - поэтов, художников, музыкантов - очень мало, гораздо меньше, чем гениальных произведений. Удивительно, как у обычного в общем-то человека рождаются гениальные строки.
А у нас, Машенька, зима.
Зима, Машенька, зима.
Представляете, снова зима.
(Вит. Дроздов "Машенька")
И как это иногда обидно пропадает, уходит. Бывает, человек выдает несколько строк, а потом, будто испугавшись - себя? в себе? - вдруг замолкает.
Так что же, всё так и пройдет?
Мечтать и ждать не хватит ли?
А хватит ли...
А ведь не хватит,
Покуда сладок мёд,
Покуда за горло не схватят,
Покуда горе не припрет.
И еще:
Всё будет, что я хочу, чтобы было.
Всё, даже счастье возможно, нечаянное.
Вот только любви больше первой не будет,
И это немного печально.
Печально признаться,
Что было некстати,
Не в лад, не в судьбу,
Были слёзы и боль,
И закончилось всё долгожданной апатией:
На время уселась моль.
Это Слава Новиков. Он уже ничего не пишет. Возможно, не считает нужным. Ни для кого. ДАЖЕ для себя. Такая форма познания мира потеряла для него ценность. Так ему кажется. - Яблоко с древа познания застряло в горле - пропал голос, не хочется петь.
Это небо нахально-синее.
Ну и чёрт с ним!
Стану сильным я от бессилия,
Коркой черствой.
Колос мой под ветром непрошенным
Лишь пригнется,
Недопетое - незакончено,
Допоется!
А помните впечатление от первых одуванчиков?
Я люблю, когда охрой по зелени
И когда всё это на синем.
Я не видел глаза газельи,
Но наверное, это красиво.
Это Литусёв. Он тоже больше не пишет. Не считает себя поэтом, потому что, например, поэт - Ольга Залесская.
Странно всё. Не пишет больше Дмитрий Арешкович. Неужели и он что-то познал?
Это страшное знание, парализирующее волю - я не хочу этого знать!
Наверное, идиотизм - это болезнь, которая проходит. Люди выздоравливают, только и всего. Сейчас выздоровел Ваня Шерстнев.
Я не хочу выздоравливать. Я не желаю понимать, что это никому не нужно. Я не хочу, чтобы выздоровели Игорь Высоцкий и Костя Грамотный. Я боюсь, что излечили Шишкана.
Мне больно, что всё в мире проходит. Я люблю вас, идиоты! Чем дальше, тем больше вы врастаете в мое сердце. Мне кажется, что важно, чтобы вы это знали. Мне так кажется.
- Я люблю тебя
- Я люблю тебя.
- У нас бывают зимы?..
(Вит. Сеньков "Водолей")
(9 сент. 1993 г.)