Я удивляюсь и поражаюсь открывающейся мне Гармонии Мира, Гармонии, Красоте. Бывает, Гармония уходит на задний план, уступая место усталости, озлобленности. Но это - временно. Солнце светит, птички поют, стоит дом, во дворе играют дети, где-то пасется боевой конь, "...при трубном звуке он издает голос: "гу! гу!" И издалека чует битву, громкие слова вождей и крик..."
- Дождь прошел, тучи рассеялись. Даже когда на душе тяжело, как можно не ощущать красоты этого мира?!
Меня поразила публикация в "Идиоте" рассказа 1947 года - года, по моим представлениям, страшного, мрачного, - но в рассказе это время совершенно не звучит, оно преодолено самым простым и естественным способом! -
И понимаешь: если тогда светило Солнце, росли цветы, мужчины влюблялись в женщин - значит все было нормально. Солнце, цветы, женщины создают сами собой такой положительный эмоциональный фон, который способен примирить с любой действительностью. - Разве это Падший Мир?
Грозным напоминанием высится в русской литературе фигура Льва Николаевича Толстого. - Невозможно получать удовольствие от жизни, когда есть злоба, есть бедные, униженные и оскорбленные. Неприятна оказывается Жизнь во всей полноте: со Злом, без которого не было бы Добра, со страданием, без которого не было бы возвышения к Смыслу...
Ужасает изображение смерти у Л.Н. Толстого, сравните хоть его "Смерть Ивана Ильича" и, например, Скорби "Лета Господнего" Ивана Шмелева, страницы которого дышат благостностью, покоем, умиротворением. Хотя сам Шмелев испытал в жизни едва ли меньше Льва Николаевича.
Ложь - столкновение с бессмысленным, бестолковым, обездушенным Светом, бюрократизмом - "делопроизводством", которое становится самодовлеющим, где "бумажка дело ведет", бережется честь мундира - по сути, каждый печется лишь о собственной карьере, своей корысти. - Смысл, тот Смысл, РАДИ КОТОРОГО ВСЕ, вытеснен куда-то на периферию и сгинул. - Вот эта окружающая Ложь взяла Льва Николаевича в полон, из которого он и пытался так глупо, так бездарно бежать! "Записки старца Федора Кузьмича" - о себе все, о себе. (Как это зло и верно предугадал Ф.М. Достоевский: уход старика Верховенского в "Бесах") - Дезадаптация - это отталкивает от Л.Н. От его морализаторства веет неприятным, неудовольствием - Патологией.
Как много патологии явилось в семьях русской интеллигенции ХIХ века! Идиллическая картина растрескивается, фрагментируется, рассыпается - в основе видится ущербность и еще раз ущербность: занятые умствованием отцы, отлученные от Дела или вовсе не приученные к Нему; истероидные матери, утомленные непосильными требованиями к собственному образованию; эрзац-любовь бонн-гувернанток; казенщина воспитательных домов. - Распадается, теряет правдоподобие привычный образ интеллигентской семьи. Какая неспособность любить, просто любить безо всяких надуманностей сквозит в духе интеллигенции. Все плоть от плоти ее.
"...Вспоминаю себя мальчиком и юношей, я убеждаюсь, какое огромное значение для меня имели Достоевский и Л. Толстой. Я всегда чувствовал себя очень связанным с героями романов Достоевского и Л. Толстого, с Иваном Карамазовым, Версиловым, Ставрогиным, князем Андреем и дальше с тем типом, который Достоевский назвал "скитальцем земли русской", с Чацким, Евг. Онегиным, Печориным и др. В этом, быть может, была моя самая глубокая связь с Россией, с русской судьбой..." (Н.А. Бердяев "Самопознание" 1949)
Россия явила странный феномен "лишних людей": Чацкому, Онегину, Печорину нет места на этой земле. Они удаляются в путешествия, но это только временное решение проблемы. В конце концов авторы вынуждены исключать своих героев из жизни - как квинтэссенция мироотрицания (это же относится и к князю Андрею: "гордость мысли" определяет у него сестра, а вслед за ней и сам Л.Н., потому несмотря на все симпатии, будущность - за увальнем Пьером). Но в ряду, описанном Бердяевым (Чацкий - Онегин - Печорин), при всей его правильности, царит все же некая двусмысленность: у Пушкина герой постигает свою никчемность, остро, как боль - в соприкосновении с миром Татьяны - ах, няня! няня! - но эта тема получает развитие уже вне романа, а Пушкин оказывается как-то шире истории, выше ее.
Чацкий плоск, - но Лермонтов, Печорин... Михаил Юрьевич Лермонтов в раннем возрасте остался без матери, был отлучен от отца и воспитывался у бабушки - какой надрыв сквозит во всей его судьбе: он не был принят Светом, в конце концов сослан на Кавказ, где закончил жизнь бездарно, бестолково. А через судьбу и творчество его приобрело надрыв - но удивительно, как через его "байронизм", "демонизм" проглядывает подчас что-то светлое, даже радостное. -
Лермонтов и Пушкин - антиподы. Для Лермонтова развитие пошло по линии оправдания Зла. Он будто постулирует новую этику. Трудно сказать, как развивались бы события дальше; 27 лет - не возраст. Но вряд ли изгнанничество на своей родине способствовало бы проявлению Светлого.
Пока еще шла речь о ненависти к деспотизму, к "николаевщине", к крепостному праву, к "армейщине", к Свету - оправданной в наших глазах ненависти. - Современники давали самые противоречивые характеристики Лермонтову. Поражает эта неровность: речь будто идет о разной глубине проникновения в Личность, где за ощетинившимся холодным злым умом скрылась легкоранимая душа, видавшая так мало тепла. Со временем, если бы выталкивание из Света продолжалось , панцирь холодного ума становился б все жестче, душа скрывалась все глубже, безнадежнее. - За невостребованностью Добра является Зло. - А если бы творчество его пошло по линии кристаллизации философии - о! что это была бы за философия!
"Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины." (1840)
Лермонтов - злой гений русской литературы, вбивший кол в романтическую установку на мир. После него ни о каком романтизме не могло быть и речи. Отныне возможен только реализм - злой, беспощадный. Зло получало право на существование, получало право голоса. - Установка романтизма в том и состоит, что лишает Зло права голоса, лишает Его всех прав.
Право Зла - относительность Зла, а значит, может и не этом поколении - его оправдание: человек теряется в отражении зеркал: где его первое отражение? где он сам? в чьих глазах отражается небо?
Основателем реализма мог стать только мироотрицатель. И это необратимо: слащавость утомляет, вкус требует терпкости.
Пушкин - еще одной ногой в романтизме: его злодеи - злодеи. Вывод Пушкина: гений и злодейство несовместимы, - квинтэссенция романтизма.
После Лермонтова Пушкин видится невозможным.
"Есть два основополагающих типа людей - тип, находящийся в гармоническом соотношении с мировой средой, и тип, находящийся в дисгармоническом соотношении. Я принадлежу ко второму типу." - Признания Н.А. Бердяева дают уникальную возможность заглянуть в святая святых философии - внутрь философа. - "Мне чуждо было чувство вкорененности в землю", - пишет он на первых же страницах своей философической автобиографии. "У меня никогда не было чувства происхождения от отца и матери, я никогда не ощущал, что родился от родителей... Я не люблю семьи и семейственности... Я люблю лишь "лица не общее выражение" (здесь и далее - "Самопознание" 1949).
- В конце концов различение действительно оказывается только в априорных мироощущениях. Т.е. можно было бы увлечься философским опровержением "христологии" Бердяева
Трудно защищать не веру в Бога; трудно защищать традиционное учение о Промысле Божьем в мире... - пишет Н.А. Бердяев. - Моя вера, спасающая меня от атеизма, вот какова: Бог открывает Себя миру, Он открывает Себя в пророках, в Сыне, в Духе, в духовной высоте человека, но Бог НЕ управляет этим миром, который есть отпадение во внешнюю тьму... Бог есть правда, мир же есть неправда. Но неправда, несправедливость мира не есть отрицание Бога, ибо к Богу неприменимы наши категории силы, власти и даже справедливости. Нет ничего более чуждого, чем довольство миром, чем оправдание миропорядка...
равно как и других христианских ересей (удивительно признание самого Бердяева: "По теме зла мне были родственны Маркион и гностики"
Гностицизм - ряд позднеантичных религиозных течений, в основе которых лежит представление о падении души в низший материальный мир, созданный демиургом - низшим божеством. Материя рассматривается как греховное, злое начало, подлежащее преодолению. Ко II веку относится деятельность гностика Маркиона из Понта. Позднейшей формой гностицизма можно признать манихейство. Как замечал Л.Н. Гумилев, гностицизм - это не познание мира, а поэзия понятий, в которой главное место занимало неприятие действительности..."
Но есть ощущение, что философское кредо - вторично, убеждению и переубеждению не поддается и отражает воистину глубины Духа.
"Конечно, можно задуматься над тем, почему русские послы сами не увлеклись манихейством
, - пишет Гумилев по поводу выбора веры нашими предками тысячу лет назад, - но нормальному человеку с ясной головой невозможно было себе представить, что дьявол, или Чернобог, которого они боялись, просто бедный ангел, озлобленный жестокой карой за шалости, что мясо есть нельзя, а жениться - тем более и что весь роскошный мир, с дремучими лесами, синими морями, чистыми реками, могучими зверями для охоты и прекрасными женщинами - матерями богатырей, - все это мерзость, сотворенная сатаной на погибель людям..." ("Древняя Русь и Великая степь", М 1992)
<...>Есть Жизнь, полноту которой я переживаю через чувство Гармонии, Красоты. Но что-то я воспринимаю позитивно, что-то - негативно. Что-то я определяю в категориях Жизни, что-то - не-Жизни. Хотя и то и другое питается из одного корня, имеют один источник - саму Жизнь. И вряд ли имеют четкую границу.
Жизнь, как явление, самодостаточна, т.е. содержит в себе как положительные, так и отрицательные обратные связи; сама способствует собственному распространению и сама же поддерживает равновесие, ограничивает себя, включает элементы собственного отрицания. Причем они должны пронизать всю ткань Жизни, органично входить в ее каждый компонент, в ее каждую технологию. Просто кто-то всегда оказывается на коне, а кто-то - на обочине, - индивид, консорция или целый народ. Отсюда берутся истоки как психологии Жизни, так и психологии анти-Жизни, анти-системы. Уже в первые дни, недели, месяцы жизни определяется априорная установка на мир: в столкновении с неизвестным, новым, где все - неизвестное, новое: "чего ожидать?" - рождается приятие или, напротив, неприятие жизни, враждебность или доверие к миру. Полноценные семьи, любящие родители, грудное вскармливание, обеспечивающее ощущение сытости и безопасности, радостная атмосфера вокруг ребенка определяют позитивное мировосприятие: этот мир хорош, если мне все время улыбаются! - Отсутствие кого-то из родителей, недоброжелательство, неудовлетворенность, а тем паче воспитание в доме ребенка дает негативизм на всю оставшуюся жизнь. И такой же механизм повторяется на каждом изломе Жизни: в детстве, отрочестве, в период полового созревания и становления личности - все это протекает само собой, мимо воли индивида, создавая многоуровневую структуру отчуждения.
Трудно представить генетическую программу мироотрицания по принципиальным соображениям: каждый входящий в мир есть часть мира и уже этим приспособлен к нему. Ощущение единства с миром - возможно, "память" о переживании слитности с матерью во внутриутробном развитии, и то, что эта "память" оказывается одной из самых фундаментальных "традиций" - важный признак. Протекание беременности, родов и все дальнейшее не может не влиять на нашу позицию к миру. Человек рождается неврологически незрелым и дозревает уже по сю сторону бытия. Для кого-то мироотрицание - следствие случайной неудачи, ситуации; для кого-то она имеет более фундаментальные причины. Нервные волокна мозга новорожденного лишены миелиновых оболочек - мозг в первые недели, по сути, функционирует в особом режиме, но с переходом на "зрелый" режим, после миелинизации нервных волокон, прежний опыт не стирается, но оказывается закодирован и недоступен пониманию, как компьютерная псевдографика на экране дисплея для неспециалиста. - Условия "дозревания" фундаментом закладываются в мышление человека - многие животные уже рождаются с этим "фундаментом", и в условиях жесткого естественного отбора неблагополучная беременность и тяжелые роды вряд ли завершатся появлением полноценной жизнеспособной особи: в мире-до-человека мироотрицателям не было места.
Я с детства имел четкое ощущение Провидения, Гармонии и какой-то благостности существования. Я конформист, и это не мой выбор, а Судьба - не в смысле предопределения, а - предназначения. У каждого - своя судьба, своя роль - индивида, консорции, народа. Эта роль складывается из каждого мгновения бытия, каждого эпизода, каждого события и твоей реакции на это событие. Я тоже имею свою роль. Мне интересно понять ее, понять свое место, но вряд ли смогу что-нибудь изменить: всякое изменение оказывается запрограммированным, всякий выход "вовне" оказывается "в пределах": Бог настойчив в получении ответа. При том что всегда остается полоса свободы. Если бы в детстве, следуя какой-нибудь романтической благоглупости, я остался калекой на всю жизнь, то не то чтобы был счастлив, но принял бы и себя - наивного романтика, и свои идейки, и свою судьбу.
Читая страшные страницы В. Шаламова, А. Солженицына, я думал, что вполне смог бы там жить, смог адаптироваться и в тех нечеловеческих условиях. Причем это была бы именно жизнь - времени на существование просто нет. - Я не говорю о своих возможностях, меня интересует здесь ход моего мышления. - Я конформист по складу мышления. При неприятии отдельных сторон жизни я признаю ее полноту, Гармонию.
Я не вышел бы на площадь в августе 1968 года - ведь это тоже факт дезадаптации, нечто вроде истерики. В демонстрации августа 68-го, в позе, принятой Валерией Новодворской угадывается все та же психология мироотрицания: "Не могу жить в этом мире, пронизанном злом, насилием! Не могу жить в этом лживом обществе!" - Именно это отталкивает: Я МОГУ. У меня хватит сил. Потому был близок А. Солженицын с его "Жить не по лжи!": должно хватать!
Где-то во мне также сидит эта тенденция "бегства от мира" к какому-то своему мирку. Пугает ответственность, прельщает свобода. - Я думаю, это нормально. Это - те самые элементы мироотрицания, что пронизывают ткань жизни и органично входят в каждую ее структуру, каждую технологию. Пока Жизнь перевешивает во мне анти-Жизнь.
Без Зла нет Добра - это соотнесенные понятия, - хоть из моего места нет ему оправдания. Рядом и одновременно с жизнью, обычной жизнью, где борьба, эмоции, заботы, - для меня остается неизменным принятие Жизни, вот так, целиком, с большой буквы. - Остается утверждать, что мне нравится жить, т.е. жизнь оправдывается тем наслаждением, какое она доставляет. - Наслаждением не в грубом эпикурейском смысле, а где-то так: интересно жить. Все всегда было интересно жить, даже когда наслаждение сменялось страданием. - И конечно же, если мир не приносит наслаждения, удовольствия, НЕ интересен и НЕ нравится, неприятие усугубляется в мироотрицание.
Главное, что я проповедую - здравомыслие, принимая во внимание всю его ограниченность. В этом смысле я рассматриваю философию и философствование как продолжение физиологии - по сути, вся жизнь есть физиология.
Теория, мой друг, сера,
Но вечно зелено Древо Жизни!
- Нет! - воскликнул Бердяев, - совсем наоборот: вечно зелена теория, идеи, но сера Жизнь! - Или еще раньше: представьте себе пещеру, в центре которой горит костер, а перед ним танцует женщина. Мы сидим спиной к костру и женщине, не видим ни ее, ни костра, а только метущиеся на стене однотонные тени... - Кто-то воспринимает Жизнь полной грудью, кто-то говорит, что полное ее приятие нам не под силу. Не правда ли, все дело - в различии априорных установок на мир, в разных эмоциональных измерениях, где единый в принципе мир воспринимается разным, подчас противоположным?
"В род богов не позволено войти никому, кто не был философом и не очистился до конца, - никому, кто не стремился к познанию. Потому что... истинные философы гонят от себя все желания тела, крепятся и ни за что им не уступают..." (Платон) -
Что может постулировать философия иссохшего от воздержания Духа? И что она никак НЕ может постулировать? Уж если не философствовать не возможно, почему бы не избрать философию Жизни во всей ее полноте? -
Я молод. Мне трудно думать только из себя. Я читаю книги и в них нахожу интересные вопросы - трамплины для мыслей. Но это мое качество избываемо. Придет когда-нибудь возраст настоящего философа, и я, обогатившись опытом прожитой жизни - всем прочитанным, виденным, услышанным, пережитым, - смогу уединиться высоко-высоко, чтобы... - что? Философия жизни переломится здесь в совсем другую - противоположную себе философию. Одрябшие струны жизни больше не удержат меня. Но можно ли будет придумать что-либо выше: "все суета сует и томление духа..."?
Жизнь на своей земле, гармоничная, как часть и продолжение Природы, - я видел такую жизнь. Я знаю одного очень хорошего парня, он женился на женщине с ребенком, завел своего, воспитывает обоих, как воспитывали его самого, работящий, отслужил в армии, был десантником в Вильнюсе, между прочим, во время небезызвестных событий 1991 года. Дома, кстати, я не видел у него ни одной книжки. И он счастлив. И никакие общественные пертурбации, кроме катастрофических, не собьют его с пути истинного, и никакие переломы ему не страшны, если только не придут к нему в дом "уполномоченные" с обрезами - вот так круто, с насилием, - а так он все переживет, удержится и все будет путем. По моим представлениям, мир в его глазах достаточно прост и понятен. Появление книги в этих условиях как-то неуместно. Столкновение с иными мирами, иными культурами - маловероятно. Можно придумать, конечно, разные ситуации, но это будет высосано из пальца. - Чем плох этот мир? В каком воспаленном мозгу появляется идея греховности, падшести этого мира? - мира забот, царства необходимости: воспитания детей, требующих внимания, времени, зарабатывания денег, что также серьезно ограничивает собственную свободу - в этом вся жизнь! - Как это противоположно бердяевскому: "брезгливость вызывает во мне физиологическая сторона жизни". Зато как смешны все рассуждения Бердяева о чем-то конкретном, да хоть бы об Эросе - он будто покидает обжитой мирок собственных фантазий и вступает в совершенно незнакомый себе мир - реальный мир, - и порет чушь! чушь! - Вся философия его оказывается верхом закомплексованности, а сам он - самым закомплексованным философом!
Надо любить жизнь - это значит любить все особенное, уникальное, случайное, все ошибки, огрехи. Если мы любим себя, мы любим и свои ошибки, они дороги нам не просто как память, а - признак нашей особенности. Неповторимость, особенность и познается в ошибках. И детям надо позволять делать ошибки, так становится их индивидуальность.
То, какие мы есть на самом деле, мы нужны только нам самим. Ведь это мне надо, чтобы меня узнали - узнали, какие гениальные идейки меня посещают. Иначе - путь в разряд гениев-неудачников, кои "могли, да не смогли". - Это мне надо написать книгу-эссе, это мне нужно выполнить все предназначения Жизни, ведь я - не сторонний наблюдатель, а часть Ее. Тяга к продолжению рода - вот где происходит полная и окончательная объективация субъекта, но неужели ж отказываться от него ради "свободы"? Свобода личности оказывается противоположностью Жизни, анти-Жизнью, а жизнь - не такая уж светлая и веселая, где и насилие - органичное ее составляющее. Мир не может без насилия, ведь насилие проявляет страстность мира. Что за мир без страстей - без чувств, без побуждений, без цели и смысла, - мертвый, обездушенный мир! Таким мир существовать не может. Такого мира нет. Мы такого мира не знаем. Наш мир полон желаний, страстей - разнообразия - и свободы.
Царство свободы - это значит, отсутствуют прямые и жесткие связи причин-следствий. Значит, нет и не может быть законов природы в жестком смысле этого слова. "Если Бога нет..." - то и нет. И все. И ничего не будет. Вот свобода! - Мир свободно отпускает нас от своих "обязательств". - Что значит "отпускает"? Последствия скажутся неспешно, через одно-два-три поколения, а то и не скажутся вовсе. Чего бы нам не хотелось.
И так во всем: всякий закон относительно жесткий, даже притяжения, даже радиоактивного распада вещества - для каждой такой закономерности существует своя свобода. Свобода столь же стратифицирована, как и Бытие, ведь она и есть Бытие, одна из его ипостасей. Каждый новый уровень Бытия постулирует новый уровень свободы, для разных уровней свобода означает разное - имеет свой смысл, свою ценность. Свобода первого, самого низшего для нас уровня - это пресловутое "Божественное Ничто", вакуум, пронизающий насквозь все Мироздание. Правда, сам вакуум, как оказалось, вовсе не Ничто, а чуть ли не сам источник нашего мира (по меньшей мере, той его части, которую мы способны воспринимать), его подоснова, а значит, несвобода. Т.о. представляется некая гипотетическая предтеча Сущего, я бы сказал, бесконечность в бесконечной степени - полная и окончательная свобода, где ничего нет и потому все возможно - высший идеал, идеальнее которого ничего не может быть. Мироотрицание отражает тягу к изначальному состоянию, поскольку же речь идет о человеке, то - его небытию, возможно - к "переигровке" жизни, как подсознательное побуждение: "у меня не получилось; можно я начну сначала?.." - Божий мир, материя выглядит действительно как "отпадение" во тьму - в определенность. Мир не идеален - вот его главный грех. - Главное же здесь совсем иное: сломан оказывается механизм принятия мира, от мира не получается наслаждения, половая жизнь не приносит удовольствия и оказывается "скотской". - Ведь это Любовь, Наслаждение облагораживают самые неприятные ("физиологические") моменты любви, а без них - ужас! ужас! Начинается борьба с собственной плотью, как не приносящей наслаждения, но только неприятности, - где единственная опора - Разум, как наиболее идеальное. Но разве "незыблемые основы" рассудка, логики не лежат ли вне разума? - В конечном счете, философствование есть бунт разума с целью добиться независимости от бытия, есть претензия мысли стать альфой и омегой мира. - Я испытываю отвращение к проповеди экзистенциализма, ибо это сплошной ужас человеческого существования без жизни как таковой, что только и называется жизнью. Мне неприятно "незатемненное жизнью" философствование - ведь что же тогда подвергается осмыслению? Жизнь протекает сквозь философствование, философствование остается без жизни.
Мир абсурден, а человек одинок, - это, безусловно, истина. Но чья это истина? Ведь мы не "заброшены" в этот мир - мы часть мира, т.е. связаны с ним всем своим естеством. "Заброшенность" - переживание разрыва системных связей с миром, даже не разрыва (переживания), а смены полярности эмоционального восприятия с положительного на отрицательный. Мир перестает быть источником радости. - Можно не ужасаться той пропасти под ногами, что открылась после переоценки всех ценностей - если бытие не удерживает (разве это бытие могло удержать?), а отпускает от себя на волю волн, в свободное плаванье, почему бы действительно не отправится в такое путешествие? - А если удерживает? В философской браваде чувствуется нечто ущербное. - Поэтому имеют ценность только рассуждения, увязанные с опытом. Я иногда прокручивал в уме самые ужасные варианты будущего, вовсе им не ужасаясь. Но стоит какому-нибудь из этих вариантов стать хоть немного возможным - эмоциональной тупости как не бывало! - Этот вариант становится невозможным для меня! Хотя "божественно" все как раз возможно и даже разумно - т.е. может быть объяснено и принято. - Устроят ли меня такие рассуждения?
Мое творчество не является "актом, обращенным в Вечность" - какая глупость! Разве позволительно слово "Вечность" в устах человека? - Реально я решаю только свои проблемы, проблемы своего существования, своего Настоящего: обращаю на себя внимание, познаю мир и делюсь своими открытиями с друзьями. При чем тут Вечность? За пределами моего времени мои проблемы никому не интересны, непонятны. Мой сын, моя дочь - вот акты в вечность, и то - не в саму вечность, а в Жизнь, насколько она возможна во времени. Творчество - самое мимолетное, легковесное во мне. Но может, самое дорогое? Ведь именно в нем сохраняется наша индивидуальность, уникальность и неповторимость: мы какие мы есть и какими хотели бы быть. Творчество - выход отягощенной субъектности перед порогом небытия - именно индивидуального небытия, когда мир продолжается, но без нас. Творчество - крик души против статистичности мира. Даже дети, мои дети как мое продолжение - не моя индивидуальность, что-то родовое во мне. В детях, в Древе Жизни мы сохраняемся много дольше чем в творчестве. Если не мы, то что-то в нас, гораздо более основательное чем разум. Но мы хотим, чтобы дети продолжали наше дело, а они живут своей жизнью.
Каждый человек индивидуален, у каждой личности - своя структура. Нет, что называется, "обычных" людей - наверное, это самое важное мое открытие "для себя". И пусть так: всем можно найти место. Вот только были бы люди счастливы и свободны и жили они в Царстве Свободы, где у каждого - свое место, если бы знали себя, могли найти себя, найти свое место в жизни или в смерти. - Всем может найтись место. Мир интенсивен и способен вместить в себя всех, буквально всех. Но зачастую вся жизнь растрачивается на поиски смысла, места, и вполне возможно, неудачные: ошибка городится на ошибку - человеку свойственно ошибаться, - у каждой ошибки - своя собственная структура и инерция, а тут еще масса привходящих внешних обстоятельств! и цель жизни, самый сокровенный смысл проходят где-то мимо, счастье растворяется, оставляя после себя привкус тлена.
Несчастный человек свободным быть не может. Он может взывать к свободе, алкать ее, как самое важное и необходимое, без чего жизнь невозможна, он может говорить о ней в возвышенных тонах, воспевать ее, но стать свободным - увы! Семья есть форма несвободы, но если она держится Любовью и роль человека в семье совпадает с его внутренними побуждениями, то никакой несвободы нет. Свобода, как самоощущение человека, совпадает с понятием счастья: когда связи мезокосма не держат человека, не натянуты, как вожжи, не причиняют страданий, а - свободны. Когда я делаю то, что по мне - я свободен - и счастлив. Будучи при этом зажат в пределах своей профессии, своего гражданства, национальности, семейного положения. - Это не состояние, это также процесс, в разных жизненных ситуациях я по-разному свободен, по-разному счастлив - по-разному соотношусь с окружающей средой: гармонически, дисгармонически. Но разве это отрицает Гармонию?
Долог, тернист путь к счастью. Избрав какую-нибудь цель, можно достичь ее. Но будет ли это счастьем? Все меняется, и наше представление о счастье, осознанное, неосознанное - тоже. Стремление к счастью - чувству душевного согласия, умиротворения с самих собой - к Свободе! - можно признать едва ли не за главную и единственную движущую силу человеческой истории. Если бы это что-нибудь означало! Что-то помимо банального: человека должно обеспечивать счастьем.
Есть представление, что несчастливый мир стремится к небытию, как бы сам собой прекращая несчастья. Когда-нибудь мироотрицатель дорвется до ядерной кнопки, переведя нас всех в иное временное измерение. - Значит, мы что-то превысили, где-то возгордились, о чем-то забыли. Забыли о счастье - если не цели, то важном условии жизни.
И потом, вопрос не в мнимой цели. Вот старшая дочь после смерти родителей осталась одна с тремя младшенькими на руках - до личного ли счастья? Нравственное чувство оказывается глубже, важнее счастья. Императив поведения - в самоотрицании. Это судьба: всех вырастила, всех подняла на ноги, дала образование: одна - врач, двое - инженеры. А сама осталась без семьи, без своих детей. И умерла рано, как раз в срок, будто мать, дождавшись внуков... Могла ли иначе? - Смотря что понимать под словом "могла"...