Нас сняли в начале учебного года прямо с занятий, дали на сборы три дня — не знаю, что за напряженка
возникла в Союзе с арабским, что так переводчиков не хватало. Всю группу, кроме Наташи
, т.е.
всех ребят. Она весь год одна на занятия ходила.
В Шереметьево ехали — весело, настроение приподнятое: первый раз за границу едем. С нами — еще несколько азербайджанцев. В Азербайджане, вообще, сильный центр изучения арабского. Мусульманские традиции, все же. Но, как потом оказалось, мы не хуже их арабский знаем: тот же синдром, что и с МГИМО3. Все же у нас хорошо язык изучают.
Прилетели в Триполи. Надо анкеты заполнять. Нас предупредили: в графе “вероисповедание” писать “христианин”, иначе не впустят. Для них “атеист” — это самое страшное ругательство. Все равно что у нас в графе “профессия” написать “грабитель и убийца”. Они атеистов вообще за людей не считают. Так и говорят: “Американцы — империалисты, наши враги, но зато в Бога верят. А вы — против американцев, наши друзья, но зато — в Бога не верите. Так что мы даже не знаем, кто хуже”. Поэтому наши там все пишут: “христиане”. Азербайджанцы тоже написали: “христианин”. Если написать, что мусульманин — надо будет на их богослужения ходить, иначе могут недоразумения и неприятности возникнуть, а написал “христианин” — и делай что хочешь, никто проверять не станет.
Потом — в Бен-Валид: город в центре Ливии, прямо в пустыне Сахара (Ливия вообще почти вся — пустыня, люди живут, в основном, только на севере, вдоль средиземноморского побережья). Я про Бен-Валид ничего не знал. Волновались, конечно: кем работать будем? Что переводить? (Нам сказали только — переводчиками).
Ждали, когда списки терминов дадут. Вообще, удивительно, как многие наивно относятся к переводчикам: “раз язык знаешь, значит, все переводить должен”. Один из наших инженеров попросил меня перевести каталог по бабочкам: фотографии (несколько тысяч, наверное: я большинство и не видел никогда), а под ними — подписи: как называются. Я говорю: “Сережа, я тут ни слова не понимаю. Специальный словарь нужен, по бабочкам”. А он: “Как это — не понимаешь? Ты же переводчик? Переводчик. Язык знаешь? Вот и переводи”. Никак понять не мог, что в каждой области — специальные термины, и знать вообще весь язык никто не может — даже и свой родной: я этих бабочек и по-русски-то не знаю, как называются. Так и не мог объяснить: он решил, что я просто не хочу для него переводить.
Дают списки: “До завтра просмотрите, а потом постарайтесь выучить — чем быстрее, тем лучше”. Мы, конечно, сразу туда: чем заниматься будем?
Первые же термины: "Гильза". "Патрон". "Калибр". "Ствол" (не дерева, естественно). И т.д. — всего 200 терминов. Из них хорошо, если 10 невоенных наберется. У нас челюсти так и отвисли.
Потом оказалось, что в Бен-Валиде — крупнейший в Северной Африке военный завод. Точнее даже — крупнейший военный завод во всей Африке, за исключением ЮАР. И наших там очень много работает.
У советских там — отдельный городок. Говорят: “Работать будете утром, с 8 до 12, потом можете отдыхать. Здесь у нас — бассейн, спортзал, стадион, красный уголок: телевизор, 12 программ ловит, видео, радио, библиотека”. Мы, конечно: “Ура! До 12 работать, а потом весь день отдыхать!” Приехали-то вечером. Что такое жара — еще не знали.
Комнаты — двухместные. Просторные, с кондиционером. Сначала поспорили, кто с кем жить будет. (Краткая обрисовка внутренних отношений в группе, существовавших еще в Союзе). Пришлось жребий бросать.
Самое интересное — как быстро мы там сдружились. За несколько дней. Все конфликты и споры забыли. Кажется — совсем другие люди стали. (Обо мне, наверное, тоже думали — “совсем другой стал”).
— Спасибо. Утром — едем на работу. Хорошо, тепло — даже не поймешь, зачем кондиционеры в комнатах и автобусах, плотные шторы на окнах. Мы это через четыре часа поняли.
К девяти уже было — пекло. У нас там — графинчики, легкие рубашки белые... Ну, пить сколько можно? Стали платочки мочить, лицо вытирать. Ребята, вы не поверите: мочишь платочек — даже не выжимаешь! — кладешь его, скажем, на стол — через десять минут он полностью сухой!!! Полностью!!! Это — в зашторенном помещении! С кондиционером! в 9 часов утра! Что было в десять и в одиннадцать...
Когда мы в начале первого вернулись в общежитие — какой там бассейн и стадион! — еле добрались до своих коек... Только провалишься в сон — тебя уже будят: оказывается, уже утро следующего дня. Прошло дня три или четыре, пока мы не смогли доползать до красного уголка — в перерыве между дневным и ночным сном.
Красный уголок мы называли — “черный уголок”. Без окон, стены темной материей обиты — хоть какая-то прохлада. Телевизор ловит ливийские программы, египетские, французские, итальянские (больше всего) — было что посмотреть. Я там “Охотника на оленей” смотрел (пересказ фильма: о вьетнамской войне, главный герой — американец русского происхождения, с Аляски).
Потом, через месяц-другой, конечно, привыкли. Уже и в бассейне купались, и на стадионе в футбол играли, и по городу ходили.
Работали, в основном, на самом заводе (наш инженер ходит по цеху, замечания делает, ты — рядом, переводишь) и на курсах (Наши ихних обучали, лекции читали. Текст лекции давали нам заранее, чтобы успеть подготовиться, но все равно: у слушателей какие-то вопросы возникают, лектор от темы отклоняется — только успевай переводить). Причем и нас, и наших инженеров такое дублирование раздражало: они между собой все время говорили, что надо самим арабский выучить, а мы — что надо, при первой же возможности, инженерную специальность получить: и зарплата двойная, и человеком себя чувствуешь. Закончу УДН — обязательно на заочный инженерный поступлю.
В ливийском диалекте — очень много
итальянских слов, особенно в технической области. Можно итальянский выучить. Ливия до войны была колонией
Италии, и они до сих пор всю техническую лексику из итальянского заимствуют.
Главное богатство у них, конечно — нефть. Каждый ливийский гражданин получает свою долю от продажи нефти за рубеж — просто за одно то, что ливийцем родился. В других арабских нефтедобывающих странах, по-моему, тоже так. Т.е. если ты ливиец, ты можешь вообще ничего не делать, только на доходы от нефти жить, а если ты еще что-то делаешь, кем-то работаешь — то вообще молодец. Другое дело, что одной нефтеренты покажется мало: когда все вокруг что-то делают, чего-то добиваются, то и самому хочется чем-то заниматься — самореализовываться, словом.
К деньгам у них поэтому отношение самое легкое. Если у него, скажем, машина сломалась — он вызывать ремонтную бригаду не будет: в кювет сбросит, до ближайшего города на попутке доедет, там новую купит.
Я, когда ехал, думал: вот, иностранцем там буду, приятно, наверное, иностранцем себя чувствовать. А у них там иностранцы — на самых тяжелых работах. На которые никто из ливийцев не соглашается. И это — финны, шведы, англичане. Разговаривают два араба между собой: «А, там финны работают» — таким тоном, как в Америке — о неграх. Люди третьего сорта, словом. Мне плохо стало: как же к нам-то относиться будут? Но нет, ничего, нормально относились. Хотя — кто знает, что они о нас за глаза говорили.
Однажды нужно было с финнами переговоры о совместных работах провести. А те — только по-английски (английский, правда, у них каждый знает). Чтобы избежать двойного перевода (мы — с русского на арабский, потом их переводчик-араб — с арабского на английский), решили среди нас отыскать переводчика с английского. Посмотрели по характеристикам: «Вот, Володя английскую спецшколу закончил». Какую спецшколу — я с английским последний раз на вступительных в УДН дело имел! «Не скромничай — будешь переводить».
Приехали к финнам. Начали разговор. У меня после каждой фразы тут же ее эквивалент на арабском в мозгу возникает. Пока арабские слова расчистишь, полузабытые английские вспомнишь — мучение. Ладно. Двигаемся кое-как, колдобины обходим, на кочках подпрыгиваем. Наконец, звучит фраза: «Водопровод поломался». Как по-английски водопровод? А черт его знает. Ты знаешь? Вот и я не знаю. В школе такого не учили. Да и в вузе, думаю, вряд ли, если не факультет Воздухоплавания и Космонавтики. Говорю:
— Water destroyed. («Вода
поломалась»).
У ихнего главного брови по черепу вверх побежали:
— What destroyed?. («Что поломалось?»)
Я ему смотрю прямо в глаза (в таких случаях главное — не теряться, нас этому еще в оперотряде учили):
— Water, — говорю, — destroyed. («Вода. Поломалась. Чего тебе не понятно? Тупой, что ли?»)
Он на меня смотрит — так, с гонором: как на кузнечика, приехавшего делегатом на Конгресс тигров-людоедов:
— Who are you? («Кто Вы такой?»)
Я на него смотрю — спокойно и выразительно: как на тигра-людоеда, которого на этот самый Конгресс не пустили,
приняв за кузнечика:
— I’m interpreter. («Я переводчик.» Что надо? Что, переводчика, что ли, никогда не видел? Переводчик я, понял?»).
Успокоился он. Не сразу, правда. Ну ничего, добеседовали. Наши потом интересовались: «Что он переспрашивал?» — «Уточнял тип поломки», — говорю.
Через несколько дней — новое бедствие. Сообщили, что на завод приезжает Муаммар Каддафи. Наши собрались: «Кто будет переводить товарищу Каддафи? Что, неужели никто не хочет переводить товарищу Каддафи?» «Мне еще только этого не хватало», — думаю, и, наверное, каждый так же про себя думает. Не дай бог ошибиться раз или замяться — потом всю жизнь вспоминать станут. Делать нечего, назначили директивно: Сашу Коренькова и меня (финские инженеры, наверное, очень высокую оценку моим лингвистическим способностям дали). Остальные переводчики нас поздравляют — по всему видно, искренне, с облегчением.
Приехал Каддафи — целый кортеж. Впереди и сзади — машины с солдатами (советники или политические деятели — тоже в форме, так что не отличишь). В середине — три машины: сам Каддафи и кубинские автоматчицы: его личная охрана и гарем одновременно. Причем «гарем» — это не на уровне слухов, а совершенно официально. У нас, например: «супруга Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева». У них: «гарем Лидера ливийской революции товарища Муаммара Каддафи». Мчали на полной скорости. Мимо нас проезжали — ду-дух! — одна кубинка из машины вылетела. Кортеж остановился, она встала, отряхнулась, в «джип» залезла — вж-жжж! — дальше поехали. У нас не останавливались, проехали куда-то дальше, в другие цеха — мы с Кореньковым вздохнули с облегчением.
Политическая система у них построена по «Зеленой Книге» Каддафи — главной книге в стране, после «Корана», разумеется. Там Каддафи проводит мысль, что любые профессиональные политики — назначенные или избранные, все равно — это, в конечном итоге, антинародная власть, потому что они оторваны от народа и противостоят ему. Поэтому в капиталистических странах — правит финансовая олигархия, в социалистических — бюрократическая, а при фашистских диктатурах — и говорить нечего, фашистская. И только в Ливии, единственной стране в мире, — подлинно народный строй: все вопросы решаются (по крайней мере, должны решаться) народными собраниями: государственного уровня — всегосударственными, местного — местными, а профессиональных политиков нет. Сам Каддафи, по его словам, просто работает военным, звание у него скромное — майор, а «Лидер ливийской революции» — это не должность, а всего лишь почетный титул, данный благодарным народом в знак признания его заслуг и роли в революции. Фактически он, конечно, распоряжается всей страной, но по официальной версии — только выступает с мнением, выражающим волю народа.
Судебные процессы тоже проходят на народных собраниях. Мы один видели. Несколько человек признали виновными в измене революции. Привязали за ноги вниз головой и стали забрасывать камнями, потом — на части рвать, что осталось. Маленькие дети тоже: рвут, кусают, царапают — патриотическое воспитание называется. Страшное зрелище.
(Пауза).
— Можно сказать, пронесло. По ночам вывозили на грузовиках в пустыню, подальше от объектов. Там и спали — те, кто заснуть мог, конечно. Иногда слышали гудение самолетов в вышине. Несколько раз — разрывы, очень далеко. Наш городок не бомбили: может быть, знали, что там советские живут, не хотели лишний раз отношения с СССР обострять.
Один из наших погиб.
— Нет, в футбол играли. На стадионе мячом засветили прямо в голову — перелом шеи. Нелепая смерть. Я никогда не слышал, что футбольным мячом убить можно. Может, жара так действовала. Да и нервные все были.
На обратном пути больше всего неприятностей с советской таможней было. У одной женщины «Коран» на арабском конфисковали. Она говорит: «Я — ученый, мне эта книга нужна для работы». Они: «Нет», и все. Ввоз религиозной литературы в СССР. Технику, особенно ксероксы или принтеры — тем более. Я вам, кстати, подарки привез.
Володя дарит каждому из собравшихся французскую бритву с комплектом лезвий, китайскую ручку с золотым пером и ливийскую банкноту — на память.
