"Существуют такие системы отсчета, относительно которых..." - существуют, существуют, всех можно оправдать. Каждый способен оправдаться, выбрав соответствующую систему координат - этическую, эстетическую. Критерий "судите гения по им самим изобретенным законам" не оригинален. Хотя на практике вряд ли приемлем.
Из этого следует, по меньшей мере, что нет и не может быть Абсолютного Зла. Даже Гитлер - он Зло для нас, славян, французов, евреев, - но для самих немцев? Меня поразил результат одного опроса среди западных немцев в 70-х годах: большинство высказалось за то, что если бы Гитлер умер в 1937 году, он стал бы самой великой фигурой в истории Германии! - Сослагательное наклонение позволяет многое понять в окружающем мире. - Как выглядела бы скамья подсудимых - виновников развязывания Второй мировой войны, возьми немцы Москву к 1942 году?! Так ли единодушен народ в осуждении Сталина, как хотелось бы? И не стало бы это осуждение (по типу Нюрнберга N2, к чему призывали одно время) насилием над как раз "неединодушной" частью народа?
Не есть ли наше осуждение Сталина - упрощение? Ведь мы оказываемся на стезе самого "вождя народов": теперь только он сам - враг народа, а его жертвы - "друзья". Все же Сталин - часть народа. Речь идет об истории народа в ее целостности, даже если одна часть народа - Авели, другая - Каины. Речь идет о том периоде истории, когда произошел раскол этнического поля, что и обусловило масштаб трагедии. При том что вопрос об "инородческих прививках" вовсе не снят, не решен и даже едва-едва поставлен.
Все выглядело просто, пока слово "Гитлер" вызывало соответствующие эмоции: он представлялся исчадием Ада, а мы выглядели победителями фашизма. В советских книгах о фашизме 1970-х годов прямо-таки издевались над Гитлером, иначе как "бесноватый фюрер", "бывший ефрейтор", "неудачливый художник" его не называя. Особенно отмечался факт, будто он перенес сифилис во время Первой мировой войны. - Есть такой интересный феномен общественного сознания: аналогичного диктатора года два-три назад также усиленно "заражали" сифилисом. Но Ленина тогда отстояли, у него здесь много защитников. За Гитлера вступиться оказалось некому. О фашизме писалось легко, наотмашь. Это "наотмашь" всплывает до сих пор, но уже определяется как недомыслие. Слова А. Галича "Что ни припадочный, то Мессия... " не являются больше аргументом,- вот в чем проблема. Мы жили в некоем мире, этот мир был нам привычен, а потому прост и полярен: Зло было Злом, Добро - Добром. Многое просто не высказывалось и не подвергалось сомнению, так как само собой разумелось. Выслушивать Гитлера было абсурдом. Он выглядел Абсолютным Злом - "и не о чем больше говорить".
А теперь тот мир рухнул. Растворился во времени. Исчез. Сомневаюсь: был ли он вообще? - Вместе с ним исчезли старые границы, системы координат, этические и эстетические нормы. Если не исчезли, то сильно сместились. Жители родного и близкого нам Питера перестали держать тяжеленные, на пружинах, двери в метро. И это стало "правильным". Опустели лавки в Бюро находок. Для человека, воспитанного в нормах прежнего мира, это выглядит катастрофой. Концом Света. Только здравомыслие подсказывает, что мир продолжается, ничего страшного не случилось, умерла ЕЩЕ ОДНА культура, только и всего.
Время играет интересную роль, отчуждая явления от нас, делая невозможным "участное" мышление, делая это мышление все более и более абстрактным - объективным. Все меньше людей, у которых слово "Гитлер" вызывает бурю совершено определенных эмоций. Даже для меня - всего лишь третье поколение! - все видится иначе, сложнее, что ли?
50-летие Победы - хороший повод призадуматься, тем более есть над чем: создание ветеранских организаций СС в Прибалтике, страшная и неожиданная структура потерь в Латвии, где большая часть солдат и офицеров пала на стороне гитлеровской Германии - то мы были? Что был Гитлер? Что это была за эпоха? Ясно, что в те годы для участников тех событий многие вопросы не стояли и не должны были стоять: вот он враг, и ясно, что надо делать. Только для разных людей даже одной страны, не говоря о разных странах, однозначное решение оказалось прямо противоположным. Немцы в 1945 году, в конце концов, защищали свою Родину, хотя ныне сами вряд ли такого же мнения.
Время уравняло павших по обе стороны линии фронта, и это верно для любой войны: гражданской, Второй мировой. Речь не идет о военных преступниках. Военные преступления остаются таковыми независимо от того, какой стороной они совершены: немецкой, советской (поставьте вместо двух букв СС четыре - НКВД, и вам многое увидится в ином свете) или англо-американской (например, депортация в 1945 году казачьих семей в Россию против их воли на верную гибель). - Речь идет о равенстве павших по обе стороны окопов с оружием в руках. Так получилось, что им пришлось стрелять друг в друга, но ведь при ином стечении обстоятельств союзники и противники вполне могли поменяться местами. И потому в день Победы славьте победителей - выживших. Все прочие - павшие, вечная им память, всем, без разбора. И тому, кто убил моего деда, а потом погиб сам в стране, куда его никто не звал. А если он жив, неужели мне не желать ему здоровья?
Эту истину я понял сам. Мои бабушки-ветераны вряд ли способны принять ее. Даже мой отец 1944 года рождения - вряд ли. Для них жива совсем другая истина, выстраданная, пережитая. Ценность моей истины с их не сравнится. Но мне думается, я прав. Здесь и теперь - именно я. Ибо теперь - мое время. Человек чем старше, тем становится более неизменным, косным, невосприимчивым к новому - новым идеям, новым требованиям окружающего мира, особенно если они противоречат его жизненному опыту. Для своего развития жизнь требует большей пластичности, чем могут обеспечить старшие поколения. Оттого она обращается к молодым - еще не оформившимся в нечто конкретное и неизменное. - Это имеет и совершенно конкретный практический смысл, но не об этом я. Я - о времени, которое заставляет нас смотреть вперед, а если в прошлое, то не ради этого прошлого. Если бы ради прошлого, то мне нужно было бы мстить немцам нынешним за моего погибшего деда. И потому - время.
Мне видится, что всякое объективное суждение аморально - т.е. лежит вне моральных оценок, подразумевает выход за пределы времени, в увязке с которым только и имеет смысл мораль. Мораль - феномен данного времени, феномен настоящего. Применение моральных оценок к прошлому не вполне корректно и по меньшей мере не имеет смысла, если речь идет именно и только о прошлом. Ведь в прошлое мы привносим нашу мораль, мораль нашего времени. Иная мораль нам недоступна, как недоступна иная культура. Для тех, для кого Гитлер - настоящее, т.е. пережитое в опыте, объективное суждение невозможно. Возможно чисто субъективное суждение, суждение глубоко моральное. Но для меня? У меня не может быть личного опыта на этот счет. Признать чужой? - Да. Но все равно это не мой, чужой опыт. - Так субъективность с течением времени сменяется объективностью. Не сразу, постепенно, ведь я УЖЕ воспитан в определенном отношении к Гитлеру, которое не есть МОЕ отношение к нему в строгом смысле этого слова. Спустя век - иной останется чистая объективность, аморальность и эмоциональное безразличие.
Уже никаких априорных эмоций не вызывает Чингисхан, несмотря на все старания нашего школьного образования, и теперь можно читать и воспринимать Л.Н. Гумилева в части "деяний монголов".
Уже Наполеон давно не вызывает ненависти, хотя место его в нашей отечественной истории вряд ли много лучше, чем у Гитлера. Наполеон теперь - просто гениальный полководец, талантливый государственный деятель Франции, фигура второго этапа Великой Французской революции и т.д.
И вот теперь - Гитлер: нет больше чувства, что он - Абсолютное Зло. Вопросы "почему?" получают право на существование. - Способны ли мы внятно объяснить проблему Сатаногенеза?
"Провидение дало человеку разум, чтобы он поступал разумно..." - это высказывание ставит Гитлера в один ряд великих гностиков с их верой во всепроникающее, всепобеждающее и освобождающее свойство Разума:
- спасутся лишь Знающие...
- властвуют лишь Знающие...
- счастливы лишь Знающие... Видимо, агностицизм - представление об относительности, ограниченности и конечности нашего знания - был врагом не только большевизма, но и нацизма.
"Дети - будущее нации" - рожайте больше детей! посылайте отборные части СС в "упадочные" районы!
- регламентация по части использования гласных в немецком языке, ведь язык - душа народа, а значит объект политики "народного" государства;
- сознательные опыты по евгенике, направленная расовая политика ужасают именно степенью вмешательства в Таинства Природы. Нет тайн не только вовне, но прежде всего внутри себя! - вот что такое Человеко-Божество!
"Гогочущие молодчики в коричневых рубахах" все дальше оставались в прошлом. С июня 1934 года на первый план вышло организующее начало. Ужасает будто нарочитая разумность действий эсэсовцев по ПЕРЕМЕЩЕНИЮ И ПЕРЕРАБОТКЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО МАТЕРИАЛА. Ужасает планомерность и методичность Г. Гиммлера (рейхсфюрер СС, с октября 1939 года также имперский комиссар по укреплению германской нации), Р. Гейдриха (шеф СД и сыскной полиции), А. Эйхмана (глава отдела гестапо, отвечал за "окончательное решение еврейского вопроса"). - Вслушайтесь! - "окончательное решение"... Как далеко продвинулся режим со времен "гогочущей коричневой толпы" или даже со времен "хрустальной ночи" - еврейских погромов февраля 1938 года, инспирированных Р. Гейдрихом, будто бы стихийных - уже совсем, совсем не то. -
"Окончательное"...
"Отягощенная субъектность" Гитлера не знает предела. Мир должен быть построен по ЕГО образу и подобию, по его движению мысли, по плану Нового Архитектора - отнюдь не Бога, а значит весьма и весьма ограниченного. При том что, во-1х, "отягощенность собой", и во-2х, отсутствие обратной связи - подхалимаж, стремление угодить облеченному колоссальной властью, предоставляя только удобную, приятную информацию - все это лишь усугубляло ограниченность.
Речь идет о ЕРЕСИ - рациональном оскоплении религиозного сознания народа. Гитлер действительно отражал чаяния своего народа, ввергнутого в экономическую трясину, униженного Версалем, но его гностические изыски уводили все дальше и дальше в сторону. Разрыв все больше увеличивался с течением времени, еще 1937-й МОЖЕТ выглядеть идиллией. Но чем дальше, тем больше приведение к единому знаменателю требовало расширения насилия, которое становилось самодовлеющим, приобретало деструктивные масштабы: изощренная система слежки и гос.контроля, растущий аппарат принуждения - и полное замещение разнообразия единообразием - ГИТЛЕРОобразием. Разрушалось не только тело (унич-тожение инакомыслящих), но душа народа: сама возможность инакомыслия отвергалась, это вносилось через школу каждому ученику по всему рейху - ужас! ужас!
Народ может оказаться одураченным, может впасть в заблуждение, пораженный комплексами, может пойти по страшному пути самоуничтожения, но серьезная встряска возвращает ему здравомыслие. - Отягощенному субъекту встряска здравомыслия не прибавляет, но усугубляет самодурство, которое может быть оформлено в жесткую структуру со своей инерцией, много большей инерции народного сознания. Последние годы германской трагедии ХХ века особенно ужасны: не желающий признавать реалий субъект прикрылся своим народом и обрек его на уничтожение. Здравомыслие объявилось изменой. Только через психологию обиженного ребенка можно понять "странный" национализм Гитлера в преддверии катастрофы - до отрицания нации, как не выдержавшей испытания! - Очевидно, речь идет о некоей идеальной нации, по сути - умозрительной конструкции, не имеющей реальной почвы. Помнится, добрая Мальвина в известной детской сказке заперла Буратино в чулан, потому что он не желал быть игрушкой ее прихоти, и использовала при этом развитый репрессивный аппарат - Артемона.
Идеальное суждение не имеет права на существование в пределах реального мира. Гитлера долгое время - некоторые аж до 1 сентября 1939 года! - воспринимали как закономерную фигуру периода "возрождения Германии" - Какие неожиданные лики дарит нам подчас идеализм!
Гитлер словно человек иной эпохи. Романтик - "последний из числа римлян": идеализирующий прошлое, стремящийся к возвращению прошлого. Прошлого, которого вполне возможно вовсе и не было - идеального прошлого, существующего только в воображении. Нацизм видится мне "сдвигом рамки чтения" - есть такая летальная генная мутация* - иное, совсем чуждое сознание, совершенно чужая культура, чуждая мораль посреди нашего, такого знакомого и привычного мира. Прежняя мораль отброшена ради "объективности", новая выдумана из головы...
Я сам идеалист и зачастую поступаю не по жизни, а исходя из самых разнообразных идеек-надуманностей. Особенно это касается моих политических воззрений: отношение к М. Горбачеву и перестройке, А. Лукашенко, событиям в Чечне. Слава богу, в отношении к В.В. Жириновскому у меня сложился уже негативный стереотип, основанный на эстетическом неприятии времен выборов президента, и он не оставляет никакого места рассуждениям вроде "своевременности" и "великой сермяжной правды".
В детстве я много читал. Чаще сказки - для детей, потом для взрослых. Вживался в реальность второго порядка. Шесть томов Майн Рида, восемь - Джека Лондона, шестнадцать(!) - Жюля Верна. Плюс Луи Буссенар, Фенимор Купер и прочие, прочие. Какой мир окружал меня! Люди в сказках поступали в соответствии с какими-то надуманностями, идеями, но никогда - как в жизни. Это осело во мне до сих пор: если врач, то это врач чистой воды - оторванная от земли абстракция, не имеющая посторонних интересов и забот. То же - пожарные, милиционеры, военные... - Наивные представления о людях-функционерах поражают подчас меня самого!
В итоге ТОЖЕ получился романтик-идеалист. - Любимым чтением Гитлера были индейские романы Карла Мая, а особенно поразили меня его рассуждения об идеалистах и их роли в становлении нацистского движения в Германии и собственное поведение Гитлера в окопах Первой мировой войны: он воспринимал все лишения как должное, что резко диссонировало с поведением его братьев по оружию. Это что-то из мира Древнего Рима, Афин, Александра Македонского: "римский воин, погибший при извержении вулкана на боевом посту, так как его забыли сменить... "* - Да был ли такой?
Психология человека всегда соответствует миру, в котором он живет, если только он адаптирован к этому миру: он вырос, воспитан в этом мире и опыта иного мира у него нет и быть не может. Потому отсылка к временам "зачатия", "искры Божьей" не имеет смысла. Можно решить, что "когда-то" было лучше, но имеет ли смысл категория "лучше" при наличии соответствия Миру? - Но объективно...
Да имеет ли смысл вообще объективность, когда все дело в эмоциональной сфере Бытия, в ощущении приятия или, напротив, неприятия Жизни?! Объективность возможна только по отношении к чему-то неважному, к Прошлому, которое больше не имеет никакого значения. Мое отношение к Гитлеру ведь тоже нельзя признать объективными, ибо имеет субъективный источник: неприятие феномена нацизма.
"Когда-то было лучше" - это лозунг идеалиста-романтика, читавшего много книг и адаптированного не к Жизни, как таковой, "за окном", а здесь, у книжного шкафа. Это отношение к жизни как к чему-то отстраненному, не как к части самого себя.
Жюль Верн, Майн Рид, Карл Май...
Феномен фашизма не ограничен фигурой Гитлера. Гитлер - необходимый компонент фашизма, для нас - одна из возможностей понять сам феномен. Но возможностей этих - великое множество:
- Германн Геринг, прославленный летчик Первой мировой войны, олицетворяющий роль вооруженных сил в нацистском движении;
- доктор философии в 24 года Йозеф Геббельс, полный исканий, душевных поисков а la Достоевский и ПОЧЕМУ-ТО выбравший фашизм;
- "романтик" Рудольф Гесс, совершивший безрассудный по нашим понятиям полет в Англию в мае 1941 году с целью заключения мира ("Германия и Англия в сущности не противники, у них различная геополитическая роль в Европе, и обе державы должны противостоять коммунизму, такова воля народов, дело заключается в том, чтобы сместить плутократическое проеврейское правительство и дать народам самим определить свою волю" - как это напоминает "романтизм" Льва Троцкого периода Бреста 1918 года!);
- "блестящий интеллектуал" Отто Олендорф, взявшийся в интересах нации за самую грязную работу - уничтожение "балласта". Ему даже пришлось отлучиться от дел в центральном аппарате СД и принять в 1942 году непосредственное командование над одной из спецкоманд на Восточном фронте, где он СОБСТВЕННОРУЧНО уничтожил НЕСКОЛЬКО ДЕСЯТКОВ ТЫСЯЧ человек... Каждый такой типаж добавляет новый штрих к общей палитре нацизма, который оказывается куда более сложным явлением, несводимым к толпе пьяных гогочущих молодчиков в коричневых рубахах.
Как странно, страшно, непостижимо: все они порознь - Геринг, Геббельс, Гитлер, Отто Олендорф, - гогочущая толпа молодчиков, бабушка у подъезда, докладывающая , что "вон эти двое-де говорили не по-нашему" - не дают еще фашизма. Фашизм - это все вместе, единство их всех, плюс - помните кадр из к/ф "Кабарэ"? - мальчик со свастикой на рукаве поет народную немецкую песенку, - а без этого мальчика это и не фашизм вовсе! Феномен фашизма как-то странно расползается буквально в руках, теряет ужасность, видится случайныи, почти невозможным. Грань размыта, почти эфемерна. В 1945 году все всем ясно (не все и не всем, но это не на первом плане). А в 1936м? Все уже есть, но не так страшно, почти обыденно: с кем не бывает? - Это сродни "облегчению" от непосредственного контакта с Гитлером: в сущности, он не так уж плох и ужасен, выглядит как добропорядочный господин...
Гитлера 1945 года не понять. Не то - 1933 год. В каждом из нас сидит свой маленький гитлер - зачатки тех побуждений, что двигали фюрером. И я имею суждения по самым разнообразным поводам, и я покорен идеями Ф.Ницше, О.Шпенглера, пусть даже это скорее факт эстетики, а не науки. Ведь и гитлеризм как система взглядов - в первую очередь явление эстетики. Сам Гитлер большое внимание уделял вопросам культуры и искусства. Как это верно предугадано: "Рождение трагедии из духа музыки". - Рихард Вагнер в ХХ веке! - И странное эхо совсем в необычном ракурсе: Платон, один из первых "идеалистов-романтиков" европейской цивилизации, был весьма и весьма озабочен эстетическим воспитанием вождей своего идеального государства!
К истории "Феноменологии фашизма" ("Идиот" N25, апрель 1993): как удивительно я сбился с пути, погряз в философских дебрях. Это "сбитие" видится мне весьма симптоматичным: фашизм есть замена чего-то, эрзац. По-видимому, прав был А.С. Бланк (от его определения я отталкивался. См. "Старый и новый фашизм" М.1982): есть различие истинных и ложных единств. Я споткнулся на субъективности их разделения - все оказывается "человеческим, слишком человеческим". Кроме чего-то очень глубокого, что я определил словами: "Слушай самого себя..."
Каждому человеку приходится как-то поступать. При этом он всегда опирается на свое мнение, даже когда это не вполне его мнение: он заранее оценивает источник откровения, которому доверяет. Но сам человек не прост, и источников может быть несколько. И все они редко проявляются настоятельным императивом, внутренние побуждения выказываются мягко, тихо; мало когда совесть "кричит" - чаще она оставляет свободу выбора. А внешние обстоятельства подталкивают к тому или иному. Как же осуждать его за то, что он вообще поступает? За малым исключением, все хотят как лучше - это ли не оправдание? - но это "лучше" каждый понимает по-своему. "Не судите, да не судимы будете" - это тоже поступок, меняющий мир в сторону, не всегда в ту, как бы нам хотелось. "Слушай самого себя" - похоже, этого недостаточно. Невозможно привести всех людей к единому знаменателю: они такие разные! И каждый считает себя правым. Только агностицизм - понимание собственной ограниченности заставляет отказаться от КРАЙНИХ решений. Мне и в голову не придет внедрять свои идейки насильно в жизнь. Но может, это ВСЕГО ЛИШЬ "издержки" воспитания? И потом, мы не пережили ЕЩЕ всего что выпало на долю Адольфа Гитлера. Даже чисто внешние события: национальная катастрофа и свое изнутри-видение ее истоков, послевоенное унижение опять же сквозь субъективную призму. - Как меняюсь Я под влиянием переживаемых моей страной событий! Флер прекраснодушия спадает, обнажая КОРНИ. - Как обнажен человек, если с него содрать кожу!
"Дело, может, не в том, что насилие, а чтоб по правде..." - я ли это?
Окружающая жизнь сильно деформирует меня, я чувствую, что становлюсь хуже. Мне неуютно в новом мире. Интеллигентность теперь я не ставлю себе в заслугу. Я слишком тяжел на подъем, фору получают люди менее культурные. - Ведь культура - это общественный институт совести, а совесть - самоограничение человека. Не ясно ли, что выигрывают те, кто меньше налагает ограничений сам на себя?
П. Тейяр де Шарден подмечал: ветвистые рога оленей, бивни слонов и всякие красочные выступы у динозавров - признак упадка биологического вида, вернее - завершающий этап его существования. - Что же такое эти "ветвистые рога", как не "цивилизационные" формы биологической культуры?
Кто я? Где я? - Эти вопросы волнуют меня не сами по себе. У меня есть сын, а теперь и дочь - какими будут они? Какими они ДОЛЖНЫ быть?
Или: ЗАЧЕМ культура становится в цивилизацию? Очевидно, не для того чтобы быть преградой на пути движения жизни. Очевидно, речь идет о фундаментальном принципе Мироздания: похоже, именно "издержки воспитания" позволяют миру существовать...
Культура, становящаяся в цивилизацию, начинает тяготеть к жестким формам права: "пусть рухнет мир, но воцарится закон!" Идеал - "механическое" поведение, поведение по привычке, традиции, - не оставляет место индивидуальной свободе и самостоятельному обустройству собственной жизни. Расцветает фарисейство: форма прежде сути, - делая МОРАЛЬНО оправданной любое нападение на него. - Что же еще меня здесь интересует, как не вопросы этики? Именно этическое неприятие фашизма заставляет докапываться до основ.
В общем-то, нельзя сказать, что цивилизация противостоит культуре: она есть часть культуры, ее обязательный спутник. Поскольку это свойство каждого отдельного индивида каждой культуры всех времен: создавать стереотип поведения, приобретать привычки, "оповседневнивать" реальность, приручая ее, и тем самым высвобождать внимание для освоения нового пласта реальности. Речь может идти о той или иной степени "окостенения" культуры - каждой культуры в каждый момент ее бытия. - Цивилизация противостоит не вообще культуре, а новой культуре, чужой культуре. В становлении новой культуры против старой наиболее устойчивы именно цивилизационные формы: традиции, привычки. При всей своей пластичности Жизнь все же достаточно инертна - как функция массы: она способна к изменениям, вероятно, в любой степени, но сильно ограничена во времени этих изменений.
Обычно люди мало меняются в процессе жизни. Гены, переживание рождения, первые годы жизни, половое созревание и становление личности - вот, пожалуй, и все. Далее - чисто количественные приобретения, ОПЫТ. Если только не патология: болезни, реактивные состояния, неплодные старые девы и старые же холостяки. Но вот - меняется все вокруг, будто эмигрировал, вроде бы и не сдвинувшись с места: прежние адаптационные привычки теряют смысл, становятся обузой. Человек теряется между требованиями к адаптации (конформизмом) и внутренним стержнем, что уже есть человек. Многое стало возможным, шатаются основы, "трясутся дряхлые кости", как пели в одной "революционной" песне в 30-е годы в Германии. - Мир вокруг не настолько статичен, чтобы говорить о его неизменности. Нет на моей памяти достаточно длительного периода человеческой истории, который бы позволил жить спокойно, неизменно, только и исключительно по традиции. Мир меняется и мы должны меняться вместе с ним. Вот только это касается человека "вообще" - каждый конкретный человек в конкретном возрасте по-разному способен к изменению самого себя.
Конечно, человек адаптируется, но долго-долго еще сохраняется внутренняя напряженность, непривычность стиля и темпа жизни, может, даже не определяемая, не ощущаемая осознанно, а проявляемая в каких-нибудь мелких и незначительных вещах, общем чувстве неудовольствия, неудовлетворения, усталости. Вряд ли человек желает отдавать себе отчет во всем этом, тем более - другим, но мне думается, я прав. И очевидно, что проблема адаптации в новой среде будет сложнее именно для более культурного индивида, отягощенного старой культурной традицией.
Обычно поведение людей в рамках одной системы может быть описано с помощью нормального статистического распределения (см. график 1). Затемненная часть - условное обозначение традиции, суть стереотипа поведения. Такое его центральное положение обусловлено определяющим значением стереотипа поведения для различения наций. В Германии после Первой мировой войны с нарастанием социального невроза электорат центристских умеренных партий оказался размытым. Даже формально центристские партии вынуждены были включать в свои предвыборные платформы весьма неумеренные пункты (не-умеренность здесь - признак ослабления влияния традиций). Но и после этого большинство отдавало свои голоса национал-социалистам (пик А графика 2) и коммунистам (пик В). С приходом НСДАП к власти в январе 1933 года был развязан террор против всех инакомыслящих, но более - против главных противников на выборах - КПГ (график 3). Поражением во Второй мировой войне и по-следовавшей за ней политикой денацификации разрушен был "нацистский пик" политического спектра (график 4). Возобладала линия, близкая к традиционной. Сыграла роль краткость рассматриваемых изменений, так что остались живы представители "традиционной" Германии, например, Конрад Адэнауэр.
Мы рассматривали динамику именно политических воззрений - наиболее простого из всех возможных проявлений поведенческого стереотипа, к тому же подверженного различного рода рациональным деформациям. Только это позволило вычертить графики и придать наукообразность нашим рассуждениям. Особенно это касается границ традиции - она вычерчивается лишь ретроспективно и даже после этого остается расплывчатой, далекой от конкретности. Тем более наперед: кто знает, что будет оправданным? Гитлер вполне мог бы быть оправданным, умри он в 1937 году. Все дело в вероятности этой оправданности, о чем косвенно может говорить нам традиция. Но ведь она опирается лишь на прошлое, опыт. Будущее для нее столь же неопределенно. В зависимости от тяжести направления воздействия деструктивной силы на этническую систему национальная традиция (стереотип поведения) может оказаться спасением - если действующая сила была небольшой и сохранение системной целостности возможно, а может - тормозом, если речь идет о запредельном деструктивном воздействии (см. график 5). - Традиция служит своего рода зоной регенерации нации, из которой нация восстанавливается как нация.
"Народ достоин своего правительства" - в этой максиме заключено гораздо больше истины, чем кажется поначалу. Все - из человека, или по меньшей мере - ЧЕРЕЗ (не хочется заранее решать вопрос об ответственности человека - до того, как решены более принципиальные вопросы. Во всяком случае, в жизни снисхождение к людям видится более оправданным и гуманным). В политическую сферу индивиды выносят себя, свои представления о мире - политические структуры оказываются частью самоистолкования индивидов. И их инерция суть инерция сознания, они инертны, поскольку инертны люди, и меняются вместе с людьми. Только обилие людей и побуждений обусловливают инертность, случайность и вероятностность структур.
Я помню стенания по поводу того, что каждая новая генерация народных депутатов в России печется в первую голову о своих собственных материальных интересах. Но не таков ли сам народ? У пост-химерного общества есть одна особенность: верить в совестливость народа и каждого отдельного человека не приходится: не стыдно воровать, не стыдно думать только о себе. Что толку вспоминать о традициях вековой давности? - их нет, они разрушены. Благо еще, если сохранены системные связи - сохранилось само тело народа, как остов, скелет, на котором нарастает мясо. Ведь, может, оно само превратилось в химеру? Демократия отличается от охлократии тем же, чем отличается народ от толпы: толпа - абстрактная система, где людей реально ничего не связывает. (Какая красивая фраза в стиле М. Хайдеггера: "ничто" здесь существительно и весьма содержательно, ведь людей в толпе все же что-то связывает - что-то темное, далекое, глубокое.) Иное - народ: истинная системная целостность, имеющая реальный механизм поддержания своего постоянства. Пусть он нетелесен, хрупок - он достаточен. Не все в нас принадлежит нам, что-то - народу. И, вероятно, что-то - толпе.
Русских не любят. В Прибалтике, на Кавказе, на Западной Украине. Не любят... не любят... И эта нелюбовь продолжает воспроизводить самою себя - в Чечне, Абхазии, Приднестровье. Некий намек на национальное покаяние ушел в прошлое, потерялся в конце 80-х годов. Покаяние сменилось чувством собственного достоинства. - На ненависть отвечают ненавистью, создавая порочный круг и грозя окончательно превратить окружающую жизнь в сущий кошмар. Нам бы уйти отовсюду, где нас не любят. Но мысль, что туда придут другие, не дает покоя. Это поведенческая реакция слабого: не бороться, а уступать. И мы боремся, подчас вопреки желанию и здравому смыслу. Стремимся остаться великой державой. Ведь собственный дом лучше защищать не у ворот, а за околицей. Как же быть, если "околица" - уже совсем иная страна, где - формально, где - фактически?
Русских не любят - оглядываясь вокруг, думаешь: правильно не любят! Всюду обман, неуважение к людям, бессовестность. В детстве я был переполнен гордостью за свой народ. Теперь мне стыдно за моих соотечественников. Чечня меня ужаснула, когда я представил, на что способны русские.
Нынешняя война в Чечне может стать краеугольным камнем фундамента новой России - черным, страшным, но история не знает белых и чистеньких камней: нужен опыт насилия и ужаса перед ним. Чтобы сыновей вытошнило от отцов - и на этом станет культура! Чтобы поддержать бойню, как я вначале - и ужаснуться СЕБЕ! Ведь покаяние еще не случилось, но оно необходимо.
Из тоталитаризма невозможно выйти с честью - честь осталась по ту сторону истории. Из тоталитаризма выходят обесчещенными. Мы воруем не у государства, мы обманываем не государство, а своих детей, ведь это становится стереотипом поведения!
Стыдно быть русским? - Но мое требование покаяние само по себе есть источник опасности: в стремлении к сверхзадачам, идеалам традиций и культуры, в переживаниях за потомков. Разрушены традиции? - иных нет, поскольку они не создаются планомерно и осмысленно. Тем более что они есть - есть какой-то стереотип поведения, ритм и распорядок жизни, какие-то привычки - дурные, не дурные. Это - точка отсчета. Можно попытаться возводить новые воздушные замки надуманностей, но не станет ли это новым штурмом Неба?
Ближайшее рассмотрение конкретных исторических реалий разных эпох - Петра, Екатерины, Александров, Николаев - являет нам ужасающее положение народа, зажатого в тисках крепостного рабства. Субъектность народа в истории оттесняется куда-то далеко в прошлое, в эпоху Александра Невского и Дмитрия Донского. Но, мнится, это просто аберрация дальности: мы слабо представляем ту эпоху, отсюда и приукрашивание. Однако все это - плод какого-то скособоченного взгляда, антиисторизм. "Мог ли быть счастлив раб?" - такой вопрос волновал меня лет шесть назад. Своеобразная социология счастья.
Стратификация народа - плод самого народа: дворянство, знать, даже династия. Есть эпохи, когда это проявляется во всей силе: Смута, Петровское время. Но в принципе, народ - всегда субъект истории, кроме разве что периодов, когда становится жертвой химеры. Но и тогда это отражение его внутреннего состояния.
Есть "верхи" и "низы". Те кто выбрался наверх социальной лестницы благодаря своей энергичности, инициативности, кого вытолкнула сила Жизни из народа, и неудачники, неудовлетворенные и прочие "неуд", "подлый люд", как их когда-то называли. В этом разделении - вся Жизнь, и все было бы легко и просто, если бы не Время, не Энтропия, как функция Времени - это она все расстраивает, внося Хаос в, казалось, уже упорядоченный мир. - "Благородство" и "подлость" становятся родовыми признаками. Первые растрачивают инициативность и энергичность, родители обеспечивают своим потомкам хорошие условия жизни, где зубы и когти выпадают за ненадобностью - потомки становятся интеллигенцией, что ли. "Подлый люд" меж тем продолжает продуцировать новых энергичных и инициативных людей, которым зубы и когти как раз настоятельно необходимы. Эти люди, когда их мало, идут на каторгу и виселицу, когда много, и условия им благоприятствуют - устраивают бунт, революцию, ломают прежнюю структуру. - Чтобы став "верхами", обеспечить своим детям хорошую жизнь.
Есть ли пределы на этом пути? Человеческие границы? - Индивид не самодостаточен, он есть часть мира, часть Жизни, биологического вида homo sapiens - Человечества, далее - своего народа, социального слоя, касты и так далее, причем многие из этих единств - истинны, значит могут предъявлять свои права на человека. Как-то мне в голову пришла такая мысль по поводу судьбы Германии в ХХ веке: Не жалко немцев! - Народ, не способный низвергнуть тирана, ведущего к катастрофе, достоин своей участи - участи побежденных. 20 июля 1944 года - слабое оправдание: неудачная попытка покушения - все равно что непризнанный гений, невысказанная мысль - интересны только историкам, но не истории. Сильный народ ДОЛЖЕН генерировать тираноборцев в ДОСТАТОЧНОМ количестве...
- Могу ли я сказать то же о России?
ЗДЕСЬ ПРЕДЕЛ!
Для меня...
У каждого - своя религия. У меня изредка появляется желание сходить в церковь и поставить свечку. Мне все равно, в какую; конечно, в православную - по традиции. Я могу даже развернуть разные мысли и мыслишки по поводу православия, как я его себе представляю согласно читанной мной Библии и нахватанных на стороне идей. Православие в моем исполнении оказывается каким-то уж очень светлым, филантропическим и прекраснодушным ("христианство началось с признания греха - признанием за человеком его правосубъектности...") - к реальному христианству, как оно сложилось в веках (историческому) и даже как оно было замыслено (мистическому) все это не имеет никакого отношения. У того христианства - своя инерция, своя структура. И это не только религия - все, все. Я помню, как пытались реформировать КПСС, как в партию вступали идеалисты, верившие что можно изменить к лучшему эту косную неповоротливую и жесткую структуру - без понимания массы монолита Партии, из одних идей. - Я помню, что из этого вышло.
Вот если я приду в Церковь и начну с ней диалог - вот здесь начнется моя деформация. И Церкви, но совсем чуть-чуть: Земля притягивает человека, не наоборот. Тысячелетняя структура Церкви оставляет место, своего рода ячейку, и для меня, но с заранее заданными функциями, заданными границами. - Сильного субъекта это отталкивает.
Отдельный индивид появляется в уже предсуществующем пространстве, в предсуществующей политической структуре, моральном поле и т.д., и хоть испытывает их воздействие, адаптируясь к ним, несет в себе собственное видение мира. Что-то он способен менять, что-то нет - традиции традициям рознь. Какие-то традиции легковесны - те, что относятся к слову, выражаются в словах и передаются словами. Их изменение вполне под силу отдельным личностям (конечно, не всем). Какие-то традиции более устойчивы, ибо основаны на неосознанном подражании детей родителям - что-то позволяет отнести нас к русским, что-то помимо голой связи происхождения (очевидно, эта связь не такая "голая", а весьма и весьма содержательна).
Традиции не обязательно брать в узком смысле. Есть "традиция" быть сущим. Традиция жить. Традиция рождаться, совокупляться, беременеть, рожать, умирать. Люди не называют это традициями, ибо они - вне их сознания и понимания. Но они аналогичны феномену более изменчивых и легковесных традиций: ходить и не ходить в церковь, венчаться - не венчаться, наказывать и не наказывать детей. Совсем легковесные традиции называют привычками. - У каждой - своя масса, инерция - время существования. Все когда-то возникли и когда-нибудь завершатся. Здесь можно провести параллель с павловскими условными и безусловными рефлексами: существуют условные и безусловные ОТНОСИТЕЛЬНО человека традиции, условные и безусловные относительно ОБЩЕСТВА - возникшие независимо от общества, лежащие глубже его феномена, и другие, обусловленные этим обществом. - Не просто людьми, из которых состоит общество, а обществом как системной целостностью, где совокупность индивидов весит больше их всех по отдельности, или той частью каждого индивида, которая открывается только в присутствии других людей этой общности.
Я воспитывался в отсутствии единого канонического учения. И для меня каждая книга рано или поздно попадает в разряд апокрифов. В сфере мысли ничто не сакрально. Это, наверное, неплохо для творчества - такая свобода, - но нет традиции, нет точки приложения для мысли (я где-то читал об интенсивном периоде творчества в Западной Европе, когда ограниченное количество тем - античность, Библия - обеспечивало глубину творений), она ищется, но нет ничего определенного - и не находится: все можно подвергнуть сомнению. Оттого всякое философское высказывание оказывается "первой философией": оно вынуждено оправдываться из самого себя, само определяет для себя точку опоры и направление движения. - Зато всякие внешние обстоятельства вряд ли способны поколебать его (высказывание) и ее (философию).
Зато от признания: есть Бог или нет, - ничего не изменится во мне. Моя сущность уже не зависит от колебаний веры, ибо глубже ее. "Если Бога нет, то все позволено", - это верно, очевидно, на популяционном уровне, в метафизическом смысле. "Бога нет" - опасность не для уже сформированной личности, но - неокрепших душ, сломавшихся людей без внутреннего стержня и с зачаточной совестью. - Всякий механизм за ненадобностью атрофируется. Мораль - институт совестливого поля, в котором бессовестность ставится вне закона. Но для сформировавшейся нравственной личности весома не внешняя навязанная мораль, но внутренняя, ставшая частью "я". Для меня - конкретного индивида - ничего не позволено, я чувствую. Я не то чтобы не могу - не хочу жить иначе. Здесь зона моего комфорта. Я уже сложился в определенной традиции, меня удерживает не внешняя цивилизация, а внутренняя культура, которая тала чем-то сложившимся, и менять ее - значит менять, даже скорее ломать себя, свою уже сложившуюся структуру - структуру своего Я. Думаю, я сам на это не способен.
Я могу покинуть профессию врача, семью - все, что составляет ныне мой мир, но если это не будет следствием деструкции моей личности, то - продолжением моей сущности. Я могу покинуть семью и любимую профессию только из тех же принципов, какие сейчас заставляют меня быть верным им. Реально я себе этого не представляю. Я еще открыт для мира, но полоса свободы уже не так велика, как десять лет или даже год назад. И с каждым мгновением прожитой жизни она все меньше, меньше. Теперь я более несвободен, чем, например, до свадьбы, рождения детей, выбора профессии. Но и вне этих внешних событий степень несвободы с возрастом нарастает: человек составляет мнение о жизни, оказываясь в плену своего мнения; появляются привычки, у которых он также в зависимости, даже если волен их изменить. Самое важное: возраст означает опыт, а опыт - форма несвободы.
Жизнь вокруг деформирует меня, но сама эта деформация сильно ограничена моими уже сложившимися рамками. Это можно выразить так: к своим 27-ми я вроде бы уже вышел на финишную прямую. Занял определенный уровень социальной лестницы: я врач, отец семейства. Теперь моя жизнь вряд ли изменится радикально. Все изменения будут количественные. Далее - жизнь по инерции. Я могу еще написать и защитить диссертацию, это позволит подняться еще на одну-две ступеньки выше, могу уйти в политику, в депутаты или нечто подобное. Но я - уже я. Если только не катастрофа.
Жизнь может сложиться так, что меня выбросит с привычного места, из привычного мира; это может быть тюрьма, или война, или еще что-нибудь - не знаю. Это ужасает меня, как всякое принципиальное изменение мира вовне. Это - запредельный мир, мир за границей моего сознания. Хотя, скорее всего, переживу и это. И с какого-то момента начнется только инерция: выработка старых запасов. Стагнация. Ничего нового. Все большая и большая определенность. Все меньшая и меньшая свобода, все меньше возможностей впереди. Так живут мои бабушки. Это плохо? Они думают иначе, и я их понимаю. Они уже не будут гитлерами, это точно. "У Свободы - недетское злое лицо". Гитлер - одно из них. Всякая возможность меняться подразумевает возможность Гитлера.
Пока общество традиционно, никакого Гитлера быть не может. Даже если он появляется, ему находится место в уже сложившейся структуре общества с заданными границами. Если не удерживает, дает слабинку внутренняя культура, могут удержать внешние цивилизационные формы. Но и эти последние - не непременны, изменчивы, и их изменения всегда катастрофичны. Наш мир стал страшен с тех пор, как стал свободен - обнажен в Будущее. И люди больше страдают от неопределенности, чем от несвободы. Ведь анархия (безвластие) - самая большая свобода* ! Пик свободы, правда, уже пройден, но может, это благо?
Гитлер - один из ликов свободы, но он хоть и рожден свободой, означает бегство от нее, от ее неопределенности. Бездна неопределенности, однако, оказывается куда менее страшной, чем определенность тоталитаризма...
Уход от традиционного общества - общества, держащегося магией табу, - это где-то близко к переходу от "закрытого общества" к "открытому" в терминологии К. Поппера (см. "Открытое общество и его враги" в 2-х томах, М 1992). Недостаток Поппера, как я это увидел - опущен вопрос: как часто и при каких условиях рушатся "закрытые" традиционные общества и что происходит затем с "открытыми"? Удивительно, но Поппера не интересует перспектива. Он не то чтобы живет одним днем, его отстраненность от проблемы времени рациональна и надуманна, что само по себе весьма интересно. Ведь реальный мир не существует вне времени. Это как если наблюдать стоящий велосипед: как же он ездит? Он же неустойчив! - И вывод: велосипед ездить не может. - Все познается во времени, подставляя нам свой меняющийся лик, представляясь в новых качествах - что-то оттеняется, что-то только-только появилось. Можно ли понять жизнь, исследуя мертвую клетку?
Каковы перспективы выбора К. Поппера в пользу демократии (в смысле "существования правительства, от которого можно избавиться без кровопролития, например путем всеобщих выборов. В этом случае общественные институты обеспечивают средства, с помощью которых правители могут быть смещены гражданами, а общественные традиции гарантируют, что эти институты не могут быть с легкостью разрушены теми, кто находится у власти")? Какова судьба "открытого" общества? Будущее туманно, но существуют закономерности исторического развития, позволяющие говорить о какой-то определенности, так что без динамической модели не обойтись. Ничто не может быть признано вечным. Исторически не раз демократическая власть сменялась "недемократической", так что говорить о какой-то "тенденции к демократии" не приходится. Демократии, как и всему остальному, приходит конец. Почему? - это мой первый вопрос. - Как? В какой форме? Что служит предвестником? Как это переживается живущими в эту эпоху людьми? Второе: что происходит с нашим "демократическим выбором"?
Этногенез в социологическом плане начинается с формирования "закрытого" общества (консорции), основанного на общности культуры - общезначимой цели и общезначимом табу. (В.В. Розанов писал о культуре как производном от слова "colo"(вера) - как о некоей общности табу.) Мне кажется, духовное единство общества на ранних этапах развития народов, создающее аналогию с Единым Организмом, имеет конкретный материальный субстрат и отражает не "недоразвитие" людей того периода, а нечто более важное. У человека есть друзья, много родственников, у друзей также есть родственники - практически все общество связано с человеком тесными узами, делаясь ему небезразличным, и потому же связывает человека: "а что подумают?" - делая его несвободным. - Вот ткань системы, на этом все держится. Трудно поступить против совести, не по чести, хоть и корыстно лично для себя. - Люди не настолько механичны, чтобы ими двигали абстрактные элементарные инстинкты. - Плюс любовь к природе, родному ландшафту, к привычному образу жизни. - Все это неосознаваемо, и не должно быть другим. Сознавать - значит ставить под вопрос. Но из чего же берутся ответы?
Великолепие Кельнского Собора мало помогло Германии пережить трагедию ХХ века, так же как великолепие Храма Христа Спасителя - России. - Башня в Вавилоне, пирамиды в Египте, Акрополь, Колизеум... - Как странно, что народ, давший миру Гете и Шиллера, оказался малокультурен - малосовестлив: "когда я слышу слово культура, моя рука тянется к пистолету". - Проблема совести значима не тогда, когда все хорошо. Важной она становится в период катастроф, великих потрясений. Культура - индивидуальная ли, народная - и проявляется в самоограничении и сдерживании себя в несчастье, когда плохо. Сдержанность - вот признак породы! - В несчастьи Германии начала ХIХ века (завоевание Наполеоном) культура сыграла свою положительную роль, в ХХ веке - нет; куда что уходит? - Очевидно, мы имеем дело с энтропийным процессом, подверженном рассеиванию в пространстве и времени. - Не всякий момент бытия опасен для проявления фашизма, для прививки антисистемы. Прежде чем встанет проблема культуры - проблема сдержанности, вдруг всплывет: а надо ли? - Зачем сдерживаться?..
Плохо отягощенному культурой, "совестливому" индивиду, пло--хо, тяжело. Но не для себя это. Народ должен иметь "совесть нации" - "Патриотизм есть мера крови и мера совести" (кто-то из евразийцев, кажется, Г. Флоровский), а без этого последнего, без совести - распад, упрощение, путь к смерти.
Как возможен был Сталин? Какое "несвязанное" сознание, свободное от табу, догм, традиций нужно иметь, чтобы оценивать мир чисто абстрактно: что мне от этого будет? Мы - прежде всего феномены СЕБЯ и мира ЧЕРЕЗ СЕБЯ. - Какое крушение мира в себе должно произойти, какая безусловность самодурства должна явиться, чтобы стал возможен Сталин! - Сам Поппер большое значение придает традициям (см. его определение демократии). Древнегреческий полис - самый ранний доступный для нас опыт демократии и "открытого общества" - имел институт оракулов, что означает, по меньшей мере, "структурное ограничение кругозора возможных рациональных рассуждений в греческом полисе. Основывая свои решения в важных политических или частных делах на голосе оракула, индивиды еще не берут на себя полную ответственность за собственные решения." (А. Веллмер в сб. "Социо-Логос", т.1, М 1991). Современная западная политическая культура видит возможным для себя выйти за пределы такого "неустраненного догматизма". Проблема, однако, этим не снимается, а переносится на иное поле: новая культура имеет свои догмы. - Похоже, "открытое" общество и функционирует нормально, пока остается "закрытым". Как раз растворение табу, уменьшение значения традиций - последних традиций, должных поддерживать демократические институты - и служит причиной падения "открытого" общества: нарастает свобода ОТ, традиции не удерживают от "нетрадиционного" поведения, в результате чего получается "фора" над остальными, кто еще придерживается традиций - как не воспользоваться? Никакая структура не удержит сильного субъекта. Тем более это верно, если структура слабеющая, а "нетрадиционность" сулит выгоду.
Таково неосознанное движение табу: что-то само собой ставится под вопрос, что-то остается "закрытым". Значимость табу во времени уменьшаются, некоторые традиции утрачивают содержание, из них выхолащивается смысл, зато появляется практический смысл в отказе от них, в ослаблении пут догм - "закрытое" общество сменяется "открытым". Но здесь выявляется одна опасность: общество, по прозрению К.Поппера, начинает держаться "абстрактными" связями (выгодой, интересом). Отношения между людьми теряют "человечность", интимность, становятся механическими - жесткими, целезависимыми. Возобладает т.н. "маркетинговая" ориентация (Э. Фромм): "казаться, а не быть", ибо теперь именно так оценивается человек. - Отчуждение людей достигает превосходной степени, это становится решающим фактором современности, на что обращают внимание великие гуманисты эпохи. - Общество явным образом начинает движение к дезинтеграции: понимание важности традиций и табу не заменяет их самих, к тому же у каждого - своя трактовка этого понимания. Рациональность - плохая основа для объединения, ибо отражает больше различие людей, нежели их единство. Разумное объединение хрупко, ненадежно, мимолетно. Одно дело, когда поведение основано на табу: "не возжелай жены ближнего своего", - другое, когда то же основано на рассудке. Разум не безусловен, и при определенной настойчивости и сильном влечении рождаются сомнения: почему бы и нет? Если обставить все так, что никто не узнает...
Удержаться надолго в харизматических лидерах в сфере рациональности невозможно. Чтобы остаться фюрером, Гитлеру пришлось опираться на громоздкий институт принуждения. - Знамение эпохи, когда никто не может удержать харизму надолго, потому что ориентиры ценностей меняются, как в калейдоскопе. Нет свойства создавать что-то устойчивое. А меняются ориентиры - меняются лидеры. Проще найти харизму в прошлом. Сейчас на слуху Столыпин. Нынешние КАЖУТСЯ мельче. Не захватывают великие идеи, сильные личности, - они даже отталкивают. Мы стали менее историчны. Теперь - инерция...
Демократия и тоталитаризм -- проблема одного времени, оттого и противостоят друг другу. Их разъединяют разные ответы; их объединяет один вопрос. "Негры тоже люди" - антирасизм есть форма расизма в смысле противоположного решения одного вопроса. Так же как антивещество - разновидность вещества. Зло - Добра: отрицательное решение проблемы Добра. Демократия отражает разочарование во всех прочих видах власти (вспомним знаменитый аргумент У. Черчилля: "Остальные еще хуже"): монархи вырождаются, аристократия загнивает; - разочарование в Абсолютной Истине (на это указывал Н.А. Бердяев): "все по-своему правы"; исход великих побуждений, открытий, походов и завоеваний, - по сути, знамение эпохи, когда люди начинают жить настоящим безотносительно линии горизонта, более узким кругом общения. Тенденция к демократии, конечно же, существует, но только в пределах дискретности исторического процесса, к тому же не как вершина, а этап: она сама в конце концов разочаровывает.
Фиксация на идее демократии неизбежно выводит нас в объятия платонизма - тезиса Платона о "задержанном развитии": в основе политики развитого демократического государства лежит забота о сохранении его стабильности. Поддержание status quo есть суть и смысл демократических институтов, метафизика демократического государства. Но время не остановить: энтропия возрастает, в системе управления нарастают "шумы", медленно и незаметно общественная структура идет вразнос. Тихий "вразнос" не вызывает иных эмоций кроме усталости - плохое настроение для "открытого" общества.
Чувствуется, что попперовский выбор в пользу демократии питается страхом (ужасом!) перед насилием, причем насилием абсурдным: за мысль, за национальность, классовую принадлежность, - за что наказывать кажется диким. Я сам движим этим страхом. Но достаточное ли это основание для функционирования общества? - Страх перед тоталитаризмом также не вечен. Демократическая система подразумевает воспроизводство опыта тоталитаризма, а без этого опыта назойливая память вызывает только оскомину. И даже мое словосочетание "воспроизводство опыта" не намекает ли на политику "задержанного развития"?
Термин "задержанное развитие" сам по себе является источником двусмысленности. Он появляется у К. Поппера при сравнении античных обществ Спарты и Афин, где общество Спарты ВЫГЛЯДИТ "закрытым", архаичным - "задержанным в развитии" относительно открытых демократических Афин. Однако верна ли посылка: Спарта и Афины - сверстники? Возникли ли эти общества одновременно? Какой смысл должно вкладывать в слово "одновременно"? - Очевидно, он подразумевает наличие динамической модели. Но ведь К. Поппер противник такой модели в принципе. - Крушение допущения об одновременности окончательно лишает термин смысла.
Задержать активное развитие нельзя. Практически задержать можно "развитие" по инерции, по нисходящей. Говорить об обществах папуасов, полинезийцев и т.п. как о "задержанных", вероятно, можно, но не в смысле "отсталых", а совсем в ином: они - чересчур "передовые", не младенцы, а старички. - Задержать можно не детство, а старость - попытаться сделать ее сколь угодно долгой. Но разве можно сделать ее вечной? - Смерть наступает как неизбежная неизбежность, хоть принимает всегда форму случайности.
"Закрытость" общества позволяет ему существовать. - Как переживается "открытие" общества живущими в нем людьми? Уменьшаются ли издержки демократии по ходу "открытия"? И что же все-таки реально "открывается"? - Любой политический режим основан не на рациональности. Существует понятие "groot-rats democrasy" - что-то вроде "демократии от корней травы", - сравнение А. Токвилем судеб двух демократий: во Франции (Великая Французская революция) и в Северной Америке, имевших совсем различные исходы: террор и новая деспотия во Франции и упрочение гражданских свобод в США, - позволило выявить важный пункт различия: в Северной Америке с самого начала эмиграции из Старого Света в Новый и установления антицентрализованного автономного порядка самоуправления выпестовался "дух свободы". - Речь идет о традиции демократии, существовавшей до установления формальной демократической системы, а значит - "закрытость", "неустраненные догмы", "ограничение кругозора возможных рациональных суждений". Даже и сейчас: разве американское общество "открыто"? Оно столь же базируется на табу и традициях, как и наше: на уважении к флагу и государству, к Богу, семье. - Относится ли к ним достоевское "все позволено"?
Ужас охватывает меня при этом "все позволено": представьте себе столкновение с сильным субъектом, которому ничего нельзя объяснить, доказать, ибо нет у вас с ним общих точек соприкосновения, невозможно найти общий язык, общезначимые табу - не на что опереться! - Так не бывает? - Значит не все позволено. А когда позволяется все?
Истоки германской и российской трагедий ХХ века, при всем их внешнем сходстве, все же различны. В Германии народ был насильно, "с мясом" лишен традиции "великой державы", монархии. Не потому ли фигуры рейхспрезидента фельдмаршала П. фон Гинденбурга и даже фюрера так напоминали ДОЛЖНОГО Вильгельма II? Разрывом традиции разверзлась пропасть, которой могло и не случиться, произойди регресс плавно и постепенно. - Во что превращается человек, вырванный из привычной среды - жалкий, потерянный? Он может запросто сломаться. Теперь он ищет новую точку опоры, стремится возвратить чувство обыденности, но оно проявится только в освоении новой реальности - хватит ли сил? Проблема решается отрывом от новой реальности, упорствованием в своих традициях - в желании зарастить тяжелую рану народного сознания. Феномен О. Шпенглера: "герой - великий художник, так и не создавший ни одного великого творения и все же знающий, что он - великий художник; "человек без свойств", не потому что он "ничего не может", а потому что "нечего больше мочь"..." - Шпенглер пишет о величии римского воина, о породе героев, и даже Гитлер сотоварищи определяются им как самозванцы: Великой Германии больше нет. Будет Европа, будет культура, но уже не германская культура, ибо даже реванш раздавленной державы проявляет раздавленность, а не величие.
Проблема имеет второе решение: регрессия к "низким" целям. Не упорствование, не самодурство, а - "слушай самого себя", чтобы проявились новые "зачем" - конечно, совсем не новые, а постоянно присутствующие, но закрытые более высоким ритмом "высокой" цели. Великая Германия превратилась в просто Германию, федеративную республику.
В России - иные корни: фаза надлома этногенеза, разлом этнического поля, структурный кризис - кризис, запрограммированный самой структурой истории, можно сказать - самим строением времени. Цель жизни во времени всегда меняется. Редко когда решение вопроса "зачем", принятое в детстве, сохраняется до смерти. Это решение, конечно, не обязательно осознается, чаще наоборот - означает неосознанную ориентацию. - Она-то и меняется, а инерция первого решения редко когда обнимает всю жизнь. Цель регрессирует, "приземляется", становится более ощутимой, обыденной. Прежние цели теряют смысл ввиду их абстрактности, оторванности от реалий; период романтической любви сменяется любовью земной. Инерцией цель еще может стоять, но смысл ее выхолощен. Как любовь, замещаемая только привычкой.
Все относительно: "открытое" общество, "закрытое". Мы теперь более "открыты", чем при развитом социализме: больше тем открыто сознанию и обсуждению. Но все ли? Самый "открытый" период уже позади. Ведь невозможно постоянно сидеть "на нуле" и решать одно и то же бесконечно долго. Начинается освоение новой реальности, а значит - новая определенность, новые формы, новые традиции сковывают сознание. Одни традиции сменяются другими, меняется их характер: они становятся более понятными и рационально обосновываемыми. - Традиции также меняются во времени, как и люди. Демократические традиции признаются пока имеют смысл. - Насколько они имеют смысл? - Политика - удел профессионалов, и выборщики также должны быть профессионалами, следить за политической борьбой, разбираться в насущных вопросах политики. Иначе голосование превращается в рефлексию по поводу предвыборных эксцессов, не более. Оцените реальные причины, по которым сейчас голосуют за того или иного кандидата - они поражают глупостью. Глуп народ? - Нет, его просто поставили в глупое положение. И он реагирует апатией, неучастием "во всей этой возне". Как ни антидемократично это звучит, если суждено быть лидеру, пусть это будет действительно лидер, а не ТВ-картинка с демагогическими лозунгами. Возможно голосование по привычке, но ведь это - только инерция традиции, которая не может закрывать брешь абсурдности достаточно долго. - Именно нарастание издержек по ходу "открытия" общества приводит к падению демократии и замене ее недемократией. Причем часто эта замена проходит незамеченной для современников: Аристотель писал о демократии и не замечал, что сидит за столом монарха.
Роль сознания переоценивают - оно не играет столь большой роли в мире, как это можно себе представить. - Нет идеального способа правления, нет и быть не может. И демократия не идеальна. Значит ли это отказ от демократии? - Демократия - не выбор, а судьба. "Надо ли?" - этого вопроса в контексте проповедуемой мной концепции нет. Он никогда не задается, никак не звучит, ничего не значит. Общество развивается, не отвечая на него.
Кто мы? Куда идем? - Спорить надо не о принципах в стиле утопической "социальной инженерии", а в стиле проповедуемого К. Поппером метода "частных решений". Возможна ли демократия в России, насколько она необходима? - этот вопрос лежит вне рамок научного прогнозирования, в полосе пророчеств и, соответственно, лжепророчеств. "Частные решения" декларируют иную постановку вопроса: кто это может, кто это будет делать и почему. Ведь политика - не вопрос справедливости, а вопрос власти.
В конце 80-х годов журнал "Век ХХ и мир", занимавшийся аналитическим осмыслением тогдашней российской действительности и прогнозированием путей развития, предсказал нам не ослепительное будущее западноевропейской страны, а латиноамериканский вариант политической и экономической структуры. Речь шла о формировании т.н. компрадорской буржуазии - слое собственников, который служит посредником между природными ресурсами своей страны и мировым рынком. Эта модель имеет свои законы функционирования. Политический фасад при этом играет далеко не самую важную роль: диктатура военных, аристократическое или монархическое правление, демократическая система, - все это варианты одного режима, решение одной задачи: обеспечить монопольное право определенному слою общества, можно сказать элите, распоряжаться природными ресурсами и обеспечить ей огромные прибыли. Какой политический институт при этом будет решать эту задачу эффективнее, не суть важно. Может быть любая свобода - религии, печати, собраний, митингов и бог еще знает чего, - не может быть только свободы предпринимательства, особенно в областях, контролируемых монополистами. Может быть любая степень демократии, любой уровень развития парламентаризма, кроме такого, который нанес бы ущерб господствующему слою. Может быть финансовая и экономическая стабилизация, может быть экономический рост, может быть даже подъем благосостояния народа, его высокообразованной части: врачей, юристов и других-прочих, как во всех цивилизованных странах. Жестким остается отчуждение природных ресурсов от народа - т.е. невозможность распоряжаться ими в интересах всей нации. Жестким остается наплевательское отношение к проблемам нации, особенно ярко это видно в решении проблем экологии, которые неизбежно обостряются из-за хищнического использования ресурсов, и в стремительном увеличении разницы доходов "верхов" и "низов", концентрации богатств в руках все более узкого круга людей. Жестким остается монопольное положение на рынке природных ресурсов, которое обеспечивает такой уровень доходов, который сам по себе, по мнению забываемого ныне Маркса, вызывает неизбежность и даже необходимость экономических преступлений. Пост-советская экономика не просто коррумпирована - сам принцип ее функционирования не предусматривает иного.
В любой стране бизнес с предельно высокой степенью доходов криминализируется. Тем более это справедливо в отношении страны с неустойчивыми традициями "белого бизнеса". Дело не только в "сдвиге сознания" под влиянием огромных денег, главный механизм - надстройка над большими деньгами криминальных этажей: сильные руки сами собой обвивают сильные головы и ставят их под контроль. Это своеобразное проявление закона диффузии: в отсутствии механизма собственно деловой конкуренции (приток капитала, в т.ч. мозгов, в сферу бизнеса с высокой нормой прибыли с соответствующим понижением этой нормы) большие деньги "растворяются" в конкуренции криминальной, и преграда здесь также криминальна: жесткие противоправные границы перед "растворением" денег, а значит - разборки, стрельба, кровь на улицах, - и пока людей, готовых ради денег пойти на смертельный риск, предостаточно.
Возможно, "латиноамериканский" этап неизбежен и закономерен для России, и за ним последует долгожданное "процветание". Есть представление, что "все в конце концов будет нормально". Огромный внешний долг - наследие последних коммунистических правителей - и жесткая зависимость страны от западных кредиторов и от импорта не позволяет игнорировать мировое общественное мнение и рассчитывать на автаркию. - Здесь предел новому тоталитаризму. К тому же Россия обладает всеми необходимыми технологиями для переработки природных ресурсов, поэтому в скором времени прибыли от такой переработки станут оседать в самой России. Мы перестанем быть страной, просто вывозящей сырье. Пока не существует полноценного российского рынка (неплатежеспособность), продукты переработки будут уходить на Запад, но это путь борьбы за чужие рынки - тяжелый путь. Целесообразнее развивать собственный рынок. - Вот так "объективно" интересы национальных производителей совпадают с интересами нации. Нынешняя власть закрыта "снизу" достаточно жестко. Уже сформировалась политическая элита, стрелка вертикальной социальной мобильности показывает теперь не революцию, а спокойное развитие. Время катастроф прошло. Безусловно, политическая элита неоднородна. Разные ее части будут проводить разную линию, таким образом возможен и регресс, и скачки вперед по пути экономического и духовного развития. Но все это лежит в пределах демократического выбора. Подлинная катастрофа - в крушении этой структуры, взрыве элиты и выходе "за пределы возможного". Как большевики в 1917 году, отринувшие в своей атаке на капитал объективные предпосылки развития. Развитие России в пределах объективных условий теперь - это развитие демократическое.
Объективно нынешняя российская политическая структура достаточно устойчива и предусмотрительна. Но возможны различные субъективные эксцессы: насколько качественный состав элиты позволит ей владеть ситуацией? Как скажется на нынешнем переходном периоде криминализация бизнеса?
Не знаю. Бесчестный в своей основе режим непредсказуем и опасен как для себя самого, так и для окружающих. Народ - не быдло, и жестоко мстит за непонимание этой простенькой истины. Он вовсе не обязан ждать, пока "все станет нормальным". Пораженный комплексом неполноценности, он может отреагировать совсем неадекватно: ульяновыми, ампиловыми, баркашевами, гитлерами... И все начнется по-новому.
Невозможно просчитать свои действия на перспективу с достаточной степенью уверенности. К чему может привести бессовестное обирание крестьян - основной массы населения - в результате "освобождения"(1861)? Здесь может сыграть роль иная установка: иметь совесть, не терять связи с собственным народом - так можно компенсировать недостаток рациональности. Но это - расчет на идеалистов-романтиков, судьба народа для которых не менее значима, чем своя собственная. Оправдан ли такой расчет?
Что меня больше всего поражает - иллюзия хрупкости Жизни, Бытия вообще. Это ощущение возникает всякий раз, когда я открываю для себя новый механизм, новую технологию бытия, когда изучаю какой-нибудь феномен общественной жизни. Каждый найденный мной Предел, поддерживающий функционирование Жизни, видится хрупким, невозможным, несоизмеримым с монолитом Мироздания. Правда, само это Мироздание при ближайшем изучении оказывается не таким уж монолитным. Как удивительно оно само представляется переплетением хрупких ниточек, обилие которых и создает монолит. Представьте себе свою родословную, протянутую тонкой нитью через века и даже тысячелетия: ведь мы обязательно должны иметь предков и среди варваров, и среди питекантропов, и далее, далее, с Началу, что даже невозможно себе представить. Вот Жизнь! Вот ткань Ее! Неужели ж на этом всё держится?
"Мир держится на честном слове". - Вспомните, как воспитываются дети: без любви, без пристрастности и участия какими они становятся циничными, злыми. - Цинизм как явный признак ущербности. - Или когда ребенок узнает вдруг, что его родители - неродные! Будто рушится мир!!! Хотя ведь "объективно" ничего не меняется, родители остаются такими как и прежде, не лучше и не хуже: когда любящими, когда строгими. И сколько сил нужно, чтобы компенсировать, как-то зарастить страшную рану в сердце, изъян в сознании. Прежнего мира - мира праздника, радости - больше не будет.
И то же - измена в семье. Не всякой, конечно, многое зависит от воспитания, принятой модели поведения. Для разных культур имеются различные стереотипы, разное понимание "должного", но все они могут быть подведены под единый знаменатель: они как "у"(игрек) - переменная в некоей формуле нашего бытия, и место ее постоянно, где-то вынесено за скобки, как самое общее, самое важное. Кто-то верит в свою исключительность, кто-то - в изгнанничество, в везение или, напротив, в невезение. Но жить в обстановке эмоционального безразличия невозможно.
Если обратиться к системному подходу, то сами связи между частями систем, предъявляющих свои права на человека, - это, по сути, эмоции, которые обуревают нас в каждый момент жизни. Положительные эмоции - это "+"системные связи, поддерживающие постоянство системы; отрицательные - это антисистема, направленная на отрицание самоей себя, своей целостности, своей структуры. Дружбой и товариществом держится коллектив, любовью и приязнью - семья, небезразличием друг к другу - общество. А все эти чувства подразумевают примат надиндивидуального над личным. Обратный приоритет ценностей сулит гибель системной целостности, как системы: в отсутствие эмоций, в безразличии ни о какой системе не может быть и речи. Если мне безразличны события в Сомали, Руанде или Камбодже, никакого Человечества нет, как системы, как единства. Семья без эмоций - без любви или хотя бы доверия, дружбы - не единство, а так себе, общежитие. Ненависть мужа к жене или жены к мужу разрушает семью. Ненависть как государственная политика разрушает государство. Постоянное недовольство жизнью, преобладание отрицательных эмоций в обществе сулит гибель этому обществу.
Это гениальный постулат практически всех мировых религий: Бог субъективен, Бог любит людей, т.е. относится к ним не жестко, снисходительно. - Для кого-то это аргумент в пользу атеизма, для меня - напротив.
Нет для человека авторитета выше, чем он сам, особенно когда дело касается его самого. Он вполне способен на богоборчество в самой превосходной степени - спор с Богом у врат Рая: почему это я недостоин? - Не всякого человека можно убедить словами, не для всякого вторая сигнальная система является одинаково значимой ("где был ты, когда я сотворил мир сей?"). Спор у врат Рая видится невозможным. Это нонсенс, утрата стиля. Может, поэтому Бог укрыт внутри каждого из нас, стал неотъемлемой нашей частицей. "Не убей, не укради" - это не вовне меня, это внутри. Случайно я могу, конечно, на все, но это вызовет столько эмоций, переживаний, что они грозят разрушить меня, как личность! Убить легко в отсутствие эмоций, при эмоциональной тупости (вот чем опасны далеко зашедшие стадии шизофрении), в условиях полного безразличия, когда перед глазами не мир, а "объективность". Эмоционально богатый человек не способен убрать даже "явный балласт" - идиотиков, кретинов, дебилов. - Как принцип: не нам это. Но и после этого люди способны жить без Бога - без самого главного в себе. Как же так?
Мир не настолько жесток, как мы себе его можем представить, как мы ХОТИМ подчас его себе представлять. Почти все Зло в мир привнесено людьми, которые утверждали жесткость и злобность мира. Когда говорят: "Жизнь требует..." - обычно получается, что требуют конкретные люди, что-то себе вообразившие. А Жизнь... она не требует. Она, как правило, просит, мягко намекает, неспешно предупреждает и... прощает, прощает, гораздо больше и чаще, чем мы того заслуживаем. Наказание вероятностно, т.е. следует не за всяким "преступлением".
Требуется чуткость, чтобы не пропустить, не пройти мимо чего-то очень важного, быть может, самого важного - какого-нибудь глубокого чувства, вход в которое узок и малозаметен, но без которого Жизнь - не вполне Жизнь, неполноценна, принижена. Так различаются ущербный и полноценный миры, мир органичный и механический, ограниченный жесткими границами, которые люди для него придумали. Органичная общественная система всегда мягче механической, связи менее навязчивы, более свободны; их игнорирование не влечет за собой прямых фатальных последствий.
Мир редко предъявляет свои права на нас жестко, но - исподволь. Можно бежать от него, упорствовать в себе и не слушать себя же. Этот побег может даже оказаться удачным! - что значит "удачным"? - Нежесткость, пластичность Мира подталкивает нас к неожиданному выводу: похоже, сам Мир не вполне знает чего хочет!..
Мы разные. Это очень важно и существенно: мы - разные. Но мы неравноценны. Это второе неизбежно следует за первым, и только воспитание не позволяет признать второе без оговорок. Мы-то и разные для того, чтобы быть неравноценными, чтобы был выбор. Кто же назначает цену? - Этот вопрос не так важен ввиду очевидности: все мы, само бытие через нас и расставляет все по своим местам. Но на пути такого позитивизма встает гораздо более важный вопрос: когда?
Европейцы, ведомые жизнеутверждающим мировоззрением, завоевали Индию, увлеченную философствованием и самосовершенствованием (я нарочно огрубляю) и нещадно ее эксплуатировали себе на пользу, Индии во вред. - Но можно ли на основании короткого промежутка времени и достаточно сомнительной (в виду однобокости) трактовки фактов делать выводы по глобальным проблемам, в частности: по оценке различных мировоззрений и мироощущений?
Распространено мнение, что говорить о смысле (суть выборе) Истории можно лишь перед лицом Конца Истории, который расставит все на свои места, воздаст всем по заслугам, прояснит затемненное до поры до времени и т.д. - Боюсь, перед лицом Вечности эти рассуждения теряют почву. Уже мы на протяжении короткого промежутка времени пережили несколько "концов истории". Сначала господствующая коммунистическая система претендовала на то, чтобы со своей колокольни оценивать Прошлое, Настоящее, Будущее. Потом эта система рухнула - "вот видите!" - и за короткий срок одна за другой сменились эсхатологические парадигмы Бухарина, Троцкого, потом социал-демократов-меньшевиков, эсеров, кадетов... Троцкий обращался к будущим поколениям через голову своего гонителя - "вождя народов" и, казалось, нашел понимание году в 1988-89, осветив нам Революцию своей Правдой о ней. Но дальше, дальше, будто по второму кругу течение времени вновь относило его в Прошлое - Второе Прошлое, так что остается уповать на Третье Пришествие Троцкого? Даже если взять отдельного индивида: в 20 лет он осуждает себя 14-тилетнего, а в 25 - 20-тилетнего и принимает себя 14-тилетнего. - Всякий финиш оказывается промежуточным, искусственным. Можно говорить об ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ любого человеческого Откровения, будь то откровения Троцкого, Моисея или Нострадамуса. То тут то там продолжают раздаваться возгласы "вот видите!", но количество и частота использования лишают их практической ценности. Остается настоятельная необходимость в разнообразии, - разве имеет оно смысл при известном исходе? Определенность позволяет использовать все силы в одном направлении - неопределенность заставляет распылять их в разнообразии. Неопределенность бытия означает, что не только Никто не может сказать, что будет важно через сто, триста или тысячу лет, но что Ничто не известно.
Глупо менять свои убеждения исходя из когда-то понятой Истины и обращения к Основам Бытия - всякий выход вовне, к Абстрактному Бытию малопродуктивен, несмотря на кажущуюся противоположность. Культурно, психологически, эмоционально ограниченный человек просто теряется перед лицом открывающейся бесконечности, а все постигаемые им Основы - лишь Начала. Корни уходят вглубь, во тьму неведомого. Единственно реально доступное ему - это эмоции с их производными: этикой, эстетикой. Они - чуткий индикатор нашего места в бытии. Абстрактные рассуждения мало чего стоят как раз потому, что они абстрактны, не увязаны с реальностью. Нашему времени не хватает искренности. Перед человеком очень часто встает абстрактная задача: на выборах, на референдуме. "Что вы думаете о Чечне?" - Да я же там не был! Откуда мне знать, как там все есть на самом деле?! Не жалко боевиков, стреляющих в русских солдат. Но вот уже они не боевики, а вооруженный народ, защищающий свою Родину - и жалко. Жалко детей, стариков, женщин, да и мужчин, здоровых, сильных, втянутых в страшную безнадежную бойню. Когда пытаешься понять логику отдавших страшный приказ на начало боевых действий и думаешь о государственных интересах, понимаешь: Чечни не могло не быть, а Дж. Дудаев просто прикрылся своим народом, воспроизведя повторно германскую трагедию ХХ века: стреляют в абстрактную мишень, а убивают живых конкретных людей... - А потом вспоминаешь наглых кавказцев - наглых, наглых. А потом - дети, русские там... А право наций на самоопределение? Ведь нечто подобное уже было: "военно-теократическая клика Шамиля"! - Наконец, вползает змеей предательская мысль об инспирированности конфликта какими-то силами внутри самой России: ВПК, Органы, еще кто-нибудь... - И далее, далее. - Само начало рассуждений приводит к размыванию ответа!
Но и поступать эмоционально - такая же определенность, как поступать рационально. Мы слишком легко манипулируемы, чтобы отдаваться эмоциям. Ничто не имеет прочного основания - не странно ли? Поступать в соответствии со своим ощущением жизни, поступать ли в соответствии с неким народным сознанием (коллективным бессознательным), поступать по велению сердца, Откровению, поступать разумно, наконец - все это определенность, КРАЙНОСТИ - Где же выход? - Его нет. Он еще только-только творится. В этом и состоит принцип неопределенности, что наперед никакого выхода нет. И запросто можно пойти по "ложному" пути - как окажется впоследствии. Как МОЖЕТ оказаться. Именно в разнообразии ищется новый путь, а степень разнообразия позволяет надеяться, что путь будет найден.
Неопределенность Бытия. - По моему, здесь и рождается свобода. Только вряд ли можно назвать ее свободой - того ли мы ждали от этого слова, в которое вложено столько священного, желаемого? Не оказываемся ли мы в положении Гегеля, определившего свободу как "осознанную необходимость"? - Это ли свобода - настоящая свобода, если есть что-либо настоящее в сфере слов? "Свобода подразумевает ответственность" - но ответственность означают несвободу и есть, по сути, форма несвободы. "Свобода подразумевает несвободу" - видимо, свобода для человека означает совсем не то, что в Мире. Свобода в Мире - не свобода в нашем привычном понимании. Это можно было бы назвать НЕОСОЗНАН-НОЙ свободой - как стихия бытия, все время подразумеваемая, "само собой разумеющаяся". - Человек УЖЕ свободен, изначально и до всяких рассуждений, уже уникален, имеет свои, отличные от других привычки, уже делает выбор ежечасно и ежесекундно, не всегда отдавая себе в этом отчет. Тем более что это также нельзя назвать выбором, если мы понимаем под ним нечто осознанное. - Человек не самодостаточен, а может рассматриваться как ЯВЛЕНИЕ, проявление каких-то процессов. И свобода здесь - не выбор, а данное. Свобода Жизни. Свобода Бытия. Словосочетание "свобода человека" здесь не имеет смысла, ибо индивид - не уровень бытия, а одна из возможных структур, сменяющих друг друга, как в калейдоскопе, на одном из уровней, где свобода - среда обитания.
Мы разные, и пусть так. И дети пусть будут разные, где - благовоспитанные, где - растущие как трава. Я хотел стать философом, кто бы не постулировал новый взгляд на мир, новые истины, а оправдывал существующий порядок. Как это оказалось сложным: собственное мнение о мире постоянно вторгается в мою идею, деформируя ее, оскопляя мир в угоду моему представлению о нем. Понимание чего-то очень важного заставляет обращаться к идеалу: думаешь не о том, что есть, а что должно быть. Иначе не бывает, если только человек обладает нравственным чувством, и постольку он - идеалист. Как и всякое общество, имеющее перед собой определенную модель "должного". Вопрос, мне кажется, не в идеализме, как таковом, а в оценке его ценности относительно реальной жизни: жизнь в ущерб идеалу или, напротив, идеал а ущерб жизни. - Степень определенности идеала не должна быть выше неопределенности мира.
Мораль, основанная на научной теории или философской концепции, целиком обращенная в будущее - антинравственна. Будущее - непрочное основание для оправдания: оно неясно, скрыто, вероятностно. Должен ли человек ждать разрешения бесконечного спора "об основах"? Ведь всякий высокий спор может быть подведен к метафизическим основам человека, кои априорны, и таким образом вынесен в бесконечность. Всякий аргумент в таком споре теряется в Будущем. "Мужчина, не имеющий детей, не имеет права голосовать, т.е. определять судьбу своей страны"(Ф. Ницше) - это все-таки крайность, определенность. "Жизнь на Земле не могла зародиться сама, по сложности это сравнимо, как если бы предположили, что возможна самосборка "Конкорда"!" - Но ведь саму Жизнь можно трактовать как одну из операций по самосборке "Конкорда"!
Во всяком споре перед лицом неопределенности каждая сторона свободна, т.е. выбирает для себя исходную точку и вектор долговременного прогноза. - При том что это опять же не выбор как нечто осознанное. Кто-то ставит во главу угла семью и воспитание детей, кто-то - карьеру, кто-то - служение идеалу. Для каждого вряд ли речь идет о выборе, но все вместе, вся эта стихия жизни в ее разнообразии и есть свобода. - Что же остается человеку?..
Нравственность - феномен настоящего. Идеал может быть нравственным лишь поскольку он "настоящ", подпадает под юрисдикцию совести, а не избавляет от ответственности "за давностью лет". Пока идеал конкретен, он нравственен. Речь идет о совести - мере человеческой ответственности. Она - тот самый мягкий механизм, которым мир заявляет на нас свои права. Это едва ли не самое важное и таинственное в человеке. При том что ее можно не признавать, игнорировать - нет пределов самодурству. - Итогом будет вечное беспокойство, отсутствие мира в душе. Хотя и это можно толковать в свою пользу: "люди всегда стремились свои недостатки выставить достоинствами" (Ф. Ницше).
Ответственность можно переложить на обстоятельства, чью-то злую волю. Так поступают дети. Но ответственность неотчуждаема, она может быть переложена лишь на словах - реально она остается с тобой как судьба, твои переживания, твое горе. В этом смысле народ всегда достоин своего правительства, ибо ответственен за него - сам несет ответственность за его деятельность. Дети отвечают за родителей. А родители - за детей. - Мы не желали этой ответственности. Чаще мы живем, не задумываясь над ней: она потаенна, неощущаема. И только когда-нибудь, после каких-то событий, вдруг взбудоражится совесть: "да как же!" - и ответственность всей массой мира ляжет на плечи, и все оправдания - слабая защита, просто слова. Это может даже сломать, и совесть грызет человека до конца дней. Остальные снова погружаются в обыденность, но пережитое откровение остается навсегда; это взросление. Подлинная свобода - то, что мы ожидаем, - свобода совести: счастье жить с ней в согласии, мир в душе.
Это определенность. - Определенность воспитания, культуры в широком смысле слова, определенность оценки мира: мы сами, опираясь на факт своего существования, оцениваем его, даже если это не вполне наша оценка. - Мы слишком сложны сами по себе, чтобы четко и недвусмысленно отделить "я" от "не-я". Наша оценка становится нашим основанием - хрупким, "человеческим, слишком человеческим", - но всякий выход к Божественному иссушает, плоды с древа Познания опасно для человека как человека. - Сам человек есть определенность, и свобода его также определенна. Что значит отрицание такой определенности?