ПРЕДЫСТОРИЯ
Все началось с того, что летом 1995 г. пришел я с работы домой, а мне говорят, что звонил некто Михайлов из Москвы, интересовался журналом "Идиот" и просил позвонить ему в любое удобное для меня время. И сообщил свои телефоны.
Гоша, узнав про это, удосужился позвонить Михайлову и поговорить с ним о журнале. Этот Михайлов сказал, что журнал "Идиот" рассматривается на предмет включения его в число претендентов на какую-то Букеровскую премию, присуждаемую в этом году лучшему русско-язычному журналу ближнего зарубежья. Михайлов также сказал, чтобы мы особенно губу не раскатывали, премию нам не присудят, а вот публикация о журнале, среди других, которых в списке сейчас около сорока, не исключена. Поближе к лету Гоша ездил в Москву по своим делам, а заодно встретился с этим Михайловым и показал ему все номера "Идиота", а некоторые даже оставил ему. Оказывается, Михайлов познакомился с журналом через Книжную палату, куда мы с Высоцким зимой, в свою первую поездку, которая удалась, отвезли на продажу "Идиоты" и "Эмпиреи".
Ну... Это я так связано рассказываю, а на самом деле эти происшествия терялись среди других и я и не помнил, что есть какой-то Михайлов, и чего он, собственно, хочет, а на самом деле все это казалось мне чепухой, и совершенно этим не интересовался. Были у меня, как главного редактора и человека, совсем другие проблемы и даже головная боль была.
Так вот, с Гошей в следующий раз мы встретились на концерте Шевчука 30 мая и Гоша сказал, что мы вошли чуть ли не в пятерку претендентов на премию, но Михайлов (Александром его Александровичем зовут) сказал, чтобы мы сильно губу не раскатывали на премию, а упоминание в "Литературной газете" и в "Труде" очень даже возможно. Что есть очень сильный журнал где-то в Прибалтике, и еще в Молдавии. Еще есть минский журнал (в той пятерке), но он не тянет на премию. Так говорил Михайлов Гоше. Премия эта, конфиденциально Гоше было сообщено, учреждена Грэмом Грином, английским писателем, который уже почил в бозе, а распоряжается фондом его сын, и этот сын номинации постоянно меняет и в этом году вот такая номинация - за лучший журнал. А премия - 3000 английских фунтов (стерлингов).
Артур Исаченков опрометчиво заявлял, что премию именно "Идиоту" присудят, мне было лестно, но я старался губу не раскатывать, а по ночам, когда меня никто не видел, засыпал с мечтами о премии: то есть я смеялся над какой-либо вероятностью ее присуждения "Идиоту", но мечтать мне тогда никто не мешал, ночью, под одеялом. Я ложился, не раздеваясь, в кровать, накрывался одеялом, закрывал глаза и настраивал себя на мысли о том, как мне дадут 3000 фунтов и как мы купим на них компьютер, лазерный принтер, сканер и еще деньги останутся на праздник и на хлеб.
Мартов советовал оставшиеся от приобретения издательской системы деньги положить в какой-нибудь государственный банк и жить на проценты от вклада. Банк он надежный обещал подыскать.
Действительно событием в этой истории была для меня публикация в середине октября в "Литературной газете" статьи Михайлова (он, оказывается, литературный критик) о журналах ближнего зарубежья, где он с легкой иронией и с теплотой представил и журнал "Идиот". Очень хорошая была статья. Это уже был праздник. Когда я прочитал статью в нашей витебской областной библиотеке и шел домой, обмысливая ее, я испытал минуты настоящего, неподдельного счастья. Две-три минуты ощущения счастья.
Вот такая преамбула.
ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ
А 30-го ноября звонят из Москвы женским голосом, который представляется Татьяной, и говорят:
- Мы приглашаем Вас на обед, на котором состоится объявление лауреата Букеровской премии. Обед состоится 4 декабря в Доме архитекторов в 19 часов вечера. Вы сможете приехать?
Голос очень приветливый, благожелательный.
Я по природе человек стеснительный, а тут вдруг решаю проявить максимум бестактности и иду напрямик:
- Татьяна! Вы хоть намекните, что с нашим журналом получается? Есть у нас какая-то надежда на что-нибудь?
- Ничего конкретного сказать не могу. Постарайтесь приехать! Будет бесплатный обед, приглашены интересные люди...
- А проезд вы оплачиваете?
- К сожалению, мы не можем этого сделать, извините.
- А сколько человек может поехать?
- Приглашаетесь Вы один.
- А можно хотя бы еще одного человека?
- Сейчас, минутку... - она с кем-то совещается и потом говорит - Нет, Вы один можете быть на обеде.
На этом наш разговор заканчивается. Высоцкий стоит рядом и все слышит. Мы выходим на улицу покурить. Все понятно с премией. Галка Жук рассказывает, как у нее сегодня сорвалась командировка в Германию (из-за отсутствия загранпаспорта!). И тут снова раздается звонок. Трубку поднимает Наташа. Поговорив с кем-то, она приоткрывает дверь и кричит нам: "Разрешили еще одного человека взять!"
Вот здесь радость большая! Я тут же Высоцкому предлагаю ехать. Бесплатный обед! "Поездка удалась-2"!
Ну, поерничали мы над возможностью бесплатно пообедать в Москве, а дальше - необходимо настраиваться на деловой лад, планировать свои действия и координировать Высоцкого. (А Жука тоже очень хочется взять, но коль у нее такой облом с Германией случился, то значит, у нее судьба невыездная и пусть дома сидит).
Позднее, вечером, у Высоцких, являюсь свидетелем очень тихой напряженной беседы Игоря с Таней за кухонным столом, когда выясняется степень вероятности того, что она тоже поедет в Москву с нами. Таня ревнует нас с Высоцким к Москве и вторая наша поездка без нее может обернуться для нас железнодорожной катастрофой. А Василия Ивановича мы хотим взять - авось и пропустят его на вечер вместе с нами! да и на чьи тогда деньги мы поедем!
После обеда занимаюсь подготовкой к поездке. Ремонтирую свою обувку, делаю удостоверения членов редакции журнала себе и Игорю. Таня Высоцкая называет меня козлом за наплевательское отношение к разболевшейся Наташе: "Жена умирает, а он ботинки свои подшивает!" А мне уже все равно. Маша Сосновская звонит и просит в Москве посмотреть, в какие числа идет спектакль Виктюка "Роман с придурком".
Звоню Василию Ивановичу и прошу его помочь с деньгами на поездку в Москву, хотя бы Игорю на билет, так как я как будто бы деньги могу достать самостоятельно.
Таня приходит с работы и сообщает, что Высоцкий может поехать в Москву на их служебной машине. И еще одного человека могут взять в машину.
Я на своей работе весь день переживаю, где мне взять денег на билет. Спасает от позора Валя Подосиновик, бухгалтер наш: выдает мне в конце рабочего дня ("Тебе же надо в дорогу!") 20 $ + 230000 бел. рублей.
С утра звоню Высоцкому, потом Брусу. Высоцкий берет у Вас. Ив. 300000 руб. и мы едем на вокзал к Азаренку, который делает нам билеты туда и обратно, а чтобы нам было совсем хорошо, отливает нам из трехлитровой банки технический спирт в бутылочку.
Билет туда и обратно - 225000 бел. рублей.
В поездку беру паспорт, записную книжку, ручку, 20 альманахов, 3 экземпляра №30 и два - №29, несколько фирменных бланков журнала, редакционные удостоверения для себя и Высоцкого, квитанцию для книжной палаты, видеокассету, ножичек, а также чай, сахар, стакан и пластмассовую бутылку для заварки чая. Сигареты.
В 18.00 - посадка в поезд. Высоцкий предъявляет проводнице еще не успевшее как следует просохнуть свое удостоверение штатного нумератора страниц журнала "Идиот". Женщина глядит, смеется, и неожиданно для себя пропускает его в вагон.
Спирт, что нам дал в дорогу Азаренок, пугает меня своей жестокостью. Мне хватило одного глотка, чтобы больше не пить его никогда.
Около 4 часов утра - мы в Москве. Чтобы купить жетоны на проезд в метро, приходится чуть ли не час битый бегать в поисках размена одного доллара на российские рубли (Высоцкий ждет меня тем временем в метро). На мой доллар смотрят как на использованный кусок туалетной бумаги. В какой-то чебуречной меняю его на 4000 руб., хотя курс - 4500 как минимум. Высоцкий устает меня ждать. Едем на Юго-Западную.
По опыту прошлой поездки мы уже готовы взламывать двери в комнату Меньшикова, но, благодаря Игорю вовремя вылавливаем Сашу Анкудинова на лестнице между этажами. У Саши и останавливаемся - а он собирается на работу. Он уходит и мы начинаем заниматься убийством времени: я обнаруживаю на столе книгу того самого Бодрийара, о котором писал Михайлов в "Литературке" в связи с нашим журналом. Книга называется "Систематизация вещей". Высоцкий занимается ее изучением, а я нахожу на полке несколько журналов "PANTHOUSE" и в одном из них попадается мне на глаза концептуальная статья об оральном сексе, положения которой, как будет явствовать в процессе настоящего повествования, коренным образом изменят нашу с Игорем мировоззренческую парадигму. Игорь занимается ее изучением а я иду искать Меньшикова (оказывается, он переселился в другую комнату и Анкудинов сказал, в какую). А у Меньшикова в гостях - мама, вчера только приехала. Она жалуется на жизнь, мне же неудобно от того, что я не помню, как ее зовут. Меньшиков расспрашивает меня про техноложку - уж я-то знаю, куда он клонит. Мне грустно и не по себе. Может, его такое прохладное ко мне отношение на протяжении вот уже нескольких лет - все из-за Лемешевской? Вручаю ему авторский экземпляр №30 - Вадиму Глазунову передать. До 10.00 отдыхаем в комнате у Саши, едим лапшу быстрого приготовления, которую он готовил для себя, но под впечатлением нашего приезда забыл про нее (на удивление очень вкусная оказывается лапша), слушаем записи юного Макаревича, и обсуждаем статью об оральном сексе.
Когда пришло время двигаться по нашим делам, выясняется, что ключ от комнаты, который Саша должен был нам оставить не можем найти. Паникуем. Высоцкий находит запасной ключ в стакане для ручек на письменном столе. (Интуиция Высоцкого в эту поездку нас выручает поразительно часто). Уходим, ничего за собой не убрав, не помыв посуду (сообразно своим этическим понятиям), а ключ отдаем маме Меньшикова.
От общежития направляемся к Юго-Западной, пешком. Около Турецкого дома встречаем моего бывшего однокурсника Ахматова. Стоим с ним, курим. Ему кажется с нами интересно и он идет даже провожать нас до метро, изменив тем самым свои первоначальные планы. А пока идем до метро, разговаривая, он нами так заинтересовывается, что и на Полянку решает поехать. В метро даю Ахматову полистать Идиот-30. Он очень внимательно читает стихи Глазунова и очень внимательно - надписи в туалете Высоцкого. Ахматов собирается издавать второй свой сборник, в какой-то военной типографии (литой набор!). На Полянке быстро находим "Книжную Палату 19 октября", Марк Ильич без какой бы то ни было волокиты принимает "нашу макулатуру" по 20 экземпляров. За Альманах я прошу по 2000 руб., а Высоцкий просит за "Эмпиреи" 3000 руб., чтобы потом весь день сокрушаться, что продешевил. Марк Ильич обескураживает нас демонстрацией приглашения в английское посольство, которое он накануне получил, на фуршет, приуроченный Букеровской премии. Прием назначен на 13.00 и мы, получается, оказываемся как бы в стороне. И вообще, пролетаем над всем этим делом. Как-то странно получается, похоже на злую шутку. В книжной лавке мы обнаруживаем журнал "Соло", который Михайлов между делом издает, а также "Вышгород", минский "Родник". "Вышгород" поражает качеством полиграфического исполнения - до противности прекрасно изданный журнал. А "Соло" - очень скромный журнал. Оба - идиотовского формата. Ахматов договаривается тем временем с Марком Ильичем о пробной продаже своего сборника. Выходим на крыльцо покурить. Обмениваемся адресами с Ахматовым (тот просит, чтобы мы, если будет возможность, заехали к нему в гости) и он отправляется по своим делам. А мы с Высоцким еще топчемся в лавке, а потом уже едем на поиски Дома архитекторов.
Метро Пушкинская, рядом с кинотеатром "Россия". Ни одна из 5-6 особ женского пола, у которых мы интересуемся архитекторами, ничего нам не могут сказать путного, вообще ничего. Я ругаю себя за то, что не удосужился поподробнее узнать во время телефонного разговора с Москвой, как найти этот самый дом. И вот перед зданием "Известий" вижу: стоит одиноко мужчина. Мы подходим к нему. От мороза и ветра из правого глаза у него течет слеза по щеке. И этот мужчина (первый мужчина, к которому мы обратились!), объясняет нам, как добраться до Дома архитекторов. Я рад уже не столько тому, что теперь мы знаем, как найти его, сколько тому, что он вообще существует! Надо идти мимо Макдональда вниз к Никитским воротам и искать улицу Герцена.
Мы идем до здания бывшего ТАСС и сворачиваем налево, но подвернувшийся нам банковский клерк с зализанной прической и в черном пальто до пят разворачивает нас на 180 градусов и мы идем к дому Горького. Там уже (через 2-3 обращения к прохожим) и находим Дом архитекторов.
Это уже около 2 часов дня. Вахтерша, у которой я интересуюсь, будет ли здесь сегодня обед, как бы утвердительно мне отвечает и предлагает в гардеробе раздеться, а потом, если мы захотим, можно спуститься в ресторан. Ага, сейчас, денег у нас некуда девать! А до обеда еще пять часов ждать. Что делать? Обнаруживаем в холле большие удобные кресла и плюхаемся в них, и просто сидим, около часа, так как очень устали. Часто перед нами мелькает бородатый мужчинка в пиджаке, с папкой. Может, он как-то связан с сегодняшним мероприятием? Отдохнув, идем бродить по фойе. Заходим в разные комнаты, смотрим картины, вывешенные на стенах. Какие-то натюрморты из яблок, и сразу видно, что архитекторы рисовали. Уютнее всего оказывается в туалете, здесь можно курить. Курим и снова идем сидеть в креслах.
Очень удобные кресла, впору уснуть и проспать до вечера. И еще очень хочется кушать. Рассказываю Высоцкому, как я обычно готовлю картошку жареную с морковью, луком и яйцами, весьма подробно. Высоцкий очень явственно себе это представляет и в конце концов признается по дружески, что готов меня убить немедленно. Кажется, он неважно себя чувствует. Не здоровится ему, видимо.
Через некоторое время мы отваживаемся спуститься вниз. Заглядываем в бар и обнаруживаем там всё того же делового мужчинку в пиджаке. Он сидит за столиком, разложив перед собой какие-то бумаги, и делает пометки в них. Перед ним красиво стоит чашечка кофе. Мы не смеем отвлечь его от важного дела и поднимаемся наверх, чтобы успеть не впасть в конфуз или другую неприятную историю. И тут, на лестнице, Высоцкий останавливается и предлагает в конце концов начать действовать. Например, обратиться за разъяснением нашего положения в данном месте у этого делового, но играющего явно служебную роль мужчинки. Мне ничего не остается делать, как выдвигать встречную инициативу: обращаться буду я. Решено. И вот мы опять спускаемся в бар, подходим к столику с мужиком и я вежливо и, как потом мне Высоцкий пересказал свое впечатление, "интеллигентно и ... (как-то еще, нужно у Высоцкого переспросить)" интересуюсь:
- Извините, здесь ли будет проводиться обед, посвященный Букеровской премии?
- Да, здесь.
- Мы вот приехали из Витебска. Меня зовут Вячеслав Новиков, я - редактор журнала "Идиот", а это - поэт Игорь Высоцкий, автор и член редакционного совета журнала.
Тут у мужчинки что-то включается, он встает из-за стола, неожиданно радуется нам и - самое удивительное, что я испытываю - у него вдруг обнаруживается сильный английский акцент. Буквально за мгновения надо в сознании заменить образ русского чиновника на образ английского клерка. Это приходится делать моему сознанию, а не мне. Мне же просто остается даже не удивиться - на это нет времени, - а просто продолжать беседу, как будто ничего не происходит. Хотя я пытаюсь перейти на английский, Джон с радостью пресекает мои потуги: "Нет-нет, говорите по-русски, я одиннадцать лет уже в России работаю".
Он полностью подтверждает наши надежды на то, что мы именно куда хотели, туда и попали.
Воодушевленные состоявшейся беседой, мы возвращаемся в фойе, в черные кресла, идеально, между прочим, приспособленные для оральной любви. Бодро размышляем, что делать дальше. Несколько раз Игорь пытается дорваться до служебного телефона у вахтера на столе - позвонить на радио ("Позвонить, а вдруг Василий Иванович договорился со студией на запись, а нас нет!"), (этим радио Высоцкий меня раздражает), но его на вахте обманывают, говоря, что телефон у них - внутренний, а в город можно позвонить только из телефонного автомата тут же, недалеко от вахтера, используя жетон, который, как и всё в Москве, надо покупать. Ага, сейчас, у меня дядя на денежной фабрике работает, чтобы телефонные разговоры Высоцкому оплачивать!
Мы додумываемся до идеи пойти куда-нибудь перекусить как можно подешевле, выпить хотя бы стаканчик кофе с булочкой (идея исходит от меня, т.к. деньги - у меня, а Игорь, скромный парень, не хочет мне навязывать на шею свой голод). Мы выпрашиваем у гардеробщицы свою одежонку и идем на улицу (между прочим, нехорошо оставлять в гардеробе свои дорожные сумки и чемоданы - женщина может заподозрить, что там упакована бомба с часовым механизмом, которая взорвется, когда мы удалимся, - ей будет от этой мысли не по себе).
На улице уже темно. Проходя вниз к проспекту Калинина, заходим в пару заведений, но там смущаемся дороговизны ("а Василий Иванович не смутился бы, и Исаченков не смутился бы!") и доходим до метро, и в киоске у подземного перехода покупаем по приемлемой цене по сосиске с кетчупом, по булочке, и по стаканчику кофе со сливками. Всё оказывается очень вкусным, свежим, но мороз и пронизывающий уличный ветер напрочь убивают всё удовольствие от приема пищи и мы заглатываем ее как собаки, надеясь, что в желудке все решится. Не успев проглотить, тут же закуриваем и идем восвояси. Половину дороги пройдя назад, начинаю только я ощущать что-то в желудке. Видимо, пища всё это время шла по пищеводу.
По дороге я придуриваюсь в рамках вербальных парадигм, Высоцкий меня, как может, поддерживает. Надежд на премию нет практически никаких, ничего радостного мы не видим впереди, и нам остается развлекать друг друга. Так подходим к Дому архитекторов. Дом ничего себе, достойный. Крыша - совсем как у Исторического музея, такими же остренькими серебристыми пирамидками. Мы задаемся вопросом - почему вечер проходит именно в Доме архитекторов? Выдвигаем идею, что Дом Архитекторов - это почти Дом каменщиков. В общем, и тут масоны...
Заходим вовнутрь, снова раздеваемся, снова начинаем слоняться по первому этажу и холлу. Тут и там видим вездесущего Джона. Для нас он - единственная связь с предстоящим вечером. Мне немного неловко от того, что Игорю выписывают пригласительный несолидный: нет у Джона чистых бланков и он берет один, уже заполненный, вычеркивает фамилию какой-то приглашенной дамы и сверху надписывает "И. Высоцкий". У Джона я интересуюсь между делом, как выглядит Михайлов. "Он такой невысокий, светлые волосы, пробор у него вот так, посередине". Этих трех словосочетаний мне хватает для того, чтобы сразу узнать Александра Александровича, когда он появляется в поле моего зрения, но это уже попозже. Снова сидим в уже родных черных креслах для орального секса. Решаем заменить словосочетание "оральный секс" на "керамические изыскания", чтобы не дразнить интеллигенцию. В холле появляются люди с ящиками видео- и звукозаписывающей аппаратуры. Поскольку мы уже всем примелькались, к нам относятся как к местным работникам и никто серьезно не воспринимает. Каждые полчаса ходим в туалет курить.
В гардеробе наблюдаем за прибытием московской публики. Мы стоим как бы с краю, "чтоб не встать к толпе спиной" (В. Новиков, Сборник текстов песен, "Санчо Панса", Витебск, 1995 г.) и можем всё обозревать.
Первым, кого я узнаю среди появляющихся людей - Марк Дойч. Он - один, раздевается, отдает пальто гардеробщице, кто-то к нему подходит, кому-то он жмет руку.
- Гляди, - говорю я Высоцкому, - Марк Дойч!
- Где?
- Да вот, если я не ошибаюсь, раздевается.
А через некоторое время подходит Фазиль Искандер, окруженный целой стаей каких-то женщин и мальчиков. Они тоже раздеваются и проходят в холл.
Высоцкий не знает ни Марка Дойча, ни Фазиля Искандера, вообще никого из подходивших. Я неприятно поражен его незнанием таких известных людей. При этом я тут же говорю себе в назидание: "Да у него и нет необходимости их знать!"
Чтобы представлять из себя хоть что-нибудь, мы должны разговаривать друг с другом с умным видом. Умный вид нам вполне обеспечивает тема керамических изысканий и мы ее развиваем как можем. Подле нас у колонны сидит какая-то женщина и что-то пишет. В связи с этим нам приходится ограничиваться в степени эмоциональности наших высказываний относительно керамических изысканий, в остальном мы разговариваем достаточно свободно, но не громко, чтобы не отвлекать женщину от ее занятия. Умозрительно мы определяем, что она - литератор.
Мимо нас в сторону туалета проходит очень живописный мужчина высокого роста с седовласой головой. Одно плечо у него задрано вверх, другое опущено, он идет широко расставляя носки ступней, короткими шагами. Очень это смотрится привлекательно! Это уж явно писатель. Это великолепный образчик настоящего писателя! Заходит он в туалет. Игорь заявляет с восторгом: "Он зашел в женский туалет!" Я сомневаюсь в верности его заявления и начинаю его оспаривать. Игорь настаивает на том, чтобы я подошел и удостоверился, что писатель прошел именно в ту дверь, на которой была прикреплена табличка "Ж". Я иду удостоверяться в том, что Игорь ошибается, но удостоверяюсь в том, что Игорь прав. Писатель действительно зашел в женскую комнату! Тут происходит еще более интригующее событие: две женщины проходят мимо нас и (так только в кино бывает), заходят тоже в ту же комнату. Мы даже не успеваем никак их предупредить. (Я бросаюсь их предупредить, но спотыкаюсь о ковер и падаю - вымысел). Можно ожидать логического завершения пикантной ситуации в любом из его вариантов, но всё заканчивается совершенно мирно: писатель вполне спокойно, без какого-либо смущения выходит из женской туалетной комнаты и своей характерной походкой дефилирует мимо нас. Поразителен его рост - не менее 1,9 м, и необычайная горделивость в координации положения головы в пространстве. А вот выходят и женщины. Судя по виду всех троих можно предположить только одно - они никак не встретились внутри туалета. Мы с Игорем обсуждаем это событие в полном объеме и снова переключаемся на прибывающую публику. Вот раздеваются какие-то совсем молодые девушки, у них на груди большие круглые значки. Оказывается потом, что они на этом вечере призваны вести администраторские функции по приему гостей, их регистрации и определению столов, за которыми они будут посажены. На значках у них - эмблема Британского Совета. Девушками управляет одна среднего возраста, полноватая женщина.
Через некоторое время мы с Игорем осознаем, что народ уже начал заходить в холл, и там его набирается то достаточное количество, которое позволяет нам оказаться в холле в весьма достойном окружении. Туда мы и направляемся. На входе женщина просит всех предъявлять пригласительные билеты, что мы с удовольствием для нее делаем. Она же, посмотрев на билеты, просит нас подойти к администраторам и выяснить там номера столиков, за которыми нам нужно будет сидеть. Мы направляемся к администраторским столам и обращаемся там к одной из тех самых молодых девушек, которых мы заметили, когда они еще только раздевались в гардеробе. Меня в списках приглашенных находят достаточно быстро, а Игорь, естественно, в списках не значится. Девушка с завидной тщательностью исследует весь список в поисках его фамилии и после безуспешных поисков обращается к главной женщине за помощью. Я, как могу, объясняю ситуацию с Игорем и наши с административной группой взаимные попытки найти разумный выход из создавшейся ситуации ведут уже в тупик, когда подходит наш друг Джон и быстро решает этот вопрос. Нам пишут на билетах "№ 7" и мы с этой пометкой на пригласительных совершенно свободно проходим в холл, обласканные приветливой улыбкой дежурной женщины.
Так мы оказываемся в холле, в котором уже публики много и она замечательна. Я успокаиваюсь по поводу моей формы одежды, так как, хотя большинство приглашенных и имеет более приличный вид, их одежда отнюдь не из разряда вечерних туалетов для торжественных случаев. Если большинство мужчин и в пиджаках, то большая их часть не имеет галстуков, а есть и такие, что их вид мало отличается от моего. Женщины одеты весьма демократично, никаких декольте и бриллиантов. В этом смысле все достаточно скромны, без намеков на принадлежность к богеме. Про журналистов и телеоператоров и говорить не приходится.
Квинтет музыкантов запросто играет музыку в стиле барокко. Публика кучкуется по 3-8 человек. Некоторые группы образовываются из достаточно пожилых, солидного вида мужчин и женщин (пришли на Большой Букер!). Именно к ним подносят первый поднос с шампанским. Я вижу шампанское и мне становится не по себе - как быть, когда шампанское будут проносить мимо меня: как это будет происходить? Появляются еще официанты с подносами и они начинают барражировать среди приглашенных. Один из разносивших подносы подходит к нам с тыла и мы с Высоцким напрягаемся: обойдет нас или не обойдет? Не обходит, притормаживает, чтобы я взял бокал. Высоцкий тоже в изумлении берет бокал. В шампанском плавают кусочки льда. Мы делаем вид, что мы пьем шампанское каждый вечер и, как ни в чем не бывало, продолжаем обсуждать керамические изыскания. О писателе Катеринине тоже говорим. Я осознаю, что было бы полезнее смотреть по сторонам и вникать в суть происходящего, чем точить лясы с Высоцким и предлагаю ему это самое. Тут нас фотографирует какая-то девушка и нам это нравится. Высоцкий у нее интересуется - это быстрый танец или медленный? Девушка улыбается и Высоцкому ничего не остается делать, как дарить ей свои "Эмпиреи". Девушка очень польщена, и у нас настроение поднимается.
Мы немного напрягаемся по поводу неудобств, связанных с курением, т.к. висит в гардеробной табличка: "КУРИТЬ НИГДЕ НЕЛЬЗЯ". А курить хочется. И тут этот писатель, что ходит в женский туалет - закуривает! совершенно свободно, стоя в центре холла, никуда не убегая, среди собравшихся гостей, один, ни с кем не советуясь, видимо сразу как только у него появилось желание закурить. Вот она, свобода внутренняя! А мы с Высоцким так не можем. Тут же все закуривают, как только убеждаются, что писатель курит, и на него не спускают собак. И мы с Высоцким закуриваем. Правда, пепельниц нигде не видно, и мы пепел стряхиваем в пустую пачку из-под сигарет.
Вдруг я вижу Беллу Ахмадулину. Она идет через весь холл, поддерживаемая с обеих сторон двумя мужчинами, и направление ее движения проходит как раз сквозь меня. Я пячусь назад в смятении. Когда она проходит мимо меня - слабенькая, старая, (но моложавая!), со взглядом, обращенным сквозь всех и вся в космос, я, чтобы мне не было стыдно на всю оставшуюся жизнь, пытаюсь прошептать: "Здравствуйте", но боюсь, что вдруг она услышит это приветствие из моих грешных изолгавшихся губ, и я просто безмолвно как бы шепчу. Слава богу, что из моего рта не раздается ни одного звука! Белла проходит мимо меня так, как бы она прошла и сквозь меня, совершенно не заметив.
В дальнем углу стоит Марк Дойч и, скрестив руки на груди, смурно на весь бомонд посматривает.
Тут я вижу Михайлова. Описание Джоном его внешности настолько оказывается необходимым и достаточным, что сомнений у меня нет. Я сразу понимаю, что это Михайлов. Он стоит в метрах десяти от нас и разговаривает с какой-то милой дамой, которая весело смеется и ей с ним очень хорошо.
- Михайлов! - объявляю я Высоцкому.
- Где?
А я уже хочу идти к Михайлову, но приходится мне подождать, так как не хочу я мешать его беседе с милой дамой. Минуты через две-три я вижу, что в их общении наступает момент снижения пассионарности и я иду. Высоцкий за мной.
- Добрый вечер! Вы - Александр Александрович?
- Да.
- Мы из Витебска, из журнала "Идиот". Я - Новиков Слава, а это - Игорь Высоцкий.
- А! Очень хорошо, что вы приехали. - Михайлов с удовольствием жмет нам руки. - Надо бы еще найти редактора "Родника"... Мы будем сидеть за одним столом.
Он как бы ищет взглядом среди собравшихся редактора "Родника", но не видит того, кого хочет.
Михайлов оказывается в точности таким, каким его обрисовал Джон. К тому же он очень похож на меня - такой же взрослый блондин, одного со мной роста, а лицом похожий на меня до неприличия.
Тут подходит к нам какой-то англичанин (чуть ли не тот самый "писатель", что так удачно ходит в женский туалет) и мы с ним о чем-то говорим по-английски. У этого обаятельного человека "узасная" дикция, что очень затрудняет восприятие его вопросов. Кое-что я понимаю по отдельным внятным словам (он спросил, каков у нас тираж, а я ему представил нашего автора Игоря Высоцкого). Высоцкий стоит рядом и внимательно слушает. Лишь в конце нашего маленького диалога я догадываюсь переводить Высоцкому, о чем мы говорим с англичанином. Михайлов мне помогает вести беседу. Замечаю очень теплое ко мне отношение и это мне подозрительно. Списываю всё на московское добродушие и присутствие иностранцев.
Михайлов дает мне посмотреть два листа, на которых напечатаны названия и основные данные по журналам ближнего зарубежья, вошедшим в конце концов в номинацию МБП (листы отпечатаны на лазерном принтере и вставлены в полиэтилен). Я просматриваю их и, так как Михайлов никак не проявляет желание взять листы обратно, решаю, что он мне их дарит.
Кажется, в это время (во время нашего диалога) начинает говорить кто-то от микрофона и приглашает всех нас вниз, в банкетный зал.
Мы с Высоцким органично вливаемся в поток, направляющийся вниз по лестнице (мы как-то отделились от Михайлова), и стараемся блюсти в этом движении собственное достоинство.
В банкетном зале уже народу предостаточно. Надо искать столик № 7. Проходим в глубь зала, видим Михайлова, подходим. Садимся первоначально так: Михайлов, справа от него - Высоцкий, справа от Высоцкого - я.
В проходе меж столами, как раз мимо нашего стола идет - ну точно - Фазиль Искандер! Я встаю и, когда он приблизился, говорю:
- Извините, Вы - Фазиль Искандер?
- Да.
- ...
Я беру и жму ему руку. Он улыбается и проходит дальше.
А я ведь просто перед Высоцким бравирую, а будь я тут один, так конечно, не полез бы к Фазилю с рукопожатием.
Через пару минут Михайлов просит меня и Высоцкого пересесть на один стул влево с тем, чтобы Михайлов сел на крайний правый стул. Ему хочется сидеть напротив своих дам (и, видимо, если уже выпало ему за столом быть распорядителем, то надо сидеть рядом с бутылками). Его знакомые, миловидные дамы, улыбаются такому передвижению.
Михайлов знакомит нас с человеком, сидящим слева от нас с Высоцким.
- Пекка, Пекка Пессонен. Мы его зовем Петром. Это профессор хельсинского университета, занимается русской литературой. Он знает про ваш журнал. Пекка! Это ребята из Витебска, они издают журнал "Идиот".
( - ....)
Мы жмем Пекке руку. Надо как-то запомнить его имя, ведь сидеть весь вечер за одним столом... Он для меня кажется тем шведом - профессором из "Осеннего марафона". Лет под 40, светловолосый. Михайлов говорит нам, что для него Пекка - это тот интеллигент, который мог бы быть в России, если бы не Советская власть, и который сохранился благодаря тому, что Финляндия вовремя отсоединилась от Российской империи. Михайлов также предупреждает нас с Высоцким, что в Финляндии у них сухой закон, и финны подчас ведут себя непредсказуемо по отношению к крепким напиткам.
- Вы уж будьте внимательны.
Пекка мило улыбается. Создается впечатление о добром и приятном человеке, а ведь это профессор, и кто мы для него?!
Михайлов предлагает дамам красное вино. А мне по-свойски показывает на длинную, литровую треугольную бутылку с золотистым напитком.
- Этот виски - один из самых хороших, и дорогих напитков из тех, что здесь есть. Рекомендую. - и наливает нам с Высоцким, и себе тоже.
Я пробую и изумляюсь. Это действительно здорово - пить "этот" виски, и я буду весь вечер пить только его, так больше ничего и не попробовав из напитков. А ведь стол был уставлен самыми разнообразными бутылками.
Михайлов знакомит нас с остальными сидящими с нами за одним столом. Оказывается, что (ну разве мог я себе такое представить!) мы сидим за одним столом с Маканиным, писателем российским, ну! Рядом с Владимиром Семеновичем сидит его жена, очень привлекательная женщина.
Михайлов говорит, что поначалу вечер всегда такой - чопорный и неподвижный.
- Ничего. Пройдет немного времени, и вы эту публику не узнаете. Все здесь переменится, перемешается...
Стараясь не смотреть в чужие тарелки, я краем глаза заглядываю в свою и вижу удивительные вещи: бутербродики с красной и черной икрой, изысканные кусочки рыбы и мяса, заливные всякие штучки, корзинки с салатиками. А рядом стоят тарелки с хлебом, колбасой, ветчиной, сыром, красной рыбкой и еще много такого, чему я и названий не знаю.
Михайлов слегка наклоняется ко мне и доверительно говорит:
- Вячеслав, я вам открою небольшой секрет: премию решено присудить вам. Я вас с этим поздравляю и давайте выпьем за ваш успех.
Михайлов мне говорит это, а я даже представить не могу, как себя чувствовать теперь. <...>
Жалко, что никакие мои слова и описания не воссоздают реальности происходящего: реально происходящее надо видеть, и быть в нем, 4 декабря 1995 г. Это, конечно, не что-то очень выдающееся, из ряда вон выходящее для очень многих присутствующих в Доме архитекторов в этот вечер, но для себя я определяю это так: такого вечера у меня еще не было, и я хочу, чтобы они у меня еще были (а я бы хотел на них не стремиться, ха-ха!). Спасибо Британскому Совету, Букеру и англичанину, благородно соблюдающему инкогнито (может быть, он просто не хочет связываться с дураками).
Михайлов за столом намекает мне, что мне можно будет что-то сказать в ответном слове, что можно и на английском сказать, им (англичанам), будет это приятно. Он видимо, подготавливает меня - он ответственен за меня.
Высоцкий рекомендует (он всегда готов дать любой совет, если у него его требуют - причем обычно от балды) сказать: "Удивительно!". И все.
Немка протестует, смеясь, когда Михайлов за ней ухаживает:
- У нас некоторым женщинам не нравится такое обращение.
А вторая молодая женщина, о которой я лишь в конце вечера узнаю от Михайлова, что она работает на "Останкино", совершенно не проявляет себя как телевизионщик или журналист, она весь вечер - просто милая и симпатичная приятельница Михайлова.
Владимир Семенович Маканин - очень красивый мужчина. Весь вечер молчит. К нему подходят какие-то интеллигентные люди, он приветствует их сдержанно, не вставая с места. Иногда ему все же приходится вставать, и куда-то его уводят, но больше он сидит на месте. Впечатление такое, что он пришел сюда просто поужинать.
Для меня было большим сюрпризом обнаружить, что человек с такой внешностью может быть писателем. А сейчас я уже думаю, что именно такие красивые люди и могут быть писателями. Его жена, тоже очень миловидная женщина, оказывается гораздо общительнее Владимира Семеновича и этим прекрасно мужа своего дополняет. Она - его пресс-секретарь и средство общения. Наверняка он каким-то образом интересуется "Идиотом", но ему не хочется "попасть в неудобную ситуацию", а жена это чувствует. Она запросто заговаривает со мной и даже предлагает переписку и адреса каких-то людей в Гамбурге, у которых есть там книжный магазин и они могут продавать мои журналы.
При всем при этом она тихая, спокойная. Она - очень хорошая! Удивительная женщина!
Высоцкий ложкой выковыривает из корзинки ее содержимое, хотя она так сконфигурирована, что ее надо есть с содержимым вместе, как мороженое в вафельном стаканчике. А Высоцкий ковыряется там ложкой, дурак. И никого не признает из присутствующих.
Вот вдруг я вижу Ковалева (Сергея Адамовича). Он для меня остается Идиотом № 1 в России (из-за Чечни). Ковалев проходит мимо нашего стола вообще куда-то в угол зала. Он выглядит явно моложавее и бодрее, чем он кажется на экранах телевизоров (или это впечатление от Беллы Ахмадулиной?) Мысленно я приветствую его, тепло и искренне приветствую.
Михайлов показывает мне глазами на соседний с нами стол и говорит, что вот, мол, сидит Георгий Владимов. А Владимов - один из претендентов на премию Большого Букера. Ничем он особенно не примечателен, этот Владимов, зато его жена представляет незабываемое зрелище: женщина так нервничает и переживает за мужа, что я опасаюсь, как бы с ней чего не случилось. Она и краснеет, и бледнеет, и пьет воду фужерами, глаза закатывает и потеет от волнения. И салфеткой она обмахивается. Я переживаю за нее, простую бабу русскую.
Событием оказывается то, что на вечере присутствует член английского парламента сэр Такой-то, чему все оказались очень рады. MP (Member of Parlament) говорит какие-то слова, приветствуя наше присутствие в одном зале с ним, а также предлагает посмеяться над этим феноменом. Конкретизируя происходящее, другой англичанин предлагает MP уступить место у микрофона писателю Рассадину, который рассказывает историю отбора произведений русских литераторов на премию Букера в России.
Рассадин (не молодой уже мужчина, лет под 50) говорит о том, какие перед членами жюри были трудности , какие им чинили препоны, и какие они испытывали соблазны, говорит, что, как правило, далеко не все остаются довольны выбором лауреата. И далее Рассадин вкратце рассказывает о трех претендентах на премию Букера. Напряжение зала к этому моменту доведено до предела. Очень тихо. Цвет лица жены Владимова меняется от лилового до зеленого, или просто разноцветными пятнами лицо покрывается. И вот Рассадин прерывает свое выступление следующими словами:
- Но прежде чем объявить имя лауреата премии Букера этого года, нам надо решить один вопрос - вопрос о Малой Букеровской премии.
Это красиво. Это похоже на Камасутру. Все переводят дух, а меня, наоборот, охватывает сильное волнение. Сердце учащенно бьется и я напрягаюсь, чтобы не оказаться похожим на жену Владимова.
А ведь не только я напрягаюсь. Напрягаются, видимо, все остальные редактора журналов, приглашенные на вечер (они наверняка не знают решения комитета).
И вот (по-моему, это уже не Рассадин (а может и он) коротко говорит о журналах, вошедших в номинацию. А потом говорит примерно так: "Решили увеличить призовой фонд до 3500 фунтов и поделить премию между двумя журналами: рижским журналом "Родник" и витебским журналом "Идиот".
Я не могу сказать, что я чувствую. Вообще, я сейчас ничего не могу толком сказать, мне это скучно. Мне бы журнал издавать без проблем... Единственно, что сейчас могу вспомнить, это то, что о деньгах я как бы совсем не думаю. Т.е., мне просто радостно, что журнал "Идиот"..!!! А-А!!!
Приглашают к авансцене редактора "Родника". Мы видим невысокого роста молодого черноволосого человека, плотного, в свитере, из-под которого торчит рубаха, в джинсах. Этот парень получает свой конверт, жмет руки кому надо и подходит к микрофону. Говорит он спокойно, сдержанно. Речь его настолько умна, что я не понимаю в ней ни одной фразы, но я догадываюсь, что этот редактор, Андрей Левкин, очень умен. Я даже несколько обескуражен тем, что есть такие умные молодые люди, и что я по сравнению с ним дурак дураком.
Да, а может я ничего не понимаю просто потому, что я ничего не способен сейчас что-либо воспринимать?
И вот приглашают главного редактора журнала "Идиот" на свет. Я прокручивал заранее этот момент (как это обычно бывает - мозг перебирает все возможные ситуации и варианты их развития и прогнозирует ответные действия) и беру с собой к свету №30, чтобы идти и рекламировать его. Пусть, думаю, хоть некоторые увидят, что это за журнал такой. Я иду по проходу между столами, меня как бы приветствуют аплодисментами, и я высоко поднимаю № 30 над головой и даже слегка помахиваю им в стиле радости. Мне скучно с ощущением отсутствия каких-либо чувств, я испытываю только неловкость от всеобщего внимания и желание, чтобы скорее все это заканчивалось. Какой-то очень высокий англичанин (тот, что ходил в женский туалет (?) вручает мне большой конверт, а вездесущий Джон мягко берет меня за локоть и мягко, (так мягко, что не откажешься), предлагает негромко: "Если Вы хотите что-нибудь сказать, пожалуйста, говорите". Я подхожу к микрофону и, видя перед собой никого, говорю примерно следующее:
- Удивительно! (Высоцкий!) Я приятно удивлен тому, что есть еще в мире ИДИОТЫ (тут по залу идет смешок, добрый такой, а на камчатке как бы погромче, и одобрительный, но все же как бы двусмысленный), что есть еще в мире идиоты, способные заметить такое невзрачное, малотиражное, кустарным способом выходящее издание, как наш журнал; нам приятно, что есть еще такие люди на свете, и это вселяет надежду, благодаря таким людям мир становится светлее, интереснее и добрее...
Как-то так я говорю, одной фразой, и многим это мое выступление нравится.
А я, когда Джон меня брал за локоть, не представлял себе, что я должен говорить. Тем более, что меня накануне как бы связали неуместностью говорить слова благодарности и т.п.: "да и нет не говорить, черным с белым не носить."
Тут Левкин трогает меня за локоть и говорит по-простому:
- Ну что, пойдем, что ли?
И это мне нравится. Мы спокойно - Левкин впереди, я за ним, - уходим. Возвращаемся каждый на свое место. Меня поздравляют окружающие, но негромко, так большинство присутствующих уже переключается на основное событие этого вечера - объявление лауреата Большого Букера.
Ощущения счастья нет. Ощущение счастья было, когда возвращался домой из библиотеки, где читал статью Михайлова в "Литературной газете". А здесь, на вечере, есть всё, но нет одиночества (уединенности), и нет счастья. Есть ощущение успеха.
Ведущий объявляет, что Премия Букера 1995 года присуждена Георгию Владимову за роман "Генерал и его армия".
Стол, за которым сидит Владимов, окружается журналистами и телеоператорами, он, Владимов, стал в эти минуты всем вдруг интересен.
Ведущий докладывает, что присуждение премии не надо рассматривать как запоздалое признание "Верного Руслана" задним числом. Роман "Генерал и его армия" самоценен вне зависимости от предыдущих работ Владимова.
И вот Владимов идет осуществлять свой звездный час. Начинает он примерно так:
- Очень знаменательно для меня, что дата присуждения премии, 4 декабря, совпала с другим событием, произошедшим в этот же день с героем моего романа генералом Гудерианом, недалеко отсюда, в сорока километрах от Москвы. Танк Гудериана застрял в овраге и около двух часов его не могли оттуда вытащить...
Владимов говорит дальше о войне, а я мельком посматриваю на нашу немку - не совсем благожелательно писатель отзывается о великой нации, к которой она принадлежит. Немка же мило улыбается, о чем-то негромко переговаривается со своей соседкой и как бы пропускает мимо ушей разглагольствования русского писателя.
За мной и Высоцким стоит высокий мужчина и он нам говорит, что есть в России и достойнее, чем "Генерал и его армия", романы. Он недоволен решением Букера. Оказывается, это журналист "Независимой газеты". Ведет он себя очень независимо, но без грубостей. Он приглашает нас с Высоцким к ним в газету на завтра попить чаю, поговорить. Мы с Высоцким не отказываемся.
Владимов возвращается к своему столу, попадает в тесное окружение журналистов и поздравляющих, а у меня уже тоже свой маленький праздник начался. На нашем столе нахально стоит торчком, прислонившись к вазе с цветами конверт, в котором на красивом бланке отпечатано поздравление с присуждением журналу "Идиот" Малой Букеровской премии. Ко мне подходят разные люди, поздравляют и что-то спрашивают. Я уже практически за столом не сижу, все больше стою и принимаю поздравления, а стоит мне сесть, как подходит какой-нибудь человек и обращается ко мне со своими вопросами. Мне очень приятно это, и я практически не переживаю по поводу испорченного аппетита (отмечаю только косым взглядом установку на наш стол горячих блюд - оказывается, до этого мы просто закусывали, а вот тут пищу настоящую приносят!). А кофе я уже точно не хочу, потому что любимым моим напитком стал(-о)(-и) виски, а чай и кофе отныне сдвинулись соответственно на второе и третье места.
Меня с кем-то знакомят, кто-то сам ко мне подходит и представляется.
Бомонд Московский. Но не великосветский, скорее - диссидентский, пришибленный жизнью, люди как бы и при деле, а не на Олимпе.
Вот подходит один мужчина невысокого роста, называет себя Романом Солнцевым, говорит, что он редактирует в Красноярске журнал "День и Ночь", и он предлагает примерно следующее: "Присылайте к нам в Красноярск ваши "Идиоты", а мы будем их у себя печатать и распространять. У нас в Сибири много людей, которые этим интересуются".
Вот Михайлов знакомит меня с неким невысоким коренастым человеком в роговых очках. "Книжное обозрение", Щуплов Александр. Щуплов у меня берет интервью, но несколько необычным образом, через Михайлова: Михайлов задает мне вопросы, потому что он как бы лучше знает меня и мой журнал и Щуплов как бы его попросил от его имени поспрашивать меня. Я, видимо, очень плохо и невразумительно отвечаю, так как Щуплов иногда недоуменно посматривает на Михайлова а Михайлов неопределенно пожимает при этом плечами.
Потом уже Михайлов от нас отходит и Щуплов так заговаривает:
- Меня Лимонов к себе зовет, пресс-секретарем: "Мол, говорит, мы с тобой всю Россию на уши поставим, хочешь?"
Я от таких слов короблюсь весь. Щуплов очень похож по ужимкам на Новодворскую. Сама Новодворская мне интересна, но плохая копия с нее нетерпима. Щуплов показывает взглядом на какую-нибудь женщину и говорит от нечего делать: "Сейчас она любовница того-то, ничего себе бабец... Ходит с его женой под ручку, целуются, как подруги..."
Михайлов уведомляет меня, чтобы я не удивлялся, если мне деньги не сразу перечислят.
-Я свою премию получил не сразу, почти через три недели.
Еще два интервью, которые останутся в памяти - с "Маяком" и с "BBC".
"Маяк" ведет себя симпатично. В обличии приятной девушки он предлагает мне удалиться вместе с ним в бар, где тихо, чисто, разве что не светло (Хемингуэя я читал!), и там, за столик мы садимся (Высоцкий присутствует, но врать мне не мешает) и почти спокойно работаем. Обнаруживается в который раз, что с девушкой я позволяю себе опрометчиво шутить. На вопрос: "что вы теперь собираетесь делать?" я говорю: "Видимо, закроем журнал, да и дело с концом." А она, видимо, юмора не понимает, так как через некоторое время переспрашивает: "Так это вы серьезно, о закрытии журнала?"
С девушкой, которая не представившись, запросто приглашает меня на несколько вопросов и как бы вытягивает из-за стола, и манит от него немного отойти, и при этом сразу, по ходу моего движения задает вопрос: "Ну, скажите что-нибудь идиотское", так я и тороплюсь за ней спьяну влекомый сказать что-нибудь идиотское, да и зацепляю ногой шнур электрический, что соединяет общероссийскую энергосеть с настольной лампой, стоявшей на нашем столе, черт бери меня за три однокоренных слова в одном предложении. Так эта лампа, не задумываясь бросается вниз на пол и конечно же (остановись, мгновенье, ты ужасно!) разбивается.
- Ну вот и сказал... идиотское! - радостно объявляю я в диктофон и вдумчиво ожидаю вопросов. А девушка озадачивается моим состоянием очень, и все интервью грозится пойти у нас насмарку, так как она думает о лампе, а я уже не могу думать и несу какую-то околесицу про концепции, контрацепции...
В приливе откровенности я доверительно объясняю ей самые свои сокровенные помыслы, руководящие мной в издании этого журнальчика-идиотика. А ее глаза, выражение ее лица говорят: "Связалась с мальчишкой, подруги засмеют, стыд какой!"
Договориваюсь до того, что обзываю Иисуса Христа идиотом, а журнал "Идиот" - маской, скрывающей мою творческую импотенцию. Корреспондентка убеждается, что проку с меня никакого нет, холодно благодарит за доставленное удовольствие и уходит прочь. Я успеваю только поинтересоваться (для коллекции), кто она такая.
- Радиостанция Би-Би-Си.
- Так нам надо было, значит, по-английски!
- Не надо.
"Не надо" она произносит уже убегая, через плечо.
Вспоминаю я это интервью, удручаюсь и тут же смеюсь.
Интересно, что когда девушка с радиостанции "Маяк" или девушка с "Би-би-Си" разговаривали со мной, то я совсем не думал о керамических изысканиях, более того, я не рассматривал их как сексуальные объекты, а разговаривал просто как с людьми. Это поразительно. И еще эти интервью, да и вообще весь вечер дали мне много новых, подчас острых ощущений, в Витебске испытать которые, видимо, невозможно.
Когда рядом находится Высоцкий, я обычно представляю его, чтобы Игорю показать, что он тут не самый посторонний человек, и что он тут, в общем-то, очень даже не последний человек.
Игорь исподволь начинает, сначала с проблематикой в голосе, а потом уж и достаточно конкретно, требовать разрешения сходить за гитарой и поразить слух здешней публики. Я вообразить себе не могу, во что может превратиться его выступление со своими песнями, но в уме проигрываю различные ситуации и ничего страшнее, чем полного конфуза, я не представляю, а поэтому неубедительно потакаю Игорю в стремлении прославиться в самый подходящий для этого момент. Хотя отдаю себе отчет в том, что это надо Игорю, а я в данном случае должен просто вести себя в достаточной мере по-дружески и не выглядеть в его глазах законченным козлом, образ которого уже начинает к этому моменту вырисовываться в его воображении.
Определяемся так: Игорь идет в гардеробную, приносит оттуда гитару, ставит ее рядом с нашим столом, и ждет удобного момента прогреметь на всю Россию. А момент может случиться и надо быть к нему готовым. Прикидываем возможную программу выступления и получается так, что первую песню Игорь должен спеть о том, как он бьется головой о фару "Ситроена". И вот уже гитара стоит рядом с его стулом, готовая к испытаниям, а никому и дела нет до нее. Тут и рояль выволочь из кустов - никто не обратит внимания. Игорь же настойчиво (так и надо!) терзает меня по поводу своего выступления, а я всего боюсь и не хочу лишний раз высовываться.
Иди да пой! - кто тебе запрещает! Нет, Игорю надо, чтобы я о чем-то с кем-то договорился, кому-то взятку дал, зал успокоил и подготовил и официально пригласил бы барда к микрофону. Сейчас! У меня тут интервью не ладятся, вот-вот слава моя сойдет на нет по моей глупости, а я еще буду рисковать своей идиотской репутацией и кого-то о чем-то просить!
Тем не менее Игорю, как другу, ничего этого в глаза не высказываю, уклоняюсь от выяснения межличностных отношений и тяну резину. Тогда Игорь сам подходит к Джону и ему по своему делу высказывает предположения. Если бы Джону эти предположения понравились, Игорю гарантирован полный успех, а вечеру - скандал в газетах. Слава Богу, здравый смысл великобританца, не сломленный 11-летней обработкой иррациональной российской действительностью торжествует - Джон на риск не идет.
Под конец вечера ко мне подходит невзрачного вида молодая женщина (это она, как оказывается, звонила мне в Витебск и приглашала в Москву), поздравляет меня с присуждением премии (меня все поздравляют) и показывает мне человека, на чьи деньги была учреждена эта премия:
- Он, как видите, хранит инкогнито, но Вы должны его знать.
Она незаметно кивает в глубину зала, а я обязан проследить за ее взглядом и зафиксировать именно того человека. В зале много людей и выделить того, кого надо, мне не удается. Но мы оба делаем вид, что она выполнила свою задачу и отныне я узнаю этого человека с первого взгляда, где бы то ни было. (Сейчас уже я подозреваю, что это был тот самый любитель захаживать в женский туалет).
Высоцкий берет гитару, усаживается на стул возле нашего стола, я - рядом с ним, и он начинает петь. Подразумевается, что публика начнет прислушиваться, потом - слушать, потом восторгаться, потом Высоцкого пригласят к общему микрофону, и тогда - открытие! рождение новой звезды, завтра все газеты отметят выступление на вечере талантливого парня из Витебска.
Высоцкий поет "О фару бьюсь", я чувствую себя неуютно, как на Арбате в период обвальной бардезации всей страны, когда рядом с поющим сидят или стоят его хипующие подружки и изображают, что им интересно слушать его песни в 263 раз. Слушают вместе со мной три-четыре женщины: жена Маканина, редакторша прибалтийского журнала "Вышгород" и еще кто-то. Но они действительно слушают.
Следующая песня - про многоэтажный дом, который построит Высоцкий. И вот, спев так несколько песен и собрав вокруг себя пять-шесть человек, Игорь идет ва-банк и начинает свой гениальный "Трипсих". Вот он поет одну часть трипсиха, начинает вторую и тут со стороны раздается:
- Пожалуйста, остановитесь!
Высоцкий продолжает петь - как оборвать песню? тем более что его слушают уже человек семь точно.
Тут во второй раз кто-то настойчиво просит Высоцкого прекратить играть на гитаре и петь. Я вижу мужчину средних лет, подходящего к нашей группе и обращавшегося к Высоцкому. В интонации, с какой он просит Высоцкого прекратить петь, есть нечто такое, что могло оправдать его бесцеремонное вторжение в нашу компанию. Видимо, надо сделать срочное объявление или что-то в этом роде. (Но ведь это делается не так. Просто объявляется: "Внимание, сейчас в зале взорвется бомба", а поющий сам должен определить, прекратить ему пение, или не прекратить).
Для Высоцкого это очень неприятный момент - в такой грубой форме еще никто и никогда его не прерывал. И как же неудачно получается: две части Трипсиха с их заунывной пресностью надо полностью выдержать, перетерпеть, и тогда уже, пресытившись этим "та-ра-та-ра-та-ра-та", насладиться мелодией и поэзией третьей части. Композиционная целостность этого, без сомнения, талантливого произведения Игоря, нарушается, и нарушается в самом невыгодном месте.
И вот Игорь стихает под настойчивыми возгласами подходящего мужика и вопросительно смотрит на него. А мужик заявляет:
- Знаете, я вот приехал из Швейцарии (в театре абсурда ставить эту сцену), потомок русской дворянской фамилии, так вот не надо вот это "дыр-дыр" (он имитирует рукой, как по гитарным струнам ударяют). Давайте что-нибудь мелодичное, общее наше, славянское. Например, знаете Вы песню "Степь да степь кругом"?
- В общем-то я свои песни пою...
Обидно за Высоцкого - какой-то недобитый белоэмигрант приехал в Россию, как в кабак, заказывать музыку. Противно. Понятно конечно, это началась уже пьянка и можно крушить мебель и бить посуду. Но мы с Высоцким все же в гостях на этом празднике жизни, в гостях у Британского Совета и у Михайлова, мы и так уже чувствуем себя виноватыми, что осмелились развести тут самодеятельность. Но этот эмигрант явно проявляет себя в этой ситуации порядочной свиньей. Костя Грамотный с удовольствием попас бы его во дворе своего дома.
Пришлось отставить гитару в сторону и заметить через некоторое время, что народу стало убавляться. Многие уже ушли. Примерно наполовину людей убавилось. Наши миловидные женщины все еще с нами и я уже даже подумываю о возможных их поползновениях на денежное выражение Малой Букеровской премии. А мысли такие играли: "Я как бы должен повезти их и Михайлова куда-то в тихое место, с шампанским, фруктами, тихой хорошей музыкой и интимной обстановкой, чтобы праздник продолжался до утра, а утром очнуться с восклицательным и вопросительным знаками под ложечкой".
Наступает время подумать и о собственном уходе из этой сказки.
Мы аккуратно прощаемся со своими новыми знакомыми, и отдельно подходим к Михайлову. И то, как мы прощаемся с Михайловым - это позорной страницей войдет в историю журнала! неудобно за косноязычие мое и Высоцкого, которым мы пытаемся высказать наше восхищение и одобрение их выбором "Идиота" как одного из лучших в СНГ литературного журнала и то, что, оказывается, есть еще порядочные люди на нашей земле. Мы и этого не можем сказать - мы только пытаемся это сказать, но у нас не получается! Одни междометия выходят. Мы теряем всякое свое достоинство и выглядим отпетыми блядями, стесняющимися сниматься в эротическом клипе. Нас покупают, мы продаемся, и оказываемся уродами. Нам неловко. Я решаю для себя, что обязательно должен буду встретиться с Сан Санычем и вразумительно поблагодарить его за внимание к нам и за поддержку. Идем в вестибюль забирать нашу одежонку и уматываться куда-то.
Нас под конец вечера спрашивали, есть ли у нас куда поехать ночевать и т.п. Мы отвечали, что нет проблем у нас. У нас уже не было проблем. Этот праздник (все-таки это был праздник, несмотря на эмигранта из Швейцарии и позор перед Михайловым) решил на много времени вперед все наши проблемы.
В гардеробе остается совсем немного одежды и мы одни из последних забираем свои вещи. Гардеробщицы очень мило с нами прощаются, с характерной снисходительностью трезвых людей, которым приходится разговаривать с пьяными. И вот мы оказываемся на улице в двенадцать часов ночи и бежим в метро на Калининский проспект, которое вот-вот могут закрыть. Там в метро звоним Ахматову. Очень милый, игривый девичий голос на другом конце провода сообщает, что Ахматов уже поехал домой и скоро уже будет дома и можно будет звонить ему домой. Звоним ему домой, но там никто трубку не поднимает. Тогда Высоцкий, воспользовавшись паузой, вызванивает Клюва. Он звонит ему домой, а трубку поднимает Наташа, его жена и начинает свой женский монолог о крахе семейных отношений с жалобами и нежеланием жить и обидой на Клюва, и как она его, в принципе, любит, и монолог этот начинает разогревать трубку, а у нас праздник и некогда, так как вдруг Ахматов уже приехал домой и там тоже есть эротичный голос женский, и Высоцкий пробует прервать монолог, но не выходит у него ничего и он стоит со сникшим выражением в лице и выслушивает вторую сторону и как будто нет у нас никакого праздника. В конце концов любые монологи сходят на нет, хотя я знаю одну девицу, которая могла говорить в течении двух-трех часов не останавливаясь, очень увлекательно жаловаться на жизнь и какая у нее сложная половая карма, а метро скоро могут закрыть, хотя оно не закрывается, а просто поезда перестают ходить и милиция выгоняет всех бомжей на мороз. Так вот я изображаю Высоцкому мимикой своего лица явное желание послать к черту Наташу и звонить Ахматову, или пусть сообщает, где сейчас находится Клюв да и звонить ему, а то уже поздно. Но вот Высоцкий ищет какие-то слова поддержки и высказывает их Наташе, а в конце концов добывает у нее новый телефон Клюва, заканчивает с ней разговор и сокрушенно обдумывает горе, происходящее в доме Облонских.
Дозваниваемся мы до Клюва и с ним Высоцкий тоже разводит тягомотину типа: "Я тебя хочу, но тут она, и как бы... (многоточие в интонации)". А Высоцкий: "Так ты скажи прямо, можем мы к тебе приехать или нет". "Да дело не в этом, а в том, что я не могу выехать забрать вас из центра, а до меня вам добираться можно разум потерять". Высоцкий прикрывает трубку рукой и докладывает мне: "Хочет ехать к нам, но он пьяный." Я приказываю: "Адрес пусть дает свой и прекращайте этот разговор!" Между тем Высоцкий еще около часа препирается с Клювом (как любовники, ей-богу!).
Идем мы по ночной Москве к Клюву, треплемся, озираясь по сторонам, и я вслух подсчитываю, в какую сумму обошелся устроителям этот вечер, с тем, чтобы соразмерить эти затраты с самой Букеровской премией, т.е. сколько бы мы денег дополучили, если бы из нашей премии не вычли за этот бесплатный обед. Мы подсчитываем и получаем 2500 долларов.
(В общем дальше уже рассказ не про то, как мы премию получали, а как мы ночевали. Хотя вот то, как мы ехали с Клювом в Зеленоград ночевать, да и то, как мы добрались до квартиры его второй женщины, где он ночевал, когда мы позвонили, вернее, как мы шли по опустевшей ночной Москве где-то на северо-востоке на ее окраине, и какие-то парни останавливали нас, чтобы попросить закурить, да это неважно, так как денег у нас еще при себе не было, а был только конверт с красивой бумагой, но слежка все равно уже могла вестись (!), а вот как мы ехали в "жигулях" в Зеленоград с пьяным Клювом за рулем (вот это была бы смерть - получил европейское признание и в этот же вечер погиб в автокатастрофе! - это был бы лучший выход из создавшегося неудобного положения, в какое я попал со своим журналом).
Все, что ночью происходит между Высоцким и Клювом, полностью вписывается в картину "Очередная встреча старых друзей", я в ней не участвую - я бесцеремонно лезу в горячую ванну и лежу там неопределяемое количество времени - отдыхаю от людей. Мне надо побыть одному, остановить сумбур в голове и нервный срыв предотвратить.
Утром Клюв предлагает нам по бокалу очень бодрящего напитка, что-то с терпким тоником, хороший завтрак и очень хорошие видеоклипы с "QUEEN". Я психоанализирую Фреди Меркури, а Игорь с Клювом продолжают обсуждать текущую жизнь. Володя совершенно спокойно принимает новость о премии и его индифферентность приятно меня согревает. Он вчера прилетел с Малазийских островов, где проводил свой отпуск и переживает по поводу того, что пропустил несколько летных занятий.
На удивление самому себе я сподобаюсь отринуть свой ужасающий инфантилизм и звоню по телефону, указанному в поздравительном письме, что мне вручили на вечере. На другом конце провода очень со мной приветливо говорят. Уж не Джон ли это? Разговор приблизительно такой:
- В каком виде вы хотели бы получить деньги?
- Я предполагаю купить на них здесь, в Москве, компьютер и лазерный принтер. Возможно ли, что я выберу в каком либо магазине эту технику, а Вы перечислите туда деньги?
- Конечно. Но я Вас должен предупредить, что в таком случае Вам придется ждать несколько дней, так как эти перечисления в Москве занимают некоторое время. Поверьте, это не по вине Британского Совета, это зависит от торгующей организации. А Вы могли бы принять премию наличными?
- Это было бы прекрасно!
- Тогда Вам нужно подъехать к Библиотеке иностранной литературы, Вы знаете, где это находится?...
(Уж мне-то не знать, где находится БИЛ!)
- ... именно здесь мы находимся, желательно подъехать до пяти часов.
Сейчас около двенадцати часов дня. С радостью я уведомляю Клюва и Игоря о необходимости некоторого напряжения векторной величины в сторону площади Ногина и они достаточно проникновенно реагируют в этом направлении.
Во время легкого холостяцкого обеда я с боязнью в голосе иронизирую по поводу моего недоумения в области транспортировки 1000 фунтов стерлингов в целости и сохранности, а Клюв в ответ на это достает из заднего кармана брюк портмоне и говорит, что вот у него здесь на карманные расходы лежит две тысячи долларов, и он с ними совершенно спокойно ходит по Москве и не расстраивается.
Часа в два мы выезжаем из Зеленограда и скоро оказываемся на окраине Москвы. У Клюва - свои дела и ему приходится нас предавать, высадив у первой попавшейся автобусной остановки. В автобусе мы морочим головы водителю, пассажирам и себе с оплатой за проезд до ближайшей станции метро, но денег все же не платим.
Мы как бы опаздываем и я, торопясь, паникую, а Игорь старается меня не раздражать. К моему удивлению, дорога от станции метро до библиотеки оказывается намного короче, чем я это себе воображал по старой памяти, когда студентом хаживал в "Иностранку" чуть ли не каждый день. Мы быстро находим нужный вестибюль. На фасаде очень мило красуется эмблема Британского Совета, несколько загадочная в своей символике. Зайдя в вестибюль, я резко направляюсь к охраннику - подозрительному типу с криминальным лицом.
- Нас пригласили сюда для вручения премии! - после этих слов я молниеносно соображаю, что этот тип, как только нас пропустит, тут же позвонит своим дружкам и они нас встретят попозднее где-нибудь в темном месте г. Москвы, чтобы выяснить степень нашей радости при обсуждении с ними актуальных финансовых проблем.
Парень неприветливо осматривает нас и даже не удивляется колхозному нашему виду, хотя думает наверняка, что таких чмошников надо расстреливать на месте, чтобы они своим видом не портили великолепный антураж новорусской Москвы. Он достает из-под стойки телефонный аппарат и предлагает нам позвонить куда нам надо. Очень приветливый женский голос на мое заявление по поводу получения премии просит нас раздеться в гардеробе, объясняет, на какой этаж нам следует подняться, а еще добавляет:
- Передайте трубку охраннику.
Охранник выслушивает, как ему следует с нами поступить и, положив трубку, указывает нам на гардероб.
Приближается невероятный момент нашего апофеоза, и мы ведем себя чинно, как и подобает людям, приехавшим из Витебска и только-только начинающим керамические изыскания. Взяв номерки, мы проходим в лифт, в котором некоторое время изучаем мнемотехнику клавиш управления, а затем совершенно случайно нажимаем какую-то кнопку и лифт едет вверх.
В лифте Высоцкий сознается, что он давно хочет "пи-пи". Я человек очень нервный, но умею владеть своими эмоциями, поэтому ничего по поводу этого заявления не высказываю.
Лифт поднимает нас на третий этаж. Мы оказываемся в небольшом коридоре и сразу перед собой я вижу дверь с пиктограммой комнаты для мужчин. Приказываю Высоцкому удовлетворить свои насущные надобности, а сам, не задерживаясь, прохожу к дверям явно европейских стандартов. Сомнений быть не может - здесь Британский Совет, здесь наши деньги.
Захожу вовнутрь. Сидит женщина, окруженная всевозможными тел/факс аппаратами, мониторами, ксероксами, пейджерами, холдерами и лайтерами. Моментально сдержанно улыбнувшись, женщина предлагает мне присесть и начинает куда-то звонить. На другом конце провода почему-то никак не могут понять, кто это такой - Новиков Вячеслав, и чего он хочет. В глубине комнаты сидит юноша и старательно на английском языке объясняет по телефону кому-то условия организации каких-то курсов в Великобритании. Тут Высоцкий просовывается в дверь и я приглашаю его смело заходить и не мешать выяснению наших личностей. В конце концов по винтовой лестнице спускается очень миловидная девушка, которая подходит с улыбкой ко мне и интересуется:
- Господин Новиков?
- Да, - говорю, - господин.
- О какой премии идет речь?
Я показываю ей бумагу, что мне вручили на вечере.
- А, так это "Идиот"! - девушка буквально загорается от радости такого открытия и тут же приглашает нас следовать за ней. Завораживающе крутая винтовая лестница ведет нас определенно в рай, и следовать туда за приятной девушкой одно удовольствие. И вот мы оказываемся в просторном зале размером площадью никак не менее двух соток, а в этом зале - чего там только нет! Компьютеров, ксероксов, факсов и телефонов - неисчислимое количество! Столы, стеллажи с деловыми вечными папками, пачки девственной бумаги, и много симпатичных людей мужского и женского пола, с удовольствием занимавшиеся делами Британского Совета. Когда штаб-квартира нашего журнала переберется в Москву, хотел бы я, чтобы редакция помещалась именно в этом зале. Высоцкого я бы не допустил сюда, он всю штаб-квартиру журнала "Идиот" превратит на второй же день в издательство "Эмпиреев", на третий день оно начнет выпускать тома "Эмпиреев" на продажу и это - смерть идиоту.
Мы идем по этому полю чудес и Высоцкий думает, видимо, тоже о том, как бы прихватить с собой если не премию, то хотя бы пару ксероксов. Нас подводят к одному из больших столов, за которым находится еще одна миловидная дама, и предлагают присесть.
Дама ведет с кем-то по телефону на неплохом (я так говорил на втором курсе) английском языке деловую беседу. Вопросы устроительства некоей выставки вплетаются в чисто женский интимный разговор так, что создается впечатление, что выставку организовывает одна из подружек этой женщины. Решив все проблемы (наговорившись всласть) и попрощавшись, дама укладывает телефонную трубку на место и с улыбкой обращается к нам:
- Сейчас, господа, мы все сделаем. Вы не возражаете, если мы выдадим вам денежную сумму в американских долларах?
Она как будто читает мысль, гулявшую на моем лице, испуганном перспективой денежных операций по обмену невиданных мной никогда английских фунтов стерлингов.
По ее манере общения с нами я догадываюсь, что она прекрасно нас знает по вчерашнему вечеру.
- Да, - радостно я говорю. - Это было бы замечательно.
- Посидите немного, вы ведь не торопитесь? Через несколько минут все будет оформлено, вас позовут.
Озираясь по сторонам, мы наслаждаемся обилием дорогостоящей техники, о которой давно уже мечтаем. Я показываю Игорю на один мощный аппарат и заявляю ему, что это ризограф. Высоцкий обыкновенно при слове "ризограф" вскакивает и начинает эмоционально доказывать окружающим, что ризограф - это то, что ему надо, чтобы обрадовать весь русский народ своими произведениями. Вот и тут он тоже вскакивает (правда, гораздо сдержаннее - он сознает, что находится в Британском Совете) и идет к указанному аппарату. Сделав беглый внешний обзор, он обращается к милой женщине:
- Это у вас ризограф?
- Я не знаю. Я только знаю, что на нем можно делать много копий...
- Да...
Высоцкому, по всей видимости, очень хочется провести испытание системы на примере макета одного из томов "Эмпиреев", который находился у него всегда под рукой, в папке, но тут подходит еще одна миловидная дама и своими деловыми вопросами мешает Высоцкому договориться с нашей дамой.
Прошло всего минут тридцать сидения в креслах и наконец нас приглашают в смежный с футбольным полем кабинет. Я-то уже подозревал, что туда нас пригласят, потому что оттуда выходили и туда входили разные симпатичные люди и чувствовалось, что это комната для начальства, руководства, какого-никакого.
Более того, мне грезится, что там готовится а-ля фуршет с шампанским в нашу честь и я удручен тем, что опять придется быть в центре внимания. Но опасения мои напрасны.
Этот достаточно обширный кабинет явился ничем (уже!) не примечательным евростандартным кабинетом, в котором, как и везде здесь, развешаны календари и плакаты с эмблемами Британского совета. Я краем уха ощущаю, что здесь присутствуют несколько англичан, а одного из них, длинного писателя (женский туалет!) как будто узнаю по вчерашней попойке. Нас все поздравляют с премией, хотя чувствуется, что их вообще-то это не забавляет. Единственным человеком, кому это было бы приятно, это был сын Грэма Грина, и, возможно, этот длинный англичанин он и есть (Боже мой, туалет!). И я, разговаривая с очередным длинным англичанином, подозреваю, что я разговариваю с сыном. А с этим длинным англичанином я тоже говорю о чем-то.
Приглашают нас присесть к столу, там какая-то миловидная женщина (мне нравятся такие учреждения - фирменные магазины, офисы коммерческих организаций, британские советы, где находятся симпатичные девушки и миловидные женщины) заканчивает оформлять какие-то бумаги, явно по нашему делу. Потом она достает откуда-то (из сейфа, конечно) пачку денег, распечатывает ее, отсчитывает некое количество банкнот, абсолютно новых, добавляет из другой пачки еще несколько бумажек и предъявляет получившуюся (тоненькую!) стопочку мне. А я представлял себе полторы тысячи долларов как некую пачку, которую в карман, например, не засунешь - слишком сильно выделяться будет. А тут такая стопочка! Миловидная женщина предлагает написать мне врученную сумму прописью в подготовленной бумаге, причем она говорит так: "Если можете, напишите по-английски, а нет - так нет". Ну вот, тут я с блеском выполняю ее пожелание, радуясь тому, что я уже как бы не колхозник, а тоже человек. Так вот я пишу сумму прописью, расставляя точки над "i" и перечеркивая "t", а в указанном месте ставлю свою роспись. Она еще раз поздравляет нас с Высоцким с успехом и ничего не требует взамен. Мы никак не напрягаемся, все идет очень непринужденно и дружественно. Похоже на какую-то сказку. Видимо, единственное, что от нас требуется, так это сохранять спокойствие и уравновешенность, а мы бы и не прочь словесный восторг по всему произошедшему излить, но наша усталость и перенасыщенность впечатлениями прошедших двух дней как раз, может быть и создает видимость сохранения нами человеческого достоинства. Правда, увидев, что миловидная женщина, выдававшая деньги, поставила мою ручку машинально себе в стакан на столе, я требую ее вернуть. И еще я прошу какой-нибудь завалящий конверт, чтобы туда деньги положить. Мне дают очень хороший, именно как бы для денег конверт, блекло-желтого цвета, без всяких там надписей. (Я его сохранил. Денег уже давно нет, а конверт находится у меня, как некий сувенир, очень для меня дорогой фетиш). Деньги я засовываю в конверт и кладу его в папку, стараясь при этом не продемонстрировать дрожь в руках.
И все. Мы встаем, благодарим всех за внимание, нам оказанное, говорим, что нам было очень приятно находиться в стенах Британского Совета. И все. Мы выходим из кабинета и идем через все футбольное поле к лифту.
В лифте я нажимаю кнопку первого этажа и мы спускаемся, но не в вестибюль, как ожидаем, а в подвальное помещение, в мир водопроводных и вентиляционных труб. Мы быстренько поднимаемся по ступенькам наверх и попадаем в уже знакомую обстановку. Одеваемся, прощаемся с гардеробщицей и угрюмым охранником. Я, выходя за двери, спиной чувствую, как он поднимает трубку и звонит людям, что, мол, клиенты вышли.
Спустившись по ступенькам, останавливаемся и закуриваем, обмениваясь впечатлениями. Мы с Высоцким вообще очень много болтаем. Точнее сказать, это я болтаю, причем в основном несу галиматью, а Игорь это все терпит. Вообще-то я редко бываю в таком состоянии, когда я несу галиматью (галиматья - это такой словесный понос, когда говоришь то, что на язык напрашивается, ахинею всякую, без каких-либо внутренних тормозов), состояние такое я очень ценю и радуюсь, когда оно случается.
Так вот мы, покурив, берем в руки свои вещи и идем в сторону площади Ногина, галиматью я продолжал нести. Шесть часов вечера. Мы выполнили задачу поездки, с честью выдержав все испытания, свалившиеся нам на головы, теперь требуется лишь как можно незаметнее выехать из Москвы. Но до поезда остается около четырех часов, которые можно как-то утилизировать. И вот в потоке галиматьи, что я несу, звучит предложение спокойно поехать к Меньшикову в общежитие, купить там что-нибудь покушать (голодны мы очень!), спокойно покушать и спокойно поехать на вокзал. Мы как раз укладываемая в четыре часа.
А галиматья очень хороша получается именно на ходу, когда перед глазами постоянно возникают новые предметы для их выражения.
По дороге кто-то останавливает нас с просьбой дать закурить, а какой-то тип хочет нам продать свой товар, и Высоцкий (простая душа!) останавливается даже, чтобы с ним поговорить. Я переживаю за денежный состав премии и хочу удосужиться обладанием оного хотя бы час-другой, перед тем как нас ограбят. По моим представлениям в случае попытки ограбления Высоцкий должен принимать все удары на себя, а мне нужно будет спасать денежный состав премии способом бегства без разговоров. Мы с Высоцким не говорили на эту тему, но у меня есть предположение, что он готов к такому раскладу и не посчитал бы мое бегство без разговоров за предательство.
По пути в метро мы заходим в ГУМ - там можно слегка отогреться и заодно посмотреть, сколько стоит лазерный принтер. Я прекрасно знаю географию ГУМа и отделы, в которых может продаваться компьютерная техника, и поэтому иду целенаправленно, не обращая внимания на отделы, которые компьютерами и принтерами точно не торгуют. А Высоцкий тормозит у каждой витрины, среди утюгов и скороварок высматривая IBM и LazerJet III. Еще он тормозит у лотков и ищет что-нибудь для детей своих, чтобы не с пустыми руками вернуться домой. И мне советует что-нибудь купить Андрею. Не находим мы в ГУМе ни компьютеров, ни принтеров. Я говорю Высоцкому, что вообще-то в этом магазине задерживаться не стоит, а надо бы ехать хотя бы на Ленинский проспект в магазин "Электроника", где всей этой вычислительной техники завались, но ехать туда далеко и даже если на метро, то потом все равно долго идти пешком или ехать на автобусе или троллейбусах, как там получится.
Выйдя из ГУМа со стороны 25-летия Октября, мы решаем, что поедем в общежитие. Можно пройти на станцию Карла Маркса, но мне хочется пройтись по Красной площади и дальше уже сесть в метро на станции Площадь Ногина. И мы идем через Красную площадь. В поисках входа в метро я веду Высоцкого вокруг гостиницы "Россия". Высоцкий уже сильно устал, и я тоже устал. А Высоцкий начинает жаловаться на боли в животе. Мы идем, с трудом передвигая ноги, вокруг "России", а русский народ идет на какой-то концерт и все спрашивают нас, как найти вход в концертный зал. Мне досадно, что я не нашел сразу вход в метро, и говорю всем спрашивающим о входе в концертный зал заведомую ложь.
В конце концов оказывается, что станция "Площадь Ногина" закрыта на реконструкцию и нам приходится возвращаться через Красную площадь к проспекту Карла Маркса. Мы очень устали. Время идет и ехать на Юго-Западную уже нет смысла. Хочется уже одного: добраться до вокзала, что-нибудь покушать, шлепнуться куда-нибудь на скамейку в зале ожидания и спокойно дожидаться поезда с полутора тысячами долларов в сумке.
И вот мы уже на вокзале. Какая-то сволочь запретила привокзальную торговлю с рук и ни молока, ни свежего хлебца купить мы не можем. А нам так хочется поесть молока с белым хлебцем! Проходим в кафе, покупаем кашки холодной и по сардельке, а также по стаканчику кофе и по булочке. Причем когда мы запрашиваем вилочки или ложечки, нас направляют за ними в буфет. Высоцкий идет туда, а возвращается удрученный ни с чем и говорит, они вилки продают по 5000 руб. У меня при себе - ложечка, Высоцкий пробует кушать своим складным ножом, но плохо у него это получается и я отправляюсь за вилкой. Оказывается, вилки не продаются, а сдаются под залог. Я отдаю 5000 руб. и беру вилку для Высоцкого. Высоцкий уже совсем плохой. А я тоже никакой, но галиматья по инерции из меня еще исходит. Мы кое-как кушаем, стоя (присесть очень хочется, но все сидячие места заняты), сдаем вилку, получаем свои 5000 руб. назад и тут я сподобаюсь на дикую щедрость со своей стороны: я покупаю две бутылочки пива. Правда, пиво я выбираю самое дешевое и по 0,33 л., но не могу понять, как это со мной случилось такое. Наверное, стыдно перед Высоцким - получив премию в полторы тысячи и не покутить - он меня не поймет.
Я иду за прессой и накупаю газет - надеюсь там что-нибудь найти по вчерашнему событию. Что-то в "Известиях" мы с Высоцким находим.
В поезде я вынужден просить Высоцкого взять у меня конверт с деньгами - у него есть нагрудный карман с пуговичкой, а у меня некуда положить конверт, чтобы спокойно спать. Высоцкий предлагает выпить технического спирта, но я так переживаю за деньги, что пугаюсь любого вида пьянки, и мы трезвыми едем всю дорогу.
Приезжаем в Витебск, на вокзале покупаем для своих детей яйца с сюрпризами и едем на автобусе на ул. Чкалова. Когда уже надо выходить мне, я рискую потребовать у Высоцкого конверт с долларами. Высоцкий отдает мне конверт и я выхожу на своей остановке из автобуса, а Высоцкий едет дальше, к своему дому.
Так заканчивается наша поездка-2. Она удалась.
конец
P. S.
А лампу я, оказывается, уронил потому, что и князь Мышкин ронял вазу китайскую в гостях.