С утра в подвале института со столяром дядей Лешей он надрался до чертиков в глазах, затем поднялся в аудиторию и занял свое место.
Шли обычные экзамены, сдавали физику. Студенты заходили по пять человек и по очереди начинали сдавать... Трое уже вышли, получив свои оценки. Перед профессором сидела четвертая и все еще не знала, с чего начать. Профессор был пьян. Он сфокусировал предмет, сидевший перед ним, собрался, насколько мог, и выдохнул:
— Вот с тобой бы я переспал... но ты же не согласна.
— Я, нет, — ответила девушка.
“Неуд.” — написал он в зачетке, и она вышла.
Следующим сел парень. Профессор поднял глаза:
— Двадцать пять в зачетку, и я тебе ставлю тройку.
— На тройку я и сам подготовлюсь, — ответил студент.
“Неуд.” — написал профессор и отправил восвояси.
Когда зашли следующие пятеро, он не заметил. Они не знали, что делать, сидели в растерянности — профессор спал. Когда проснулся, никого не было. Количество выпитого так давило на мочевой пузырь, что не было времени предаваться воспоминаниям — так что же было и где я. Он вышел из аудитории, прошелся по коридору, свернул направо, открыл дверь и, чтобы никому не мешать, аккуратно прошел вдоль стены в конец зала и помочился в угол, затем вышел.
Что он оставил за собой, в тот момент он не знал.
Зал был полон, шло заседание ученого совета института.
... Его не уволили. Он был профессор, физик-ядерщик, защитил докторскую, красавец, умница. Ему было 40 лет.
Умер сам, в 47 лет, от водки, оставив красивую умную жену, еще не выросшего сына и много анекдото-подобных историй о себе, которые не сходят с уст тех, кто его знал...
До отправления дизеля оставалось три минуты.
Она шумно вошла, держа перед собой картину, написанную маслом: ночной лес — так мне показалось — все в темных тонах.
Затем села и поставила картину перед собой, на противоположное сиденье, совершенно не заботясь о том, что это место может быть востребовано.
Это была яркая блондинка со светлыми, слегка туманно пьяными глазами, возбужденно розовым лицом и губами, еще влажными от прощальных поцелуев. На ней был одет длинный джемпер цвета зрелого лимона, от нее исходил запах несвежего белья. Рот был растянут в улыбке, взор устремлен на картину, которая стояла перед ней. Картина была подарена тем, кто ее написал, в этом не было никакого сомнения. Она продолжала смотреть на него через эту картину. В этом состоянии она находилась еще некоторое время, затем очнулась, посмотрела по сторонам, достала губную помаду, привела себя в порядок и зевнула.
Другая сидела давно, видимо пришла заранее: заняла место у окна. Два места — для себя и для сумок.
Крепкая, коренастая, с круглым овалом лица, химической завивкой на светлых волосах и белым обручем в них. На ней был одет ярко-красный костюм и белые шлепанцы. Выражение лица было какое-то оголтелое из-за вытаращенных глаз, смотрящих в одну точку, и небольшого носа, похожего на птичий клюв.
Не меняя выражения лица, она достала таблеток пять, вбросила их в рот, прожевала, открыла бутыль с домашним молоком, отпила часть, а в завершение одним за другим прохрустела двумя свежими огурцами.
Я подумала, что сейчас что-то произойдет непоправимое. В дизеле всегда сложно с туалетом: он находится в единственном вагоне из всего состава. Мои опасения оказались напрасными: никогда нельзя судить о человеке по себе, иначе закроется горизонт нового и неожиданного.
Попутчица захлопнула вдруг свои вытаращенные глазки, как-то обмякла на своих сумках и засопела.
«К несчастью, мир сегодня не таков, каким был раньше. Всякий хочет писать книги, а дети не слушаются родителей»