Вы собираете полные залы. Вы плачете в микрофоны. Вас ищут на телеэкранах. Голыми находят в подвалах. Мертвыми суют под защелки дорогих гробов. Бьют лбом о бетонные стены. Трахают под одеялом любовницы и любовники. Вас смотрят миллиарды поклонников. Вас любят, как щи, как щепотки, как кокаиновые дорожки. На вас молятся утром и вечером. О вас вытирают ножки, ручки, сопли. Вы – как промокашки, букашки. Как запах потных подмышек. Как звезды в глухую летнюю ночь. Вы точь-в-точь как те люди в залах. Даже не люди, а мыши, крысы и крысоеды. Вас ждут на вечера и обеды, и пожирают точно такие же суки в носочках. С платочками в левом кармашке. С цветочками на могилке. С денежками в копилке. Вы трахаете полные залы своими откровениями. Своими молитвами общими на коленях. На штанах за две тысячи долларов. На руках с маникюром. На виселицах вас повесят. Вас утопят в собственной блевотине. И вроде бы, судя по правде в газетах, вы сдохли еще в прошлую среду. И везла вас машина. И еловые ветки бросали под ноги прохожим. Похожим на вас. Таких же простолюдинов и проходимцев. И мне было тогда необходимо подойти и плюнуть в открытое лицо. И платком носовым протереть запертые глаза. И сказать шепотом: Я рад, что вы умерли. Что вам рай будет на сковородке. Что вы умерли непременно от обилия выпитой водки. От осени прохладной и нашумевшей. От вашей последней песни. От оркестра, от хора аплодисментов. От плача детей в больницах, в приютах, на остановках. От взглядов и проституции подчиненных. Вы покинули меня, и я рад, что не был ваш раб, что был свободен. Я рад, что ваши дети будут плакать по вам только сегодня. Что ваша жена сорок дней будет в чёрном. Что ваши собачки пойдут по рукам заключенных. Что вас позабудут через пятнадцать суток. Что в вашем городе будут насиловать проституток. Будут играть в те же игры, что и играли. А какой-то репортер напишет, что знал вас едва ли. Что был любовником вашей супруги и на досуге засовывал свой член упругий ей между ног. Напишет, что Бог воздает всем по мере возможностей и так, от любви к поклоняющимся. Напишет, что Бог собирает полные залы придурков. Что дарит им из уст проповедников смысл жизни. Что Папа Римский сосал у него пальцы, их было двадцать, а последний палец обрезали еще при Христе евреи. Напишет, что вы – это лет в пятнадцать мальчишка Ленин. И эту статью разорвут на клочья ваши родные. Наверное, от обилия в ней вашей правды, ваших серьезностей и беспричинностей. Но это уже не важно. Это не имеет значения. Я голодный выйду на улицу Ленинскую. Брошу платок обслюнявленный в ближайшую мусорку. И буду нюхать запах мусора. И того и другого, в форме с пагонами. В шапочках черных. Это они до сих пор в агонии, что вас не стало. Что вы покинули их на собственное пропитание. И эти умалишенные сволочи будут уже не страшны. И однажды их посадят на кол прилюдно. И подадут вам, как блюдо, как чётко отточенную рифму. И нассут на вашу могилу. Под крест, как это делают собаки. Как это делают образованные женщины. Как это делают дети. В четверг на планете появится новая эпоха - эпоха инвалидов, праведников и убогих. Появится новая свалка пластинок, открыток, дисков, списков ваших поклонников, телефонных книжек, мобильных телефонов, использованных гондонов. Появится целая груда низкопрофильных специалистов, дантистов, марксистов, онанистов, садистов, патриотов, полиглотов и просто умненьких деток. Появятся толпы школьниц раздетых и готовых на всё ради денег. Появятся тысячи толстых американцев, русских, немцев, которые будут кричать о защите прав животных. Ибо животные – это они! Это они улыбаются из зала и смеются, слушая Задорнова. Это они пришли к вам на похороны. Это они сидят жопой на все четыре стула в углу квартиры. Это они не видят, куда одевать презервативы А за стеною, в другом резервуаре будут спать совершенно нормальные. У них пальцы чёткой и правильной формы. И мышцы все в меру развиты. Они знают английский и пользуются салфетками после еды. Они пьют только дорогое вино и едят горький шоколад. Их действия выверены и отточены, как умения школьниц, о которых говорилось выше. Но они живут в этом мире, как мыши. И из души у них запах всё тех же потных подмышек. А изо рта у них пахнет Диролом. И они изнуренно выполняют все правила и законы. Сами идут в загоны, строят загородные дома, чтобы там отыскать местечко для уютного гроба. И ложатся туда, когда одиночество хлынет на душу. Хотя в их душах есть место только червям и лужам. И они вас не провожали в последний путь. Они не плакали после смерти Сталина. Они не вытирали платки глазами. И их не везли в психиатрические больницы - туда уезжали психи и самоубийцы. Туда увозили нас, совершенно чокнутых и ненормальных. Тех, кто думал, что можно сломать систему. Тех, кто выдвигал бессознательные гипотезы и спал на рельсах в ожидании поезда. Но поезд ехал другой дорогой, либо переводили рельсы. Тех, кто играл и понимал, что играет в этой изумительной пьесе. Тех, кто срывался от всех законов, условностей и жопавылупливания. Тех, кто бежал босиком по лужам, и выглядел глупо в драных джинсах среди галстуков. Туда аувозили самых уверенных в неправдоподобии жизни. Самых честных, кто возвращал лишние деньги продавщице. Нищих, кто помогал детским домам, помогая их владельцам. Кто бесцельно бродил по улицам в поисках похожих, но неизбежно натыкался на серых прохожих. И у подножия этой свалки пил дешевое вино, заедая батоном, и мечтая о том, чтобы свет загорелся завтра. И этот закат был таким же лирическим, как и позавчера. И чтобы дома пошатнулись и рухнули на спящих людей, погребая эту кислотную жизнь. И эти, кто просто живет, созерцая себя и других, Наблюдая за ходом событий и спя в обоссанных подъездах. Эти, кто играет на гитаре в переходе ради пива и обратного билета. Эти, кто курит сигареты на остановках и ищет вписку. Уже превратились в таких же прохожих и простолюдинов. Они уже заполняют залы и дарят аплодисменты, и жрут из миски. Они уже продают свои драные джинсы и кеды. Они уже выиграли приз и их крутят по телеэкранам. И их образ жизни возрос баснословно в цене. И их яркие глаза горят, как блики в вине. Их больше не стало на скользких Могилевских улицах, как и ветеранов. Нас больше не стало в обоссанных подъездах - мы все пропитались этим зловещим запахом. И сегодня это воспринимается нормой на съездах. И призывы звучат, как дискотечная мелодия. Так зачем же вы читаете книги одним махом? Я знаю - чтобы казаться начитанными. Так зачем же вы носите драные джинсы? Чтобы казаться живущими и думающими критически. Так для кого вы надеваете эти маски? Для таких же, ведь маскарад только начинается. Сегодня только начало этого умопомрачительного шоу. А я пойду на свалку палить костры и пить крюшон. И изредка оборачиваться, чтобы не забыть, кто я на самом деле. Что где-то там в маске писателя кто-то ходит по улице неделями. И шифрует словами то, что все давно уже поняли. И думает, что он может изменить количество патронов в обойме. Что он в будущем будет получать гонорары и печататься в известном издательстве ради славы. Пусть себе ходит. Я не стану ему мешать. Я не стану с ним спорить. Я просто выключу свет в комнате и скажу ему sorry. И пусть он даже не будет помнить меня больше. Пофиг! Пусть его помнят слушатели в профиль. В маленьком заполненном зале пусть он читает то, что писал на вокзале, ожидая электричку и по привычке кусая ногти на замерзших пальцах. Он говорил, что бросил курить и зажигал спички и подносил ко рту очередную сигарету, а после бросал в мусорку целую пачку. А на сдачу от билета покупал пиво. И тихонько ехал. И было мило наблюдать за ним, измученным и тревожным. И тогда я достал ножик и отрезал всё то, что мешало. И больше его не стало. Хотя временами я думаю, что он где-то ходит по улицам Парижа и всё так же бессмысленно пишет. Тише. Не мешайте ему писать. Не сбивайте его с мысли. Пусть себе ходит. Пусть себе пишет…
11 сентября 2006 г.
