“Сеять разумное, доброе, вечное...” — эти слова давно уже звучат не иначе как с иронической усмешкой. “Хочу сиять заставить заново...” — эти... не звучат никак. “All I want is truth, just give me some truth!” — звучит хорошо, но... “кто же тебе правду скажет!”, как поговаривает жена одного витебского художника. 
“Нет правды на земле, но нет ее и выше” — круг замыкается. Хотя вот: “Красота спасет мир!” — звучит бодрее. “Каждый должен возделывать свой сад...” и... стоп! Это же — не “Наш цитатник”, это же колонка редактора!
Чувство самонадеянности (“Ты помнишь, как все начиналось...” — опять не удержался!) сменилось на чувство усталости и пессимизма, присущее, как остается догадываться, моему возрасту и моим ровесникам по перу (кисти, лире, пистолету, автомату, А-бомбе).
Нестеров намедни подколол, что мои колонки редактора стали повторяться в своей тематике. Вот и Мартов просит запретить упаднически настроенные редакционные статьи. Они правы. Между прочим, об этом в свое время сетовал и Саша Лопатин в своих последних стихах. Но если я не буду писать то, что у меня в мыслях, тогда я буду вывертываться. Боец вывертывается, когда пытается освободиться от захвата противника. А я ведь не борец на ринге. Я не собираюсь ни с кем бороться. Разве что с самим собой? А с самим собой бороться можно лишь при условии, что это тебе необходимо для сохранения личности.
Конечно, предаться унынию — это легко, это даже приятно, это удобно. Это — естественно и не будет вызывать возмущения. В крайнем случае — понимание, сожаление, злорадство.
Сейчас я могу написать новую колонку редактора — зло-веселую и безжалостную — по отношению к себе и к этой жизни. И тут же, вот сейчас, возникает: “Но ведь не все так злятся, не все! — вот молодые люди танцуют на празднике жизни и все им кажется интересным и радостным. А я просто ослаб, постарел. Поумнел? Да нет, обессилел.
Ожесточается сердце в цепи жестоких событий. Уныние от ощущения потери былого энтузиазма. Неужели мы такие слабые? Да нет, мы сильные. Сильные в том, что не идем на торговлю. Хотя, конечно, есть резон в том, что стоит “убить парочку людей”, чтобы стать человеком. Но Достоевский уже описал эту цепь из двух звеньев.
Поражает Сюзанна Бауман своим таким серьезным подходом к моей просьбе написать для читателей журнала заметки о своих впечатлениях о Беларуси и о Витебске. Это хороший признак.
Остается надежда. Но как должно быть до противного понятно все к концу жизни! Точно — человек умирает не от старости, а от нежелания жить.
Чувство уныния не фатально благодаря новым, молодым (“Здравствуй, племя молодое...” — опять!) авторам — Беньке, Славе Матушкову, Люде Яковлевой. Слава Матушков сообщил мне по секрету, что с печалью и тревогой смотрит на меня и на то, чем я занимаюсь: “Неужели мне вот так же, как этому Новикову, уготована судьба обитателя подвалов?” Света Бень, напротив, катастрофически жизнерадостна. Я уже за то благодарю судьбу, что слышал, как она смеется — как голос Людмилы Зыкиной я с воодушевлением призывал в свое время хранить, как национальное богатство России, так смех Светы Бень призываю лелеять и оберегать - это сокровище нашего города.
Если и Света, и Слава так или иначе вызывают у меня ассоциативные связи (Света - это же Умка в молодости, а Бенькин “Рыбакот” — это же “Малыш и Карлсон”! Слава М. сам эту связь определил (см. выше), то вот Людмила Яковлева, судя по ее публикации в этом номере, ни в каких ассоциациях у меня пока не участвует. И этим она интересна (подозреваю, что просто мало с ней и ее творчеством знаком). В конце концов, не устаю опрометчиво утверждать, что творческая активность девушки — это фонарик (иногда - красный), горящий для привлечения особей противоположного пола с инстинктивной целью рождения детей. Девушка выходит замуж, рожает одного-двух карапузов, вот и все ее творчество (надо сказать в скобках, что этот акт — рождение ребенка, и все, что связано с этим — это и есть настоящее, реальное творчество). Так было с Залесской, было с Люсей Клемят, так будет и с Яковлевой. Так не было с Анной Ахматовой (?). Просто Ахматова сначала была поэтом, а потом уже — женщиной. Как Иосиф Бродский для меня — сначала поэт, а потом уже еврей (в отличие от остальных поэтов-евреев).
Думаю о религии. У сильных людей (по настоящему сильных духом) религии быть не может — им она не нужна. Она в них есть подсознательно. Я вот ослабел, вот мне и понадобилась религия. Я почувствовал, что если и дальше так пойдет — с курением, с пренебрежением к соблюдению элементарной гигиены, и др. — я скоро развалюсь. Надо собраться и продолжать жить. Для этого необходимо соблюдать некие правила, если не христианские, то хотя бы собой составленные. Т.е. наоборот, если не в состоянии достаточно хорошо разработать свои правила и им следовать (а это был бы идеальный режим), тогда надо будет придерживаться общехристианских, лучше — православных канонов. Вот так люди и “вдаряются в религию”!
Нужна, обязательно нужна религия, коль мы люди, а не герои. “Если бы бога не было, его надо было бы выдумать”.
Додумалось до того (читая “Жизнь Мухаммеда” Веры Пановой), что перестала для меня существовать разделительная дилемма “верование — атеизм”. Сначала я думал — да, я верующий. Потом — нет, скорее я — не атеист. И следующий этап — для меня нет этого вопроса. Да и вообще нет этого вопроса. Мало ли что человек говорит... Он заявляет: “я воинствующий атеист” и ведет себя при этом как воинствующий верующий. А верующий и соблюдающий все предписания своей религии совершает такие отвратные дела...
Думал про Мухаммеда и соображал — чем же мой подвал отличается от его пустыни? Велосипед, опять же... Наверное, море тоже похоже. А подвал — нет. Хотя надо пробовать думать. Думать в подвале. Мухаммед думал в пустыне. Новиков думал в подвале. Вот и вся разница между учениями.
Блаженное возникает ощущение, когда вдруг нахлынет на тебя чувство, что ты все понимаешь, все охватил одновременно и держишь все нити в своей руке. Это бывает редко, очень непродолжительно — это, наверное, называется просветление. Озарение. Вдохнов... (нет, не вдохновение).
Разум и тело не слушаются друг друга. Я знаю, что надо бросить курить. Но тело этого выполнять не хочет. Оно хочет умереть. А разум хочет жить. Века (или в веках?). Душа и тело? Соблазны. Я бессилен бороться с ними. Я, фактически, не человек, а животное. Я не могу бороться с чисто животными инстинктами. Я расстался с ней всего несколько часов назад, а уже начинаю думать не так, как я думал, когда ехал от нее ранним утром через весь Витебск. Так же я собираюсь бросить курить. Сигареты сокращают мою жизнь. Они портят меня. Но так я думаю только сейчас, после выкуренной сигареты. Что я буду думать через час?
Сейчас в очередной раз чувствую, что мои ощущения настолько субъективны, настолько зависят от скопления спермы в яичках; что любые умопостроения моего мозга не стоят и гроша. Нельзя доверять своим мозгам.
Я, конечно, человек. Я именно человек. Именно потому, что я человек, а не животное, я и мучаюсь от бессилия бороться с этими инстинктами. С этими дурными привычками, соблазнами. Кошка не мучается — вру — кошка тоже мучается иногда, когда нет долго ее котика.
Опять не додумал. Что, пустыни на тебя нет? Тюрьмы, камеры-одиночки?
Слова о грехе, о грехах наших — это не пустые слова, бесспорно, и за все наши деяния мы расплатимся вполне, но самый большой грех — если мы не реализуем свои сущности. В этом наша жизненная задача, в этом — труд нашей души: интуитивно находить то, что делает нашу душу умиротворенной и согласной с космосом (счастье?).
Листал чужой блокнот и обнаружил в нем те стихи, что мне так понравились когда-то (когда они были прочитаны Васей Григорьевым) “Конечно, я ее люблю...” и, как давно уже хотел, переписал их себе.
При этом посмеивался — вот, мол, стихотворение меня заставляет себя переписывать, т.е. это дух поэта заставляет меня его переписывать, хранить, передавать следующему поколению — душа бессмертна — “ты как хочешь это назови...” То же самое можно сказать и о столе, тем более таком, за которым я сейчас работаю. В этом столе есть тоже душа.
Каждый поэт создает свою религию. Правда, уже и это было сказано: “судите поэта по законам, которые он сам постулирует для себя”.
Большинство актов авангардного искусства всегда будет осмеиваться, но при этом предлагаю относиться к этим экспериментам, как относятся, например, родители к попыткам их чада самостоятельно есть ложкой, ходить, рисовать и петь — РАДОСТНО. Из тысяч попыток найти верное движение вперед лишь несколько будут результативными, станут классическими. Любое направление в искусстве, будь то реализм, импрессионизм, романтизм, высшие достижения которых сейчас воспринимаются как классические, в свое время, когда оно только манифестировало себя, считалось авангардом.
Нам бы научиться сейчас нормально, достойно жить, и к Богу тогда придем, найдем его (он нам укажет путь к себе, откроет двери, которые мы сейчас не видим (он нам это пока не позволяет). По большому-то счету, найти Бога и научиться достойно жить — это одна задача.
Вдруг стали понятны все законы, религии, мораль, правила и т.п. А началось все с мысли — а было ли у меня чувство любви - неоспоримое, полное, без пятнышек, без оговорок? Вспомнилась Лемешевская, да и то... — т.е. если и было чувство любви полное, без оговорок, то было ли ощущение того, что с этим любимым человеком это чувство будет у меня долго-долго? Не было такого, кажется. Тогда думаю: Значит, этот институт брака, что у нас сформировался в настоящее время - это есть для чего? — для детей, получается? И получается — личное счастье человека — это больше, чем любовь к женщине? То есть, нашему роду человеческому (как это понимают законописцы, законоустановители, Иисус Христос, в конце концов, или Магомет) важна более стабильность развития общества, чем личное счастье человека?
И все эти правила, эти законы — они создают систему, которая обобщает опыт человеческий в этих вопросах и рекомендует к этому опыту прислушиваться? То есть, если глуп, как пробка, тогда просто — следуй законам божьим — которое выработало человечество из всех тех миллионных личностных ошибок людей. А если ты, блин, сверх-человек, тогда — ты гений, тогда ты умнее и сильнее всех этих миллионов обобщений и стандартных положений, умнее миллионов человеческих опытов и экспериментов. Вот он, этот вопрос Достоевского — кто я — тварь или — право имею?
Все это так, но боже мой, как скучно жить по правилам, выработанным кем-то. Они, эти правила — правильные (как масло — масляное), но все-таки как сладка соль собственных слез!
Я старею. Это определенно. Это я понимаю благодаря Элле, благодаря Ане Клемантович, Джиму. Новое поколение начинает свою битву. Что мне делать на этом поле? Защищаться? Контратаковать? Капитулировать? А ведь хочется еще попробовать попрыгать в высоту и в длину. Идут новые, молодые люди, которые все начинают сначала: Хмурый, Бень, Матюшин (см. выше)... Идеалисты. Идеалистам надо пройти ад прагматических боев, надо учиться быть агентами в жестоком мире насущных требований и условий, и, пребывая в чужой, тесной шкуре прагматика, оставаться душой идеалистом. Это не легко.
Игорю Высоцкому рассказал, какой он хороший, как много он делает хорошего окружающим его людям. Он молодец. И надо, не стесняясь, говорить хорошим людям, что они - хорошие. Плохому не надо говорить, что он плохой. А хорошему надо обязательно сказать. (По теории разумного эгоизма? — ха-ха). Без шуток, он, действительно, мужественный. Он отложит свои дела ради того, чтобы помочь тому, кто его просит о помощи. Этим некоторые пользуются. Нельзя думать, что люди неблагодарны. Люди благодарны ему в любом случае, и я верю, чти их благодарность — пусть и не материальная — обязательно будет согревать Игоря, теперь уже — всегда. Он глубоко верующий человек. Он даже - Знающий человек. Он (блин, пишу не для себя - пишу для читателя! Читатель, засранец! если это я пишу для тебя, то утешься этим фактором помехи, которую я сам для себя создал (так и подмывает сказать тебе какую-нибудь гадость). Вот, для себя: сегодня шел и напевал его “Трипсих”. Как хорошо, что мне посчастливилось узнать так много хороших людей в этом городе, и вообще, в этой своей жизни — я знаю много прекрасных людей. ПРЕКРАСНЫХ ЛЮДЕЙ. Это большое счастье - знать, что в мире есть такие прекрасные люди. Конечно, их много, их много везде, во всех городах, во всех странах... И еще я понял - чтобы знать прекрасных людей, иметь счастье быть с ними рядом, надо самому быть прекрасным (это я очень скромно заявляю, хи-хи). Уж я-то знаю, что я совсем не прекрасный. Во мне есть некоторые добрые начала (по словам Татьяны Высоцкой), но сейчас они почти иссохли. Я редко бываю хорошим. Людям со мной скучно, неинтересно, унылый я человек. И подлый, и слабый, и гадкий, и непорядочный, эгоистичный, и все это (и даже то, что слабый) все это от слабости. От слабости ума и души. И тела, конечно. Импотенция. Я, когда рассуждаю о прекрасности милых мне людей, лелею свой эгоизм, надеюсь заработать их расположение. А ведь как просто быть прекрасным человеком — надо делать хорошее милым мне людям — надо быть (не здесь, на этих страницах, а в жизни!) добрым, чистосердечным, бескорыстным (боже, вот уж понесло меня — не остановить этот понос!). Бесполезно искать схемы (теория разумного эгоизма — it is good, но есть и чувственное ощущение: большое счастье — видеть благодарные глаза, слышать искренние слова признательности). Я же должен завершить сентенцию о простоте и сложности бытия прекрасным человеком. Да — это так просто, и так трудно. Для меня, потому что я эгоист, и все люди эгоисты, но есть прекрасные эгоисты (опять пошел бред, к тому же бликующий начавшейся рефлексией. Стоп машина. (“Стоп камера” - кричал Высоцкий на съемках своих фильмов).
Еще раз удивился Высоцкому. Когда он принялся рассказывать об одной своей творческой идее, я подумал — зачем он это делает? хотелось его остановить, сказать: “Игорек, не надо рассказывать, ведь ты же знаешь, что таким образом ты рискуешь ее просто выговорить и не воплотить!” Более того, этой идеей мог и я воспользоваться. Но не успел это сказать. Подумалось, что даже простое выбалтывание — оно не умирает. Оно реинкарнируется. Оно растворяется в нашем сообществе, оно живет и кто-нибудь сможет “воплотить” эту идею. (По словам некогда витебского, а сейчас — московского художника Виктора Лосьминского, “если делишься своей новой творческой идеей, то постарайся это сделать для как можно более широкой аудитории”). Все — в воздухе. Мы просто ловим, отбираем, фильтруем, как киты планктон. А Игорь, получается — космический человек.
Я пока еще могу
Лепестка коснуться...
Эти строчки и вся песня Игоря Высоцкого меня умиляют до слез — а сухо сказать — “вписываются в парадигму Грофа”. Слушал я их, правда, только в исполнении (замечательном!) Володи Цвики.
Музыка (тот же Курехин) может-таки отобразить поток сознания в реальном времени — в отличие от беллетристики.
Вот думал о Высоцком, о себе, о нашем истощении творческих сил и куража. Думаешь, ну и что дальше? Мимикрировать мудреца? Не лучше ли переключить свою оставшуюся энергию на помощь молодым (поэтам, писателям, художникам)? Ага, есть печальный пример перед тобой в лице Вас. Ив-ча... Думал, а как же помогать? И не вредит ли вообще любая помощь творческому человеку? Думал о Беньке, о Хмуром...
Помогать можно только тому, кто в твоей помощи не нуждается. Именно тогда помощь твоя будет этому человеку в радость, а не станет причиной невольного унижения, и не станет провоцировать пагубную наклонность надеяться на чью-то помощь, что приведет к потери самостоятельности.
К Исаченкову (“как-то раз”!) приходил художник Ходюков и показывал работы некоего украинского плакатиста. На одном плакате, времен второй мировой войны — была изображена мясорубка, в нее запихивали человеков, а выдавливалось нечто фаршеобразное — вот он, предмет исследования — откуда взялся этот словесный штамп — “попасть в мясорубку”, и как это появилось у Алена Паркера в фильме The Wall? (70-е годы). В любом случае Паркер, получается, был не первым с этим образом.
Мы слишком много пьем и курим. И у нас - самые талантливые художники.
Ехал домой и — подготовленное бессонной ночью, поездкой по утреннему Витебску, избирательный участок с людьми, буфеты, приветливые слова, Лена, знакомая обстановка, утренние горожане, деловитые мафиози на своих постах, наличие денег и колбасы у меня в рюкзачке, наличие стен и дивана, куда можно поехать и что-то еще... да, ощущение минимального материального благополучия — дало мне ощущение счастья, ощущения кратковременного, но счастья. Вот как мало надо человеку! Очень мало — просто минимального материального благополучия - мне много не надо — я вполне буду счастлив, как бы трудно не было с творчеством. Сегодня утром мне было хорошо. Просто от того, что я был спокоен за сегодняшний день. Оказывается, — я подумал, — нет ничего сложного, чтобы сделать людей вполне довольными жизнью — блин, почему так нельзя сделать? Почему мы не можем дать людям возможность жить так, как они хотят, зарабатывать столько, сколько они хотят? Почему? Я не идеалист — я просто сегодня интуитивно почувствовал, что некто специально держит нас за скотов. И я же сегодня почувствовал, что я — свободный человек. Может быть просто потому, что мало людей на улицах в это прохладное, но все же солнечное утро. Просто мало людей? Просто нет толпы? И просто — у меня в рюкзачке есть колбаса и хлеб?
“Политическая система виновата” — не правильно. Виноват каждый и все — все белорусы. Мы достойны такой власти, и такой политической системы, которую имеем.
Не ругайте Лукашенко. Его выбрал народ. Он плоть и кровь белорусского народа. Кому не нравится Лукашенко, тому не нравится белорусский народ. Мне Лукашенко не нравится. Мне нравится Иисус Христос. Но с Лукашенко жить легче, чем с Иисусом Христом. (Хорошая тема для развития, и для здоровья полезная).
На одной из наших дружеских пьянок (очень они полезны, эти пьянки — без дураков!) весьма ловко я посчитал Лысковца и Нестерова (+В.И.) как соответственно душевно предрасположенных к парадигматам Достоевского и Толстова. Лысковец - иррациональное, Нестеров — рациональное. Лысковец — интуитивное, Нестеров — разумное. При всей видимости, казалось бы, первое - нечто неразумное, второе — безопаснее, надежнее, материалистичное, но — чужое. По душе — первое. Приставка в слове “ир-рациональное”, якобы, несет оттенок мистический, чуть ли не сумасбродный, чуть ли не эфемерный, но - ближе, ближе, душевнее (опаснее, непредсказуемее), сердечнее. При всей разброске критериев, таланты могут проявляться у тех и у других. Гениальность же — свойство людей иррациональных, возникающее на пределе душевного здоровья.
Хорошо Лысковец на днях говорил. Но и пил - много. Много пьет. Я его слушал и думал: вот человек с возрастом теряет страх перед словами (я говорю о средствах мыслевыражения), больше прибегает к сильным сравнениям, оттенкам (на грани пошлости, ломая табу): “вздрочил”, “залез в матку” и т.п. — не стесняясь — все остальные сравнения уже просто не работают.
А говорил он о нашем президенте, о несчастных людях этой страны, о своей судьбе. Был очень откровенен, открыт. Он говорил именно как герой Достоевского: “Я никого не люблю в этой жизни и как только я это говорю, мне сразу же лезет в башку мысль о разных людях, которые мне дороги, без которых мне будет совсем плохо”.
До меня конкретно дошло, что нами управляли все время какие-то банды. Это были самые что ни на есть мафиози — этот Ленин, Сталин, Брежнев... И Лукашенко — это просто крестный отец очередной банды, которая держит в страхе подконтрольную ей в рамках государственных границ территорию — так было при князьях, при царе, при КПСС, а теперь вот и с президентом повезло. Он, конечно, вместе с народом, плоть от плоти его... Но ведь мог бы и немного вперед смотреть, и людей двигать... Ему это не надо. Ему хватает того, что он уже имеет. Надо догадываться, какая борьба идет за президентское кресло... В демократиях внешне — попорядочнее, поприличнее, но своего дерьма тоже хватает. У нас же сейчас - княжеская вотчина.
До меня это дошло через Набокова, — я просто задумался в очередной раз, какого хрена нам “не давали” его читать, скрывали его и запрещали. И других, да всю литературу русскую от нас скрывали! Где только нас от чего-то ограждают, не дают доступа — там и мафия. Там и говно. Лука так сейчас не может, как раньше. Но он только об этом и мечтает! Как ему бы хотелось, чтобы мы видели свет только через БТ — блин! — вот уже я сейчас пишу под самоцензурой, я боюсь сказать “Хуешенко”, я боюсь сказать... как боялся, так и боюсь...
К сожалению, приходится сказать, что тот Гошин крик об отъезде друга мне показался тогда (году приблизительно в 1987) юношеским сантиментом. “К сожалению” — потому что я сейчас тоже так же кричу. Пока про себя. Слава Богу, что этот крик мне только помогает быть добрее, теплее к людям, и к тем же злым безумным собакам, что кусали меня за ноги у облисполкома — как они похожи на то, что будет с этим народом, когда он дойдет до безумия.
Может быть уже и не в первый раз, но очень отчетливо, убедительно, всей душой прочувствовал — то что совершил Сталин со страной в 30-40 годы — это определяется только одним понятием — геноцид. Для сохранения личной власти он это сделал с Россией. Он выебал весь русский народ ради своего личного нахождения на троне. Другой вопрос - были ли среди его потенциальных конкурентов на власть люди, могущие не хуже руководить этим народом...
Компартия, весь тот маразм — это тогда было маразмом, звериным и кровавым маразмом, а через несколько десятилетий будет — история, и формулировки будут другие: “тоталитарный режим”, “единоличная власть” и т.п., и никто не поймет, не почувствует, что это такое было. Как сейчас никто не вздрагивает при слове “инквизиция”. Сейчас вздрагивают при слове “пизда”.
Мат не отомрет, а станет тем, что в словарях помечают — “Груб.”
Он в конце концов станет просто печататься и восприниматься как вульгаризм. И вообще, если что-то хочется публиковать, но из соображений пристойности тебя это сдерживает, то публиковать надо — через 10-30 лет это будет восприниматься как невинное и забавное старомодное кокетство.
Исаченков же хуй называет сначала писькой, потом — морковкой, потом — овощем, потом - морковным соком, и в итоге в его стихах мы читаем — “красный закат”: “Я сегодня видел свой “красный закат”.
Оля Маханькова испытала на мне простейший тест по предрасположенности к фашистскому мировоззрению: всего два вопроса: 1. “Можешь ли ты определить, хороший перед тобой человек или плохой?” Если отвечаешь — “да”, следует второй вопрос: “Считаешь ли ты, что если убрать плохих людей, жизнь была бы лучше?”
Галка Жук предложила посмотреть “Сибирского цирюльника”. Получил очень сильный заряд эмоций и радости от этого фильма. Да, Михалков много сделал для русского народа этим фильмом. Именно сейчас хорошо осознал, как много значит искусство для воспитания патриотизма. Все эти слова — “патриотизм”, “любовь к Родине” — это, конечно фуфло, the phony, и их бесполезно употреблять для выражения своих мыслей... Но надо отдать должное Михалкову. Пусть это и “искусство”, т.е. вымысел, над которым “слезами изойдусь”, но силы-то это искусство дает! Радостно, что русские могут делать такие фильмы, русские режиссеры могут снимать и делать... Очень хорошо. Я рад. Спасибо Никите Сергеевичу. Это “спасибо” — от сердца. Только бы не расплакаться от умиления! И самому не делать говно (the phony).
Еще (в 59-й раз) убедился, что хитрое это дело — делиться с кем-либо своей радостью по поводу какого-либо пристрастия и ожидать, что это вызовет в визави благодарность. Вот — рассказал о своем восторге по поводу просмотра “Сибирского цирюльника” Исаченковым — и не рад. А пора бы уже понять - “молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои...”. И они хотят, чтобы я был искренен. Конечно, они теперь посмотрят этот фильм, но не исключаю возможности в следующих репликах: “Да ничего особенного...”
Вас. Ив. очень хорошо читает свои стихи. И глубоко оскорбляется, когда ему говорят: “Как классно ты, Вас. Ив.-ч, читаешь свои стихи!” “Просто, — заметил В.И. — надо все классно делать, или не делать этого вообще”. Это и ко мне относится. Мало того, что я просто — не поэт и не писатель, я еще и исполнить то, что написано ранее — не могу. Я не могу это исполнять. Мне для этого надо много работать. Да ведь и Вас. Ив. много, я уверен, работал. Я просто ленюсь. И потом — у меня другая задача. Мне не нужно это. Я не артист. Я не художник. Я не поэт, не писатель. Я просто — я не творческий человек.
Лермонтов, “И скучно, и грустно...” — очень сильные стихи. Ну под какую музыку можно еще так поплакаться! Намедни с В.И. говорили о Бродском, об УДН, о евреях, конечно. Под утро ходили с ним за сигаретами. Жаловался на усталость жить, на потерю какого бы то ни было интереса к женщинам, да и к жизни самой.
Когда мы избавимся от интереса к жизни в полной мере, абсолютно — вот и станем тогда мудрецами, станем богами. Покойниками.
Через общение с В.И-чем осознал опасность публикования личных дневников. Я-то осторожен с ним был и есть, не говорю с ним искренне, потому что это мне может навредить (если еще не вредило). Я сам всех поставил в такую ситуацию. Вот и люди стали со мной осторожны, как я осторожен с В.И-чем.
Слушал у своей приятельницы Шевчука. А рассказывать про тот вечер, когда Шевчук в Витебске выступал — не стал. Это было для меня интимнее, чем поведать ей, как у меня хуй не встал на девушку, которая однажды осталась у меня ночевать. Приятельница, видимо, почувствовала это, и не настаивала.
Смотрю по телеку этот концерт в честь памяти некоего Шендора на “Славянском Базаре”, вижу этого певца Шандора и думаю: Вот что такое попса. Это же то же самое, что советская культура. Проституция. Вся эта поп-культура, особенно — поп-музыка — это постоянная купля и продажа. Нет, я не об этом. Я о том, что это — самое ближайшая аналогия с советской культурой.
Умилила Бенькина неподдельная испуганность, если я вдруг сейчас убью таракана: “Нет! Не надо!” Пришлось его выносить на улицу.
В почти каждом ее стихотворении — мысли о смерти. И это — в 23 года!
Читаю ее стихи и ловлю себя на подлой мысли — узнать о ней — вышпионить данные, которые бы помогли мне овладеть ею. Это - подлая мысль. И я, выходит, подлый. Мне только интересно — как другие? И еще. Я ведь не овладеть ею хочу. Я полюбить ее мечтаю. Не ее, а вообще — полюбить. Кого-нибудь. И может (хотя вряд ли), это будет она? Но для того, чтобы ее полюбить, нужно, чтобы она полюбила меня. Но это не главное. Главное то, что я ее не люблю. И не полюблю. И поэтому даже если она будет делать шаги навстречу, и даже у нас что-то будет, все равно впереди — любви не будет. Т.е. не может быть так, что любовь к ней возникнет, потом она пропадет, и потом опять возникнет. Любовь если возникает, то уже и не умирает.
Просто во всей этой т.н. любви слишком много спекуляции. Спекуляция с самого начала. Даже если и любовь настоящая — то и тогда — игра. А где игра — там и спекуляция. Поэтому-то я и не хочу в этом участвовать.
Действительно, трахаться можно с кем угодно, и для нормальных людей, таких, как одна моя приятельница, это не проблема. А вот почувствовать любовь, наслаждаться этим ощущением — это совсем другое. Получается такая система соотношений: заниматься онанизмом — или - трахаться с женщиной = трахаться с женщиной — или — любить ее.
Если ребенок чего-то боится — он имеет на это полное основание. Эта боязнь — наверняка — либо результат его личного опыта, о котором взрослые или не знают, или забыли, либо результат опыта прошлых жизней, либо опыт, переданный ему с кровью родителей.
“Все пророки в детстве пасли стада”.
Я вот тоже пас, помогал пасти. Лошадь умная, но глупая — загоняет корову в стадо сама, без понукания всадника, но делает это не так рационально, как это бы сделал всадник-пастух. Пастух гонит корову в стадо, направляя лошадь чуть-чуть наперерез ходу коровы, а лошадь идет за ней точно в хвост.
Вчера приходил Хмурый, расспрашивал меня, как эксперта, как взрослого, умудренного человека, хорошо разбирающегося в литературе. Да, я в ней разбираюсь. На уровне “нравится — не нравится”, и это не так глупо, как может показаться. Для меня этот уровень — самый глубокий. Хотя... есть, видимо и глубже. Допустим, мне это очень не нравится - как та статья доморощенного писателя в одном из номеров “Курьера” об идиотизмах нашего времени (смеялись над ней с Таней Высоцкой) — но ведь эта статья на меня действовала, она меня, значит, изменяла. Может быть, не менее глубокий уровень анализа — “изменяет это меня или не изменяет”.
Вот что мне понравилось в фильме Кончаловского “Застенчивые люди”. Я, пожалуй, впервые наблюдал не за тем, как актеры играют людей, а за людьми, как они живут в этом фильме. Не за тем, как режиссер ставил эту, допустим, сцену, или другую, а за светом, допустим, лампы, как он ложится на стену.
Сегодня ехал домой и думал о своей никчемности, ущербности. Я подавлен. “Меня никто не любит”, как поет Джим. Это действительно — очень важно для человека, чтобы его кто-нибудь любил. Я, получается, очень несчастный. Я очень мало в жизни был любим. Да и не за что меня любить. После публикации этих дневников произошло массовое отторжение. Очень много людей отвернулось. Я уже стал потихоньку ненавидеть этот город, этих людей — и себя.
“Молчи, скрывайся, и таи и чувства, и мечты свои”. Почему так — почему я должен играть политику? Почему нельзя жить открыто, честно, правдиво. Вот эта моя приятельница, которой очень не понравились мои дневники, сказала, что да, все в не меньшей степени развращенности думают. Может, подавляющее большинство людей имеют в своих головах совершенно отвратительные мысли... Мои размышления на фоне того, что творится в их головах, просто ангельский лепет, невинный шелест. Но писать об этом, и давать это читать... я возмущена!
Был морозец, а человек бежал в одних трусах, кроссовках и шапочке. Все, кто его видел, улыбались. У людей на несколько минут улучшалось настроение.
Вы не хотите, чтобы я вас описывал потому, что я не умею вас описывать точно. Это как все равно если бы Денис Мусский, например, стал бы описывать меня в своих шизофренических кирпичах. The absence of creative capacities. Вот если бы я делал это как Somerset Mougham!
Я стал совсем злым, глупым, слабым. Слабость — это признак глупости. Злость — это признак слабости. Глупость — это признак болезни. Болезнь — это признак глупости.
Барахтаюсь в луже даже не на обочине, а глубоко в кювете некой дороги. Страдаю не от того даже, что не еду по этой дороге, а от того уже, что не вижу, что там проезжает со свистом мимо меня. А мне бы не мучиться, тужась выбраться на дорогу. Мне бы подняться в небо да и полететь над всеми этими артериями жизни. Ведь это просто - взлететь.
Артур восторженно шепчет о полетах во сне: “Ты ведь летал, хоть раз, хоть раз летал? Во сне? Летал? Ведь это было не во сне. Какой сон! Мы ведь летаем, летаем! Нам дано это!”
Бороться или распластаться в луже, подчиняясь необоримому велению процессов, происходящих в космосе своей крови? Я — что? Посредник между космосом химических процессов, происходящих в моем организме и космосом галактическим? Я помню те восхитительные мгновения, когда я был одновременно во всем мире, и весь мир был во мне.
Мы не знаем, что происходит в культуре Китая, например (совсем!). Что такое Тибет? Люди уезжают туда и пропадают. Исчезают (для нас). Как в другой мир улетают. Это — другая цивилизация. Это — другие миры. Какие тут внеземные цивилизации! Китайская цивилизация — уже Terra Incognito! Ой-ли Европа — пуп земли?
Это я таким образом думаю о Беньке.
Показалась не совсем неразумной мысль: что если нет возрастов глупых и умных. Что если все возрасты — мудрые по своему? Т.е. 18-летние — они мудрые и 40-летние — мудрые, и 70-летние - мудрые (?). Силы — разные. Задачи восемнадцатилетних и тридцатилетних - разные.
Я уже боюсь быть искренним. Не та ли Света меня... да нет, это ведь не так просто делается. Искренность я потерял из-за боязни. С Джимом — из-за Бень, с Бень — из-за ВИ, с ВИ — из-за Лены? Почему я боюсь быть искренним? Просто потому, что никому она не нужна, моя искренность. Или все-таки из-за боязни. Да и просто — возможно, это первая стадия глупости — искренность. Или, все же - боязнь, что нарушатся отношения с человеком. Не говорю Ивановой о Беньке — зачем? Сделать больно? или боюсь, что И. отвернется от меня, постарается забыть?
Весь мой пессимизм — от отсутствия любви.
Мы придумываем этот мир, мы его творим в своих башках (или наши мозги творят его). Мы все придумываем. Я, во всяком случае. Во всяком случае, меня в этом пытаются убедить. Та же Элла. Сказала, прочитав то, что я о ней написал в своем дневнике (опять!): “Ты очень ошибаешься. Ты ошибаешься в фактической стороне, но там, где включается твоя интуиции, ты более-менее попадаешь”.
Синяк говорила: “Новиков, ты не просекаешь”. Блин, наверное, уже никогда я не буду ничего просекать!
Дошло до меня, что такое Интернет и почему скоро все печатные издания отомрут.
Получается, я — машина. Машина запрограммированная. Ты — свободен, ха-ха! Нет наивнее иллюзии в настоящий момент у меня. Да я просто робот. Биологический робот.
Человечество, человек превращается, благодаря интернетовским и другим изобретениям в ячейку, в винтик, в муравья. Мы перестаем быть индивидуумами (нет, мы не перестаем — мы ими остаемся, как клетки легких или печени отличаются от клеток мозга), но мы перестаем быть автономными, т.е. мы превращаемся (а может быть так всегда было?!) в функциональные ячейки одного организма под названием “человечество”. Мы уже не оперируем (даже!) информацией. Информация начинает оперировать нами.
Тут я подумал, что хорошо, что есть люди, которые это понимают и желают сохранить в себе способность к автономии, стремятся, не отторгая процесс и участвуя в нем, остаться способными наблюдать за ним со стороны. В этом смысле мы называем их (они видятся нам) старомодными, архаичными.
И вот уже сейчас думаю — надо оставаться человеком.
Позвонила, потом пришла, устроила мне праздник своего дружеского расположения ко мне. И она очень мне симпатична. Кольцо показала. Замужем. Все это очень романтично. С ней можно говорить обо всем. И так и надо. Надо быть со всеми людьми предельно откровенным. Ведь нас так мало. И мы нужны друг другу.
Все остается в моем сердце — только бы не забыть в предсмертном говне о тех счастливых днях и ночах в моей жизни, которые мне все же удалось жить.
Конечно же, некоторые женщины знают мужчин гораздо лучше, нежели любой из них. Во всяком случае, я видел только один возбужденный конец — свой. Она их видела много.
Животные — умные, гораздо умнее человека. Однако человек пользуется коммуникативными связями со всем человечеством — как с настоящим, так и с опытом предыдущих поколений, а животным остается полагаться на инстинкты, выработанные генетически (наблюдая за котенком Исаченковых — милым созданием).
Этот день был прекрасен. От начала, до конца. И мне бы не рассусоливать его по инфернальной поверхности монитора, и не прыгать от телячьего восторга, а просто понять, в чем причина такой удачи в этой жизни — что еще один вечер, еще один день - попал мне в душу, попал в копилку моей памяти — все, сейчас сопли потекут! Да просто все было. Отдал Нестерову распечатанные страницы своего труда двухсуточного, (и уже с ним я вел себя как свободный человек — я еще тогда понял, что такое — свободный человек, что такое — свободные отношения — и еще понял, что у меня кепка слегка съезжает от восторга от этой свободы — т.е. само по себе ощущение свободы — это не счастье. Счастье — когда ты чувствуешь, что ты свободен, и еще при этом умеешь не расплескать ее — вот этого-то мне и не хватало. Плескалось в ладони, и расплескивалось. Сейчас понимаю — вот прямо сейчас — что такое талант — это как раз именно божий дар, какой он есть у каждого в разной степени — именно в разной, то есть свободное мыслеизъявление — но при этом надо лелеять еще и вдохновение.
“In this world, you get what you pay for’ — конечно, звучит банально, но, черт возьми, это так и есть. Это из “Cat’s Сradle”.
Сейчас, через фразу из “Cat’s Cradle” вспомнил японский сад камней и только тогда осознал в какой-то мере, что значит — не видеть один из этих семи камней — никогда не видеть. (Только сверху. с вертолета, блин!). Видимо, этот сад был придуман еще до воздухоплавания. Как и прежняя система мира — до Коперника.
Симптоматично, что появилась идея повторить праздник, который был несколько лет тому назад по приезду Валеры Самусенка в Витебск. Негоже повторять. Надо устраивать новые праздники.
На днях шел к VSK и спугнул паренька, пытавшегося помочиться в углу дома. Мало того, что ему пришлось сбегать с того места, так он еще и упал, подскользнувшись, передо мной. Я был удручен вдвойне. Столько принес ему огорчений, а может и боли. Тут интересно само явление — я ведь совершенно не хотел ему ничего плохого, а дважды причинил ему неудобства. Получается, что он сам излишне суетился. Вот думаю, а что если бы он вел себя менее стеснительно — ведь тогда бы я почувствовал себя оскорбленным (если бы он, не смущаясь при мне ссал на стену дома)...
Просматриваю свои архивы, чтобы внести какие-либо коррективы в свои дневники по датам и фактам, и обнаруживаю, что я совершенно не страдал желанием занести в дневник т.н. свои победы — на конкурсе фотографий, на авторской песне, и т.п. - обнаруживаю, что даже и упоминания об этих событиях нет в дневниках. Удивительно. Сегодня же я каждую мелочь, которая согревает мое самолюбие записываю. Я испортился, да. Я стал мелочным, злым, плохим. И при этом плачу, что никто ко мне не ходит, и никто меня не любит.
Думалось, что все, что ни делал бы — все это направлено (подсознательно) к половому акту. Т.е. любое дело нацелено в конечном замысле на привлечение к себе самок. Т.е. добиваться т.н. популярности. А вот сейчас думаю: а публикации своих дневников — это же акт заведомо отпугивающий. Или я таким образом пытаюсь найти свою самку?
Возвращаюсь как-то с работы домой и вдруг почувствовал, что это ведь я, я иду домой, я живу, я! Это моя жизнь. И это же счастье - просто жить, просто видеть то, что есть вокруг, дышать. Я вдруг понял, что спешить некуда, надо просто сейчас жить, именно в это мгновение. В эту минуту. Мне стало хорошо. и подумалось, вот так бы всегда — все время жить, именно с таким настроением. Так, конечно, не выйдет, надо же и суетиться иногда, но в основном надо жить так - радоваться каждому мгновению своей жизни.
PS. Было приятно узнать из “Витебского Курьера”, что Сашу Пушкина наградили премией “Хартия 97” именно за тот перфоманс, за который и я посвящаю ему текущий номер “И”.
август 1999 — апрель 2000
30 мая 99 изъято 200000 рублей на хлеб, яйца и йогурт — жрать нечего
|
|